Страсти накаляются !

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ОТКРЫТИЕ БОЛЕЗНИ ГЛУБОКОГО ДЫХАНИЯ

Ушедшего всего восемь лет назад отца народов он ненавидел лютой ненавистью. С раннего детства.
Сколько себя помнил. Родился Константин Павлович в двадцать третьем году на солнечной, богатой
плодородными землями Украине. В селе Иваницы Черниговской области (бывшей Полтавской
губернии). Отец плотничал, мать занималась портняжным делом. Старший брат Володя
присматривал за младшим Костей. Жили в общем-то по тем временам неплохо. Никто не голодал, и
без хлеба в семье не сидели. В двадцать девятом (правда, уже без Володи, внезапно погибшего из-за
острого воспаления легких) перебрались в село Поповку близ Конотопа, в котором предполагалось
отдать Костю в школу. Вот здесь-то и застала их коллективизация.
«...Паскудный Лазарь! Что делает? Ты посмотри, что только он делает! - частенько теперь
раздавалось в их доме. Это отец при закрытых дверях на чем свет стоит костерил первого секретаря
Компартии Украины Лазаря Кагановича, твердо проводившего в жизнь решения народного вождя.
Хлеб у людей отымают. В колхозы силой, ровно скотину загоняют, ироды проклятые!..- изливал отец
душу пытающейся всякий раз остановить его (от греха подальше!), напуганной происходящим матери.
Все козла этого усатого, грузинца окаянного ублажают,- закипал Павел Григорьевич, играя
желваками.
...Ничего, найдется добрый человек - порешит когда-нибудь Иоську,- заключал он, подвыпив.-
Отольются ему хохляцкие слезы».
Отцовская ненависть к вождю, молчаливо поддерживаемая матерью, передалась и младшему сыну.
До двадцати девяти лет - времени свершения им своего грандиозного открытия - самым сокровенным
желанием его было одно: убить, во что бы то ни стало, убить проклятого москаля. Отомстить за тех
бандитов, что приходили в дома и выгребали ядренное зерно чуть ли не до крупиночки.
И только открытие смогло загасить, перебить другим это желание. Бутенко сделал его за несколько
минут. Но шел к нему шаг шагом все двадцать девять лет.
С юности Костю необычайно влекло к технике. После десятилетки, оконченной в Конотопе,
появилась мечта построить небывалый аппарат, который мог бы рыться в земле, плавать и летать на
другие планеты. Для ее осуществления- в тридцать девятом поступил на автодорожный- факультет
Киевского политехнического.
А через два года ровно в шесть утра 22 июня фашистские стервятники подвергли Киев жесточайшей
бомбардировке. Костя с сокурсниками бросился в военкомат. Ребят взяли в танковое училище, а его
по молодости лет определили лишь механиком в автоколонну Наркомата здравоохранения.
Возил на фронт медикаменты. С фронта раненых. И так до конца войны, который встретил под
Берлином. Уже оттуда пригнал колонну немецких трофейных машин для Минздрава в Москву. Да так
и остался в столице... Решил продолжать образование. Правда, уже не на автодорожном, а в Первом
медицинском институте. Причем, наглядевшись на фронте на кровь и смерть, решил изучать в
институте человека так же досконально, как ранее машину. Уже в то время ему казалось, что не все в
порядке в современной медицине.
Еще в детстве заметил: если случалось заболеть - выручала бабушка, лечившая травами. Ее
отвары, мази и настойки, как правило, очень хорошо помогали..Стоило матери обратиться к
именитым докторам - следовали таблетки, уколы, не приносившие зачастую никакой пользы.
На фронте специальность механика Бутенко освоил настолько, что мог определить неполадку в
машине по малейшим отклонениям в стуке мотора. Примерно такого же совершенства Косте хотелось
достигнуть и в отношении человеческого организма. Быстрый и точный диагноз наиболее доступными
средствами представлялся ему одной из вершин врачебного мастерства..
В конце лета 1946-го Бутенко поступил на первый курс лечебного факультета Первого Московского
мединститута. Но уже на втором полностью разочаровался в лечебниках. - ...Дубы они!
