А назавтра в факторию прибыла оленья упряжка, на которой, важно надув губы восседал не кто иной, как сам окружной пристав Василий Митрофанович в сопровождении двух полицейских.
Кивнув головой Федору и удостоив Кузьму лишь мимолетным взглядом, он, прихватив с нарт пухлый, потертый саквояж, по–хозяйски вошел во флигель, буркнув на входе, чтобы накормили и отвели ночлег его людям.
– Чтобы в тепло определили, – повторился он, расстегивая медвежью шубу. – Пусть отоспятся да отогреются. Неделю сюда по тайге добирались, а завтра опять в дорогу подадимся.
Скинув шубу на подставленные руки Кузьмы, пристав основательно, широко расставив жирные ляжки, уселся за стол и, расстегнув саквояж, вытащил оттуда кипу бумаг.
– Значит так, Рубцов Кузьма Пантелеевич, тысяча восемьсот сорок третьего года рождения от Рождества Христова, тридцатого числа, августа месяца. Не буду тебе говорить, сколь силов я приложил, и сколь деньжищ отвалил, свои пришлось вкладывать, чтобы оформить эти бумаги и сделать из тебя человека! – пафосно заговорил он. – Хотя, кто их здесь у тебя смотреть будет, окромя медведя! – он раскатисто рассмеялся собственной шутке и, собрав листки, исписанные убористым почерком, протянул Кузьме тоненькую стопку. – Коль захочешь, посмотришь опосля, а нет, так прибери для всякого. Смотрите, на самокрутки не изорвите! Так, далее пойдем! Золотишко, что я отвез по осени, оказалось наивысшей пробы, требующим малых затрат, чтобы довести его до ума. Так что, – он строго посмотрел на Кузьму, – намывай, сколь сможешь, уйдет все в наилучшем виде. Ушлые людишки мне уже заказ сделали, имей в виду! Летом золотишком промышлять, а зимой за собольком, да за куницей бегать! Тоже заказы есть, уже лично мне, напрямую, – он, довольно ухмыляясь, потер пухлые ладошки. – Надо будет еще с тунгусами насчет песца сговориться. Как с народцем–то? – обратился он к Федору. – Проявился кто–нибудь?
– Прибились тут четверо, – осторожно ответил тот. – Ныне, под командованием Кузьмы, землянку в тайге роют, чтобы глаза поменьше мозолить.
– Хорошо, – задумчиво произнес пристав. – Надо бы с десяток набрать, чтобы у нас дело шло без перерыва. – Не убивцы хоть.
– Да кто их знает, – отозвался Федор. – Рожи у всех одинаковые, а в башку им не влезешь.
– Оно так, – продолжал Василий Митрофанович, – барабаня пальцами по столу. – Приглядывайте за ними, а ежели что, то мы мигом на них управу найдем! Ладно, давай, покорми меня, да определи на ночлег. Завтра спозаранку мы дальше тронемся.
– Шкуродер, – процедил Федор сквозь зубы, когда оленья упряжка с важно восседающим на ней приставом, скрылась в заснеженной тайге и, уловив вопросительный взгляд Кузьмы, заговорил:
– Он подобрал меня, замерзающего, когда я, потеряв четверых сотоварищей, брел по сугробам, стараясь держаться возле зимника, и привез сюда, определив на приемку пушнины. Заметь, только пушнины, в качестве которой я разбираюсь довольно неплохо. В ту пору, а это было чуток более десяти лет назад, здесь стоял только сарай, обдуваемый всеми ветрами. Поначалу я считал его едва ли не Богом, а как иначе? Спаситель, да еще и благодетель, а потом когда он зачал заниматься поборами едва ли не в открытую, прозрел я, Кузьма. Открылись мои глазоньки. Мало того, что он берет с каждого сдатчика по десятку соболей себе в угоду, а теперь, вишь, на золотишко нацелился, да еще и тунгусов, который всю жизнь торговали свободно, к рукам прибрать хочет. И ведь приберет! – злобно выкрикнул он в безмолвную тайгу. – А теперь, когда он стал окружным приставом, почитай, вся тайга, которая расстилается на многие сотни верст, будет в его руках. Ты думаешь, он домой поехал? Ага, щас! Он от нас на другую факторию подался, коих здеся пяток, а то и поболе, где у него под присмотром проживают бедолаги, которым некуда податься! Покуда такие, как Василь Митрофаныч топчут землицу нашу, не будет порядка в государстве расейском. А они никогда не переведутся! Уберут одного, аль прикокошат в глухомани таежной, так тут же другой появляется! До сего дня государство неплохо пополняло казну за счет нашей пушнины, да золотишко вольные старатели сдавали, а теперь этот клещ развернется во всю силушку. И так будет всегда! Маленько поживешь здесь, пообвыкнешь, сам все поймешь, – с горечью закончил он свою пламенную речь и, безнадежно махнув рукой, направился в дом, а Кузьма с интересом посмотрел ему в след. Чего там таить, поначалу Федор произвел на него не очень приятное впечатление, но чем больше он узнавал и общался с суровым с виду таежником, а особенно после сегодняшнего разговора…
– Да–а, – задумчиво протянул Кузьма. – Не зря старики говорят, чтобы узнать человека, надо с ним пуд соли съесть.
