Егор ужинал затемно. В горенке находились мать с отцом, да новая жена Зойка. Егору теперь прощалось многое. Егор – почти власть, в друзьях у председателя сельсовета.
Хлебной горбушкой, подобрал остатки еды в тарелке. Зойка терпеть не могла эту его привычку . Егор поднял голову – будет жена его отчитывать или стерпит? Промолчала.
Прежде чем отправить хлеб в рот, Егор сказал:
– Федор Боев руки лишился в аварии. Ели как жив остался.
Руки матери, Еремеевны, непроизвольно дернулись, Зойка, уронила оловянную чашку, и та гулко покатилась в угол. Отец, отложил в сторону упряжь, которую чинил.
– У, халда! – прикрикнула Еремеевна на невестку. – Не ты наживала, не тебе колотить!
Оловянная чашка расколоться не могла, и свекровь ругала Зойку для порядку.
– И что ж теперя будя? – спросила мать. – Как Аниса с дитями?
– Аниса в район поехала, когда будет неизвестно.
Детей пока Федор и Ниска не вернутся к нам забрать нужно. Изба большая. Кто старое помянет , глаз вон, родни . сами знаете у них нету.
Еремеевна вспыхнула, точно ей нанесли оскорбление. Рот открыла, а слова не шли, язык не слушался. Огляделась по сторонам в поисках поддержки: муж молчит, только нахмурился слегка, Зойка сгорбилась над тазом, посуду моет, лица не видать.
– Панкрат! – потребовала от мужа вмешаться Еремеевна.
Он только плечами пожал. Панкрат не боялся криков жены, но не любил ее визга. Вот и теперь она, голос обретя, разорялась:
– Спасибо, сыночек! Низкий поклон за большую честь! Порадовал! Перед людьми не стыдно! Ты кого в дом вознамерился привести, окаянный? Байстрюка нагулянного, забыл как сам Ниску гонял кнутом по улицам?? Не позорь нас перед людями, чай не в лесу живут, присмотрят за дитями.
– Мамаша! – поднял руку Егор.
– Что мамаша? Затем тебя мать в муках рожала, чтобы ты позорил ее перед честным людом? Есть у тебя жена, вот с ней и заводите, неча в дом кого попало тащить!!
– Мое слово твердое, пока Федька с Ниской не вернутся, детей к нам. И чтоб честь по чести, чистые, сытые были, не обедняете. Зойка , поняла??
А вы маменька , домой ступайте.
Хлопнул дверью, в сенях, натянул шапку и вышел на улицу.
Гнев Еремеевны занялся, как дрова в печи, разгорался в полную мощь, требовал выхода. Оглядевшись по сторонам, она выбрала в жертвы Зойку, принялась обзывать ее и винить в грехах надуманных, несуществующих. Зойка покорно, свесив руки вдоль тела, опустив голову, стояла у печи, а потом вдруг простонала горько, прижала к лицу фартук и разразилась плачем, неприлично громким. Из-за чего? Если свекровь ругает невестку, за дело или без дела, – это нормально и привычно. Для того и свекровь, чтобы учить молодуху. Слезы невестки – тоже в обычае. Только невестка должна плакать тайно, схоронившись от чужих глаз, а вот так выть положено, только получив известие о покойнике, преставившемся родном человеке. Выплеснуть горе, а потом во второй раз на похоронах зайтись в горестном плаче. А когда баба по каждому поводу мокроту разводит – это дурной характер и плохое воспитание, изнеженность. Потому что слезы – от себяжаления, а в крестьянском быту никому не нужна работница, которая своими обидами тешится.
– Ты чего? – растерялась Еремевна – Ополоумела?
– А ну цыть! – подал голос Панкраь и стукнул кулаком по лавке.
Было непонятно, кого он приструнивает – разбушевавшуюся жену или рыдающую невестку..
– У! халда– обругал Панкрат жену. Пошли домой пусть сами тут разбираются.
Анисья в районной больнице увидела мужа, бледное обескровленное лицо, не выражало никаких эмоций. Вышедший врач сказал, что пришлось ампутировать кисть правой руки, она сильно пострадала, могло произойти заражение крови.
- Федор будет жить. Без руки , но жить будет.
Анисья рыдала , не зная какое значение ампутированная рука сыграет в их дальнейшей жизни.