Беспросветные дремучие дубы,- жаловался он как-то при встрече фронтовому приятелю в ответ на
обычный вопрос, как протекает его учеба.- И вообще, Леша,- с грустью оглядываясь на старинные
колонны парадного крыльца института, возле которого они встретились, убеждал Константин

Павлович товарища,- должен я тебе сказать по совести, что в медицине нашей творится жуткий
бардак... Просто жуткий! Все с.ног на голову поставлено.
И, заметив, как улыбается обычно столь доверчивый простодушный кареглазый крепыш, с горечью
продолжил: - Что толку диагностировать уже нажитые болячки. Или того хуже - выхаживать давно
отупевших от склероза старых маразматиков... Предупреждать надо болезни! Предупреждать задолго
до их появления - тогда будет толк.
- Ну и что же ты надумал? - осторожно поинтересовался начинавший все более внимательно его
слушать Алексей.
- Перейду на санитарно-гигиенический! - решительно рубанул Костя. И поднял повыше воротник
донашиваемой фронтовой шинельки - ледяной ноябрьский ветер давал себя знать.- Профилактика
решает все, лечение почти ничего...
- Ну давай, давай, жми на всю железку, может, в академики выбьешься,- пытался подбодрить его
приятель, утягивая за рукав в сторону ближайшего злачного подвальчика.
Константин уже заканчивал третий курс, когда они с приехавшим в командировку Алексеем снова
посетили тот же самый подвальчик.
- ...Ну как движется твоя гигиена?..- пододвигая другу граненый стаканчик красного, напомнил ему
приятель давний разговор.
- Двигается,- дожевывая ароматный шашлык и запивая его вместо вина бутылкой боржоми, оживился
сменивший фронтовую шинель на недорогое светло-серое штатское пальто Костя.- Гигиена - так уж с
самого младенчества. А еще лучше - с момента зачатия! Поэтому я и пошел в кружок гине- кологии...-
подмигнул он оторопевшему Алексею.- Чего глаза пялишь? Акушер-гинеколог, по-твоему, не человек,
что ли? - добивал он почему-то смутившегося дружка.
- Ну почему же - и роды ведь кому-то принимать надо...- отхлебывая из стаканчика тягучий портвейн,
закашлялся бывший его фронтовой сменщик.
- Дело не только в приеме родов,- пытаясь перекричать пластинку Утесова, повысил голос коротко
подстригшийся Костя- Человечество деградирует, и его будущее зависит от того, кого нарожают
женщины! - В общем-то верно...- снова пододвигая ему наполненный стакан, примирительно сказал
Алексей. На них уже начинали оглядываться.
- А то, кого нам нарожают женщины, на восемьдесят процентов зависит от матери,- Бутенко разом
ополовинил бутылку боржоми.- Ведь она зачинает, девять месяцев носит плод. Потом кормит грудью.
- Конечно, конечно...- торопливо поддакнул, подзывая знаком официанта, Алексей.
- Курит мамаша - не курит. Пьет алкоголь - не пьет во время беременности. Здесь все важно,-
увлеченно доказывал разгорячившийся Костя.- А кто завершает весь этот процесс? Кто принимает
роды? Акушер-гинеколог! - заключил он ликующе.- Он - главный в медицине!
За всю свою жизнь Костя практически ни за одно дело не брался спустя рукава. Но изучению
медицины отдавался особенно яростно. Круглый отличник, староста курса - эти титулы говорили сами
за себя. Ему не хватало институтской библиотеки. А в центральной медицинской разрешалось
заниматься только дипломированным специалистам. Но для круглого пятерочника, да к тому же еще и
старосты курса, сделали исключение. И Бутенко буквально нырнул в необъятное книжное море.
Отметив чрезмерное усердие студента, академик Кватер, ведавший у них в институте гинекологией,
предложил ему для разработки довольно заковыристую тему: «Эклампсия беременных». А его
непосредственный учитель и бог, академик Дариев (уже по линии терапии) посоветовал заняться
злокачественной гипертонией. По сути эти две болезни представляли собой одно и то же. Разнились
лишь названия. У беременных этот же недуг звучал как эклампсия.