Незаметно подходила к концу суровая, снежная зима. С головой погрузившись в повседневные заботы, Кузьма так и не нашел времени сходить к землянке, но что угнетало его больше всего, то, что он не смог поклониться могилкам своих сотоварищей. Снег на реке начал темнеть и со дня на день ожидали приезда тунгусов, поэтому Кузьма, по совету Федора, мотался по близлежащей тайге, делая зарубки на соснах, подходящих для постройки будущего дома. К четверым мужикам, безвылазно жившим в землянке неподалеку, добавились еще двое и теперь, будущие артельщики дружно валили меченые сосны, обрубали сучья, распиливали их по размеру и сразу ошкуривали. Веселые выкрики, стук топора и визг пилы не смолкали с утра до вечера.
– А тунгусы прибудут, так мы на их олешках эти бревна по снегу и подтащим поближе, чтобы не таскать их на горбу. Дня три у нас будет, а если Машка пожалует, то и поболе времени будет, должны успеть, – говаривал Федор, дружески похлопывая Кузьму по спине.
Доверху груженые пушниной нарты приехали ближе к обеду, но ни улыбчивого Николки, ни Машки с ними не было.
– Потом разберемся, – Федор подтолкнул компаньона к гостеприимно распахнутой двери сарая–склада. – Айда товар принимать
Кузьма, под присмотром Федора тщательно осматривал и оценивал шкурки соболей и песцов, а сам Федор, высунув от усердия язык, записывал их количество и качество в толстый, потрепанный журнал, успевая при этом выдавать аборигенам предметы первой необходимости. Закончили при свете керосиновой лампы. Тунгусы вповалку улеглись на грубые лежанки, а утром, попив чаю и полопотав о чем–то с Федором на своем языке, дружно и сноровисто принялись стаскивать готовые бревна к фактории, к будущему дому Кузьмы, который решили поставить рядом с флигелем.
К вечеру третьего дня, когда две кучи свежеошкуренных бревен, терпеливо дожидаясь своего часа лежали за флигелем, а тунгусы сидя на корточках пили чай, невозмутимо покуривая коротенькие трубочки, Кузьма, в сопровождении Федора подошли к ним и спросили про Николку.
– Болеет, однако, – седовласый старик с лицом бронзового идола, повернул к ним изрезанное глубокими морщинами лицо. – И Маска тозе болеет. Осенью приедут, а мозет весной, – и, выбив трубку, тут же набил ее свежим табаком, что–то оживленно объясняя Федору на своем языке.
– Что он тебе сказал? – спросил Кузьма, когда они вышли из сарая.
– Сказал, что любит тебя Машка. Сильно любит.
– Любила, приехала бы, – обиженно проворчал Федор и, отказавшись от чая, направился в свою комнатушку.
На следующее утро тунгусы уехали.
Покуда не сошел снег, и не оттаяла земля для разметки контура будущей избы для Кузьмы, артельщики, под его присмотром, занимались изготовлением лотков для промывки золота. Кузьма подробно рассказывал внимательно слушающим его, будущим старателям, как загружать донную породу, как отличить самородок от обычного камня, а когда вскрылись ручьи, они отправились на пробную промывку. Убедившись, что мужики усвоили все рассказанное и показанное, Кузьма приступил ко второй, более сложной фазе, фазе обучения к охоте на соболя с обметом. Здесь Кузьма и сам не был мастером, но, к его немалому удивлению на помощь пришел Федор, а когда неопытные, пока, артельщики умудрились изловить первого соболя, то Кузьма воспрял духом.
– Вроде неглупые мужики, – выскабливая шкуру, говорил он Федору. Поглядим, как далее пойдет. Эх, пару лаек бы нам еще, – мечтательно сетовал Кузьма.
