Глава 1. Приговоренные
Спаси́, Господи, люди Твоя́
Канон Честному и Животворящему Кресту Господню
В глубокой придорожной канаве, едва не доверху заваленной осенними шуршащими листьями, укрытые густыми зарослями ивы, свернулись в клубок двое. Между ними явно был кто –то еще едва различимый.
Мужчина время от времени поднимал голову и тревожно осматривался вокруг. Женщина безмолвно вскидывала на него взгляд, после чего вновь роняла голову на покрытую жухлой сухой травой землю, сильнее прижимая к себе детей. Трое детишек спали тяжким обморочным сном, согреваемые отцом и матерью каким –то рваным тряпьём, листвой, своими телами. Жалкими и тщетными были эти усилия - воздух был уже пронзительно стылым- стояла поздняя осень, того и гляди, дожди ударят, и неотступное ощущение постоянного холода изнуряло и доводило до исступления.
Солнце неспешно поднималось, едва-едва начал прогреваться воздух, женщину потихоньку оставлял озноб.
«Поспи», - безмолвно одним взглядом дал знать муж. Женщина вновь без сил уронила голову. Как же изменили эти несколько месяцев Иванну, как быстро невзгоды оставили белый след в ее чёрных волосах, которые до последнего времени были густыми и сияющими, как скоро угасло ее лицо и преждевременные тонкие морщины легли на высокий лоб, залегли в уголках глаз и губы стали узкими и сухими.
И что тут скажешь о ее плечах, которые и прежде не отличались дородностью, а теперь остро виднелись из-под худенькой рубашонки, как будто действительно остались лишь одни косточки. И куда исчезла высокая грудь жены, о которой сосед Панаетис в шутку как-то сказал: «Замечаю я, что сначала заходит грудь Иванны, а уж потом сама она». Чарующе красивой всегда была Иванна, на стройной шее высоко несла свою голову, на которой высокой короной красовались ее косы, обернутые в кольцо, горделиво прямо держала спину.
Где теперь этот сосед, где все те, которых в одночасье изгнали из родных домов, не позволив ничего с собой взять. Никас прикрыл воспаленные глаза- только не думать, только не вспоминать тот исход, те страшно-безнадежные дни, когда прежняя их жизнь закончилась. Началась некая другая, которую и жизнью вряд ли можно назвать. Это было существование, которое порождало в душе Никаса некое недоумение и казалось наваждением, мороком, и в тоскливом голодно-холодном пребывании вызывало нестерпимое желание проснуться от затянувшегося страшнейшего сна.
Да еще ноги… Ноги ломило, крутило, они не находили места и выплясывали независимо от хозяина диковатые па, что-то внутри них жило своей жизнью и само решало, когда стоит подбросить стопу, вывернуть ее нелепо, пронзить внезапной болью. Какой уж тут сон… И всё же от тяжких дум, каменно ворочающихся в мозгу, не было никакого спасения …