Начиная с третьего курса, Бутенко работал над этими темами, будто проклятый. И получил довольно
распространенный среди студентов-медиков результат: к концу учебы сам подхватил эту практически
неизлечимую болезнь...
Это он-то! Великолепный спортсмен, столько времени посвящавший физическим тренировкам.
Человек, хорошо владевший боксом, не боявшийся ни черта, ни дьявола, оказался фактически

бессильным перед надвигавшейся бедой... Уже не радовали полученный летом пятьдесят второго
диплом с отличием об окончании лучшего в стране медицинского института, аспирантура при
кафедре его наставника академика Дариева.
На что ему все это, если жить осталось каких-то полтора года... Давление частенько поднималось за
двести двадцать. От страшной, временами по-настоящему дикой боли раскалывалась голова. Совсем
не по-спортивному сдавливало сердце.
Бутенко находился в самом крупном центре отечественной медицинской теории и практики, и, тем не
менее, ничто не могло его спасти. Даже зловещий рак отступал на второй план перед
злокачественной гипертонией. С раком на ранней стадии еще как-то можно было бороться.
Локализовать, вырезать начинавшую намечаться недоброкачественную опухоль. Подвергнуть
радиоактивному облучению.
Заглушить, приостановить хоть на время (иногда достаточно длительное...) губительный процесс.
Злокачественная гипертония не оставляла никаких шансов! Год-два - и сгорает любой, даже самый
сильный организм. Бутенко это знал. Слишком хорошо знал... В его распоряжении были самые
остродефицитные лекарства (в том числе и зарубежные). Рядом с ним находился крупнейший в
Союзе специалист по .гипертонии - его учитель академик Дариев. И все же Константин Павлович
(дипломированного медика теперь величали по отчеству) был обречен!..
Лекарства не давали никакого эффекта. Дариеву он боялся говорить все до конца. Попросту могли (с
таким-то давлением!) отчислить из аспирантуры... Но учитель и по косвенным его вопросам, а в
основном по его виду о многом догадывался. И глядел сочувствующе. Так смотрят на безвозвратно
теряемого ученика. А у академика в отношении Бутенко (о чем он сам не раз деликатно намекал ему)
были большие планы. Очень большие. Владимир Викторович считал его одним из наиболее
талантливых своих выпускников.
И вдруг - в начале октября пятьдесят второго произошло ЧУДО. Прямиком топавший к
кладбищенским воротам Бутенко начал замедлять ход. А потом, похоже, и вовсе не пошел, а побежал
обратно. На его лице вновь появился давно утраченный здоровый румянец. Заблестели, зажглись
земным светом потухшие было печальные серо-голубые глаза. Чудо свершилось седьмого октября.
Этот день, а вернее ночь, Бутенко запомнит навсегда. Его ненависть к Сталину, тайно вынашиваемая
с детских лет все эти годы и особенно обострившаяся в последний период (умирает, так и не
покончив со злейшим врагом украинского народа, его злейшим врагом...), другие мечты и помыслы -
все отошло на второй план.
В ночь на седьмое октября 1952 года Константин Павлович совершил свое Открытие - Открытие, за
которое ему впоследствии (ах, если б только знать!..) придется расплачиваться годами жесточайшей
травли и унижений, организованных медицинской мафией.
Открытие, за которое мафиози в белых халатах на него будет устроено девять покушений. Среди них
отравления, автокатастрофы, попытки упрятать в психбольницу.
Открытие, за которое он поплатится семьей и расположением многочисленных родственников. Но и...
Открытие, которое спасет сотни миллионов человеческих жизней, и самой первой из них - его
собственную. Откроет ему путь за рубеж к богатой, навсегда обеспеченной жизни, воспользоваться
которым он не пожелает.
Открытие, совершившее самую настоящую сверхдоподлинную революцию не только в
отечественной (если бы...) - во всей существующей, тысячи лет существовавшей и веками будущей
существовать Мировой Медицине!