– Попросил я, чтобы привезли щенков, – успокоил его Федор. – Ежели привезут, то дело у нас наладится!
Стремительная, северная весна бурно вступала в свои права. Прошел ледоход, мутная, бешено–клокочущая вода постепенно входила в скалистое русло и Кузьма, после жаркого по–летнему дня, решил начинать строительство.
– Боле ждать нечего, – втолковывал он окружившим его артельщикам. – Потом вода в ручьях прогреется, некогда будет этим заниматься. Ныне самое время! Завтра, помолясь, зачин сделаем.
На следующее утро Кузьма с Федором разметили контур будущего дома и работа закипела. Заложили два крепких бревна в заранее подготовленные углубления и быстро, в лапу, зарубили продольные лаги под пол, а затем, наспех позавтракав, установили самый основной, первый венец.
– С почином, братцы! – провозгласил Кузьма, воткнув в бревно топор. – Теперь, по делу, надо бы пошабашить, да за стол садиться, но времени на это нет. Так что, за работу!
Еще не успевшие отвыкнуть от топора мозолистые, мужицкие руки, споро и аккуратно вырубали закладные чаши для следующего бревна, дружно и с уханьем поднимая венцы быстро растущего сруба. К вечеру половина основной работы была сделана.
– Гоже поработали, – вытирая пот, устало проговорил Федор. – Сейчас бы по чарочке, да на боковую, ан нет. С этим делом у нас строго! – сноровисто черпая перловку, заправленную рябчиком, втолковывал факторщик работягам. Потом, может быть, – сонным голосом, туманно пообещал он. – В лучшие времена, ежели они наступят.
К обеду следующего дня сруб был подведен под стропила. Половина мужиков отправилась в лес, за толстыми жердями для потолочных перекрытий и стропилин, а остальные, с трудом закатив бревна потоньше на высокие, загодя выставленные козлы, принялись распускать бревна на доски для пола и потолка.
– Можно бы и жердями уладить, но хочется по людски сделать, – благодушно, стоя на верху козлов, ворчал Федор, с трудом вытягивая вверх громоздкую пилу. – Лишь бы в дело, – добавлял он, многозначительно поглядывая на Кузьму. – С печкой что делать будем, компаньон? Где мы здеся кирпича сыщем? Можно и самим изготовить, да для этого глина нужна подходящая.
– Давай сперва одно дело сделаем, а потом уже дальше будем решать.
Через неделю дом был готов. С крышей, покрытой крупной щепой, с прочными и надежными дверями, с полом и потолком. Из пришлых мужиков нашелся умелец, который сделал настоящие рамы и вставил их в небольшие окошки. Правда, пока без стекол.
– Осталось печку выставить и можно вселяться, – Федор закурил и внимательно посмотрел на Кузьму. – Что думаешь делать? Не по черному же топиться, такую красоту поганить. Эй, вы, что там делаете? – закричал он мужикам, которые сноровисто распиливали остальные бревна.
– Да баньку надо бы соорудить, Федор Тимофеич. Дня за три соберем ее, а печь да котловище из каменьев сложим, коих тут навалом. Чего зазря остаткам гнить, а так в дело пойдут.
– Гоже, – благосклонно кивнул головой Федор. – Так, что с печкой–то?
– Есть у меня на примете, – Кузьма вспомнил про чугунную печь в избушке. – Только из ищбушки привезти ее надо.
– За этим дело не станет, – отозвался факторщик. – По осени, как река встанет, да тунгусы пожалуют, за пару дней обернешься на их олешках! На том и порешим!
– Так и порешим, – задумчивым эхом отозвался Кузьма.
С пушниной решили переждать до осени, потому что найти и загнать ловкого и пронырливого зверька оказалось далеко не простым делом.
– Собак надо, – недовольно ворчал Кузьма, долгими летними вечерами посиживая на невысоком крыльце своего нового дома. Хороших собак. Эх, Варнак, знать бы, что такая беда приключится, сам бы вперед тебя побежал. После нескольких неудачных попыток, было решено на время отложить это бесполезное занятие и вплотную заняться поиском золота.
Однако это оказалось тоже отнюдь непростым делом. Отчаянно матерясь и проклиная день своего рождения, мокрые и грязные, облепленные тучами комаров и гнуса, артельщики второй месяц перелопачивали груды ила, надеясь увидеть на сетке хоть крупицы драгоценного металла. Несколько не заслуживающих особого внимания мелких самородков, да горсть золотого песка, скорее, пыли – это все, что удалось добыть за время бесплодных стараний. А короткое лето шло на убыль.
