Петру Лукичу в этом году исполнилось девяносто два. И что-то он занемог. Был он вообще-то старик крепкий, сухопарый, работящий. Табаком не баловался, спиртным шибко не злоупотреблял. Жил в законном браке с Марией Викторовной уже больше семидесяти лет, имел двоих детей, пятерых внуков и восемь правнуков. Дети жили тут же, в селе, внуки, правнуки разъехались, но приезжали в деревню часто, своих не забывали. Так что семья была большая, дружная.
Так вот, по осени что-то Петр Лукич занемог. Вроде и не болит ничего, а тоска какая-то грудину сдавила. Тут ещё дожди зарядили! Хорошо хоть огород успели прибрать. Неделю льет, как из ведра. Захандрил дед и однажды утром не встал с постели. А супруге своей законной говорит:
— Чую, Маша, пришел мой смертный час. Пора мне. Позови Ольгу с Вовкой, хоть попрощаюсь перед смертью.
Баба Маша в слёзы, конечно. Знала она, что бывает такое — старый человек чувствует, что пришла ему пора уходить. Особенно в деревнях бывает. Там люди рядом с природой живут, умеют себя слушать.
Побежала она до ребятишек. Ну как ребятишек, им обоим уже под семьдесят. Но для родителей-то, всё детки!
Сын с дочкой пришли, на обоих лица нет. Хоть и возраст у отца, а всё равно не готовы были. Да и как к такому приготовишься!
Ну Петр Лукич поговорил с ними, с каждым в отдельности, словами, только для них предназначенными и домой послал, сказал, что ему покой нужен.
К обеду фельдшер пришла, дочь попросила зайти, отца посмотреть.
Ну посмотрела Зинаида Павловна, ничего не увидела. С бабой Машей чай попила, пошепталась, да подалась восвояси.
К вечеру Петр Лукич говорит жене:
— Маш, свари мне супчика куриного, хоть перед смертью похлебаю.
Конечно, баба Маша опять до дочери побежала, она ближе жила, попросила зятя — он курочку зарубил, через час деда супчиком накормила, солеными слезами приправленным.
Тревожно спала старушка, часто просыпалась, к дедову дыханию прислушивалась. Утром ни свет, ни заря подскочила, сразу к мужу — жив ли? Выдохнула — жив. А дед с утра поохал, покряхтел и просит:
— Маш, чего-то пирогов захотелось, с капустой. Может сделаешь, хоть пирожок перед смертью съем!
Пироги-то баба Маша только по праздникам последнее время пекла. Хоть и бодра она ещё, а тоже силы уже не те. Всё-таки восемьдесят девять, чай не девочка уже.
Но тесто замесила, капустки потушила, к обеду были Петру Лукичу пироги с капустой. Умаялась Мария Викторовна, ночь уже спала крепко, на переживание сил не хватило.
День прошёл в тишине, дети заходили, спрашивали, как отец. Только отцу никак не помиралось, лежал себе в постели, постанывал. А под вечер говорит жене:
— Маш, может картошечки молодой отваришь. Хоть с огурчиком малосольным перед смертью поем.
Баб Маша внимательно на деда посмотрела, пошла картошечки отварила, с маслицем сделала, укропчиком посыпала. Достала огурчики малосольные, колбаски порезала. Петр Лукич посмотрел на эту красоту и говорит слабым таким голосом:
— Может самогоночки нальешь, хоть перед смертью выпью чуток.
Тут баба Маша подносик, на котором разносолы к дедовой койке принесла, схватила и на кухню унесла. Вернулась и руки в боки:
— Вот что, старый, ты или помирай давай, или вставай, пошли ужинать! Дождь, второй день, как закончился, забор поправить надо, в бане крючок отвалился, дрова ещё не все сложил. Дел куча, а он развалился — помирает. Я и человеков нанять не могу, и ты ни хрена не делаешь. Вставай давай, хватит валяться!
Петр Лукич прожил ещё семь лет. Просто у них в родове все долгожители были. И все семь лет он рассказывал, как жена ему спокойно умереть не дала!