Да! Седьмого октября 1952 года молодым советским ученым Константином Павловичем Бутенко
было сделано такое Открытие. Придет время - и этот день будут торжественно отмечать жители всей
планеты. Автору вручат Нобелевскую премию, и его имя будет на веки вечные вписано в историю
земной медицины золотыми буквами.
Люди, которых Открытие избавит от неимоверных мук астматического удушья, гипертонических
кризов, пожирания организма сахарным диабетом, станут молиться на него, как на икону.

Простаивать ночи в очередях на лестнице в его подъезде. Все это придет после.
А пока - тем ветреным черно-фиолетовым московским вечером он открыл путь спасения себя (и
миллионов больных одновременно) от страданий физических и обрек (уже только себя!) на
многолетние не менее тяжкие страдания нравственные. С садистским наслаждением «кумиры» от
медицины будут втыкать в него моральные (и не только моральные...) ножи зато, что Бутенко посмел
посягнуть на ножи операционные. Им-то, этим многим тысячам окровавленных скальпелей придется
наполовину ржаветь от бездействия, если Открытие по-настоящему вступит в силу! А каково
придется аптекарям, если Открытие, устраняющее за ненадобностью груды таблеток, оставит их
склады переполненными сверхдефицитными лекарствами?..
Вот вся эта армия недовольных огромной своей мощью обрушится на первопроходца. И попытается
его раздавить. И ее уничтожающее давление доктору придется выдерживать практически до конца
дней своих. Свершилось же все довольно буднично и просто. Седьмого октября молодой ординатор
дежурил в первой московской клинике у Петровских ворот. Ближе к вечеру, окруженный шумной
ватагой также оставшихся на ночное дежурство студентов, Константин Павлович с увлечением
рассказывал ребятам о том, каким по его мнению диагностом должен быть настоящий врач.
- ...Вы только подумайте,- он посторонился, пропуская катящую перед собой передвижной столик со
склянками нянечку,- как сейчас чаше всего ведут прием доктора?! Больной едва успел войти, а ему
уже: разденьтесь, повернитесь спиной. Дышите! - Константин Павлович наглядно продемонстрировал
объясняемое.
Сдадим на анализы мочу, кровь и кал,- Бутенко, отвернув голову от воображаемого пациента,
протягивал левой рукой пачку предполагаемых направлений худощавому длинноволосому студенту.-
На человека-то порой никто и не глядит! Глаз его, походки, настроения не замечает. А по ним можно
сказать многое... Иногда практически все.
Константин Павлович делился не только своим опытом. С дипломом в кармане он работал всего
лишь второй месяц. Многое из сообщаемого студентам Бутенко перенял у своего учителя академика
Дариева, страшно ненавидящего формально-бюрократический подход к осмотру больных.
- ...Больной еще за несколько шагов от вас. Слова не успел вымолвить, а вы сами должны уже о нем
многое сказать. Вот вам конкретный пример,- доктор повернулся к приближающемуся к ним тяжелой
поступью хорошо сложенному молодому человеку в серой полосатой пижаме. - Типичный астматик! -
ни секунды не колеблясь, громко констатировал Бутенко.- Видите - глотает воздух, как рыба, ртом.
Парень и в самом деле тяжело дышал. Студенты с восхищением переглянулись между собой. Этот
порывистый, нечванливый преподаватель им чрезвычайно нравился.
- Вы ошиблись, товарищ студент,- будто резануло осипшим голосом по ушам довольного собой
доктора.- Вы ошиблись, товарищ студент,- больной подошел вплотную к притихшей группе.- У меня
не астма, а злокачественная гипертония...
Бутенко видел, как затуманился еще мгновение назад горящий обожанием, устремленный на него
почти в упор взор их черноокой красавицы Зины. Даже спина его под халатом, казалось, залилась
краской жгучего стыда.
«Не может быть!.. - растерянно провожая взглядом медленно удалявшегося по коридору в свою
палату больного, негодовал Бутенко.- Этого просто не может быть. Осторожная, сдерживаемая
поступь. Сильная одышка. Фактически не закрывающийся рот - все симптомы типичного астматика! И
вдруг - злокачественная гипертония. С чего бы этак-то?»