– Может к тебе, в урочище сбегаете? – осторожно спрашивал Федор у расстроенного товарища. – Там золотишка поболе будет.
– Когда уже бежать? – тоскливо отзывался Кузьма, глядя, как злые и грязные артельщики таскают воду в баньку. – Через неделю листва полетит, а там и морозы вдарят. Да и опасное это дело, мужиков туда вести. Непроверенные они, да и не особо надежные, кто знает, что у них на уме? Намоем золотишка, они меня по башке тюкнут и в бега! Тайга большая, ищи их потом.
– Тоже верно, – соглашался Федор. – Ладно, подождем, покуда со стойбищ тунгусы начнут собираться, может у них чем разживемся!
Ждать пришлось недолго. Словно понимая бедственное положение ватажников, наступившее ненастье резко и безжалостно сорвало еще вчера зеленые листья, а через месяц крепкий мороз намертво наложил на реку ледяной панцирь и Кузьма, живший в своем доме, был вынужден снова перебраться в теплую каморку к Федору.
– Где же вы, родимые? – Кузьма не отходил от крохотного окошка. – Пора уже вам и появиться, – он до рези в глазах всматривался в белоснежную даль, надеясь первым разглядеть череду нарт.
Вереница нарт с восседающими на них тунгусами, закутанных в теплые шкуры, появились под вечер.
– Федор! Кузьма! – раздался с улицы до боли знакомый возглас Николки. – Посему никого нет. Замерзли, сто ли? – натянув шапку, Кузьма выскочил на улицу. Несколько окутанных морозным паром упряжек, доверху груженых тюками с пушниной стояли вплотную к фактории, а Николка, весело улыбаясь, поглядывал на Кузьму, который безуспешно выискивал глазами Машу и, спокойно потягивая неизменную трубку.
–Нет доцки, – выбив трубку, Николка сунул ее под широкий балахон и, принялся помогать Федору затаскивать тюки в сарай. – Весной теперь приедет. Тоцина приедет. Подарка тебе прислал, – и он кинул под ноги Кузьме мешок. – Люблю, говорит, Кузьку, передай, стобы не забыл! Вот ессе, – он что–то сказал старому тунгусу, который приезжал весной и тот подвел на поводках двух поджарых лаек и передал их подоспевшему Федору. – Мало–мало у вас побудет, потом соболя брать мозна. Хоросый собацка!
Кузьма зубами развязал тугую завязку и вытащил из мешка две связки белоснежных, песцовых шкурок.
– Машка, – проглотив невольно подступивший комок и чувствуя, как на глаза набегает предательская влага, прошептал Кузьма. – А почему она не приехала? Что случилось? – он передал шкурки Федору и снова обратился к Николке.
– Болеет он, – коротко повторился тот. – Весной будет!
– Отдыхайте, а потом надо будет поговорить, – Кузьма внимательно глянул на тунгуса, который скинув с себя одеяние, разжигал печь в сарае.
– Поговорим, – кивнул тот и поставил чайник на плиту. – Завтра. Устал, – пояснил Николка.
Утром, приглашенный во флигель северянин, раскрасневшись от пятой чашки чая, выпитого с крохотным кусочком сахара, флегматично выслушал Федора, и, закурив неизменную трубочку, невозмутимо ответил:
– Сбегаем! Как доцка будет в холодном чуме зить. Завтра своих в стойбиссе отправлю, да и олески отдохнут. Доедем, но на берег выходить не буду. Нельзя мне, – пояснил он и вышел на улицу, а Кузьма недоуменно посмотрел на улыбавшегося Федора.
– Откуда он знает про меня и про Машу?
– Ох, братец, да вся тундра знает, и каждый уважающий себя медведь в тайге слышал о том, что Машка тебя от смерти спасла, да своей любовью на ноги подняла. Тут слухи быстро разносятся, потому, как тунгусы идут туда, куда олени захотят, да где корм посытнее, да и наша фактория здесь не единственная. А уж коли баба замешана, так тут у мужика выбора нет – или женись, или беги отсюда, а не то заплюют, аль пристрелят! Выбирай и привыкай!
– А почему ему на берег нельзя?
– Я же тебя говорил, что по их разуменью там, где вы с сотоварищами обитали, проклятое место, а реку они считают своей кормилицей, которая обязательно защитит их от злых духов. Поживешь здесь с мое, разберешься, что да как.
Продолжение часть 8
Автор Геннадий Перминов