Порозовевшее от смущения лицо Зины, притихшие разговоры ребят только подстегивали,
раздражающе будоражили его.
Константин Павлович редко ошибался в диагнозе. И чтобы так промахнуться. «А что, если?!..» -
внезапная догадка молнией мелькнула в мозгу.- Что, если глубокое дыхание, характерное для
астматиков и так ярко выраженное у этого паренька, страдающего злокачественной гипертонией,
является не только хорошо заметным внешне симптомом, а ПРИЧИНОЙ этих болезней?!!..» - ему
стало не по себе. Сославшись на срочную занятость, он велел ребятам идти по своим дежурным
постам, а сам кинулся за скрывшимся в крайней палате гипертоником.

Короткая беседа с мускулистым, будто перетянутым в талии больным подтвердила его пока еще
смутно намечавшиеся предположения. Юрий Козлов, двадцати одного года от роду, долгое время
занимался тяжелой атлетикой. А значит, постоянные - присел со штангой - выдох, рванул штангу
кверху - глубочайший вдох.
Бутенко вспомнил свою собственную спортивную историю. Огромные физические перегрузки.
Дыхание во время их выполнения по «паровозному» типу. Когда стали проявляться признаки

серьезного заболевания, спорт Константин Павлович вынужден был забросить, но дышал-то по-
прежнему глубоко (!) - впускал и выпускал пар.

Когда он уединился в ординаторской, за окнами освещенного маломощной лампочкой тесного
кабинета сгустилась настоящая темнота. От сильных порывов налетающего с севера шквального
ветра тонко позванивали стекла в больших двойных, еще не утепленных на зиму рамах.
Он успел примерно до середины пролистать пухлую, в зеленом коленкоровом переплете историю
болезни Козлова, как вдруг почувствовал, что у него самого снова начинается очередной приступ.
Они частенько досаждали Константину Павловичу в вечернее и ночное время. Привычно, будто
застучали молоточками, запульсировала в висках кровь, свидетельствуя о резком повышении
давления.
Раскалывающая боль охватила затылок. Защемило, застукатило сердце. И заныла, словно за голый
нерв задергала правая почка.
Подчиняясь выработанному рефлексу, Бутенко опустил было руку в карман за всегда имевшимся при
себе лекарством, но тут же вдруг резко ее отдернул. Почему обязательно лекарство? И что за прок от
него, если не устранена причина. А причиной своей злокачественной гипертонии с сегодняшнего
вечера он склонен был считать глубокое дыхание.
Так в чем же дело? Какие тут нужны снадобья?! Надо попробовать, попытаться взять быка за рога.
Чего ходить вокруг за около. Прежде, чем лечить - исцелись сам, всплыло в подсознании.
Бутенко отложил в сторону историю болезни Козлова. Убрал руки с плексигласового стекла,
покрывавшего обшарпанный стол (в небольшой комнатушке их втиснули сразу три), и облокотился на
жесткую спинку венского стула. Как говорится, клин клином... Константин Павлович затаил дыхание.
«Никаких глубоких вдохов и сильных выдохов,- твердил он про себя.- Дышать как можно менее
глубоко. Чуть-чуть. Чуть-чуть...» - мысленно повторял ученый свое заклинание. Ему не хватало
воздуха. Хотелось открыть рот, глотать его огромными порциями, но Константин Павлович изо всех
сил сдерживал себя.
Прошла минута, другая, третья и - произошло чудо. Самое настоящее неподдельное чудо. Головная
боль стала исчезать, утихла бешеная пульсация крови в висках. По сердцу, отпуская резкую боль,
разлилась приятная истома. Успокоилась, будто от горячего компресса утихомирилась донимавшая
коликами правая почка.
м - Подействовало! - Бутенко слегка отвернул левый рукав халата - желтые стрелки его
противоударных показывали без четверти одиннадцать.- Сработало! - Константин Павлович все еще
не мог полностью поверить.- А ну-ка...- он намеренно сделал несколько глубоких вдохов. Все
симптомы снятого уменьшением глубины дыхания приступа начали тотчас же возвращаться. Бутенко
снова уменьшил глубину дыхания и опять почувствовал необычайное облегчение.
Все точно! Его предположение подтвердилось самым наглядным образом. Он больше не мог ни
минуты задерживаться в тесной ординаторской. Проверить! Немедленно проверить на тяжелейших
больных силу обнаруженного рычага. Подавить и в ту, и в другую сторону. Ведь он же ученый (пусть и
очень еще молодой), а не дилетант какой-нибудь в конце концов. Мало ли. что ему помогло. А если
это только ему?.. Синего от приступа удушья пожилого астматика, того и гляди готового потерять
сознание, он нашел в четырнадцатой палате на четвертом этаже. Возле него хлопотала медсестра,
уже испробовавшая все свои средства, вплоть до подачи чистого кислорода.
- Закройте рот и не тяните воздух, словно насосом.- нарочито громко и требовательно скомандовал
больному Бутенко.
- Да не могу я...- захлебываясь подступавшей к горлу слюной, засипел взлохмаченный седоволосый
старик, пытаясь дотянуться до отобранной Константином Павловичем резиновой кислородной трубки.

- Закройте! - нажал на голос Бутенко.- И прижмите руки к груди,- он сам скрестил костлявые
стариковские пальцы на его ходящей ходуном грудной клетке.- Тише, как можно тише. Никаких
глубоких вдохов.
Затаитесь,- доктор слегка придавливал руки пациента к груди.
Буквально через две минуты ужасная синева на щеках у пожилого больного исчезла. Он уже не
тянулся к отобранному доктором кислороду. Нет - он смотрел на Бутенко, как завороженный! Приступ
явно начинал проходить. До трех ночи Константин Павлович посетил все, какие только мог, дежурные
посты. Тяжелейшие приступы астмы, стенокардии, ишемической болезни сердца, гипертонические
кризы - все оказалось подвластно уменьшению глубины дыхания! Вытащенные чуть ли не за волосы
из самых ужасных и мучительных приступов люди провожали его широко раскрытыми от изумления
глазами.
В три десять Бутенко наконец-то вновь оказался за своим иссохшимся от времени столом в
ординаторской. Он не стал включать общий свет. Воспользовался старенькой настольной лампой с
зеленым абажуром. Бушевавший все утро северный ветер под утро стал стихать. Все реже
позванивали стекла в оконных рамах. Мягкая узорчатая тень оборчатого абажура легла на неровную
поверхность противоположной от его стола стены.
Бутенко оперся локтями о край стола и обхватил ладонями склонившуюся к груди голову. Рычаг
действовал! Огромный, недюжинной силы рычаг, обнаруженный им за это дежурство, срабатывал
безотказно. Стоило надавить его в сторону уменьшения глубины дыхания, и тяжело больной человек
из полуобморочного состояния возвращался к свету, к полнокровной здоровой жизни. При нажатии в
сторону увеличения глубины дыхания больного прямиком влекло к широкораспахнутым вратам
потустороннего мира.
И это без таблеток, уколов и скальпеля! Константин Павлович невольно поднял голову. Не поверят!
Не поверят медицинские корифеи в подобное. Или не захотят поверить... Примут за бред
сумасшедшего. Кто он такой? Человек, без году неделя получивший диплом медика. А открытие,
похоже, переворачивает с головы на ноги всю современную ножово-таблеточную медицину.
Не поверят! Бутенко с силой сжал руками застонавшую сухим деревянным стоном крышку стола.
Если уж в хлорку несчастного, предложившего всего лишь мыть перед операцией для стерильности
руки, садистски затравленного уколами в психушке Игнаца Зиммельвейса не поверили, то в такое и
подавно не поверят.
Покачнувшаяся на столе лампа на какое-то мгновение высветила дальний, заваленный старыми
папками угол комнаты. И крайне перевозбужденному Константину Павловичу на секунду показалось,
что из темного угла на него очень внимательно и сочувственно смотрят чьи-то глаза. Глаза виденного
им однажды на старой книжной репродукции, давно уже убиенного своими собратьями
великомученика Зиммельвейса...