Анатолий Гринь
Стою перед командиром АЭ и начальником штаба. Для меня
это неожиданная новость, в авиации так принято: экипаж
должен быть в постоянном работоспособном состоянии. Более
того, я только после переучивания, начинаю знакомиться с
новой для меня работой и коллективом и сейчас понимаю, что
доводы мои во внимание не принимаются, и выслушиваю
удивленного командира.
— И что? — спрашивает, глядя на меня в упор. — Бери ее с
собой, — на ходу сочиняет красивую легенду, — гостиница
«Актау», все удобства, что она будет здесь делать в этой пыли?
Ему распланировать работу экипажей на месяц. Один
экипаж в Шевченко. Рейсы: Шевченко — Минеральные Воды и
обратно — два рейса в сутки.
Картина резко меняется, мне даже в голову не могло такое
прийти.
— Это как?
Я еще в таких командировках не был, и мне здесь же
расставляют все по местам.
— Очень просто! Отдельный номер, все условия, телевизор,
вода холодная, горячая есть всегда. С питанием тоже нет
проблем. Море, чайки! Курорт! Да тебе, мой друг, несказанно
повезло — медовый месяц!
Командир у меня взрослый мужик, 45 лет, в армии летал в
бомбардировочной авиации — «Мерроу» из романа Джона
Херси «Возлюбивший войну».
— Анатолий! Какие проблемы? Две недели на курорте. Два
рейса в день — не так уж много. К 18 часам мы дома и на пляж!
Вижу, да, действительно все как нельзя лучше, что молодая
женщина будет делать одна в общаге, когда я улечу на пару дней в рейс. Прилетел, переночевал и опять в рейс. А здесь каждый день утром на работу и в шесть, как все нормальные граждане, с работы. И дома!
Когда меня Дмитрий Андреевич Перекатов представил ему
как второго пилота, улыбнулся и сказал:
— Офицер, летать будешь с Сухенко! — и добавил: — Вы
оба оттуда, подружитесь!
Николай Сухенко был крепкого телосложения, неулыбчивый, с какой-то природной суровостью на лице, и вначале даже немного отталкивал.
В разговоре всегда смотрел прямо в глаза независимо от
того, говорил он или говорили ему. И даже когда ему что-то
выговаривали, он смотрел так же: он никогда не выслушивал,
опустив голову. Говорил он без выражения: фразы были
короткие, из знаков препинания был единственный — точка!
Чувствовалась военная выучка.
Он никогда не смущался, никогда не ругался. Смеялся очень
редко, и по его поведению невозможно было определить его
настроение.
Утром иногда появлялся с более обычного покрасневшим
лицом — темные очки он носил часто.
В армии летал на Ил-28 командиром более десяти лет, и
мира душевного второго пилота он не знал. Экипаж там состоял
из командира, штурмана и стрелка-радиста. В гражданскую
авиацию пришел зрелым, хорошо подготовленным летчиком и
после переучивания на Ан-24 три месяца летал с инструктором
по программе ввода в строй командиром корабля.
Летал уверенно, но мог иногда неделями не браться за
штурвал. Я стал замечать, что он не только позволял мне
тренироваться, а доверял заходы в очень сложных условиях. Он
относился ко мне с вниманием.
Через некоторое время спрашивает меня Перекатов:
— Как это тебе с ним удается уживаться! — зная его
мрачный характер и всегда прямой колючий взгляд. — Ты,
офицер, меня удивляешь, от него устают все механики и все
вторые пилоты.
В душе я смотрел на своего командира немного с усмешкой,
но как на старшего брата — я к нему привык! И он видел и
относился ко мне так же — мы с ним подружились.
Как-то его отстранила от полетов фельдшер, пожилая
женщина, фронтовичка. Нас, молодых, она тоже прощала, но мы
все-таки ее побаивались. В Гурьеве я не знал случая, чтобы кто-
то погорел на этом деле, усталость давала себя знать, и
отдельные случаи скрывались, и чтобы не срывать расписания,
быстро все менялось, и кто-то из командования занимал место
командира. Мне в тот день пришлось отправиться в рейс с
командиром даже не нашей эскадрильи.
И в этом случае наш фельдшер направила его в клинику к
аллергологу, и он приезжал ко мне через день в общежитие,
жаловался на свою аллергию, носил в кармане какие-то таблетки — он чувствовал себя виноватым и все-таки скучал. А мы с механиком ждали его, но иногда летали с командиром
эскадрильи или с его замом в короткие рейсы.
Николай любил летать, но ему нравилось мне доверять, и он
спокойно мог спать в кресле в любую погоду, несмотря ни на
грозу, ни на обледенение, — это был летчик, про которых пишут
авиационные анекдоты.
Сейчас у меня в комнате очень хочет выпить, но нельзя:
непростой климат, постоянные пыльные бури приводили к
кожным и аллергическим заболеваниям — здесь этим многие
страдали. Николай разговорился, и он рассказывает: без эмоций,
часто приходится переспрашивать, в основном случаи
смехотворные — служба представлялась как молодая
беззаботная жизнь. И только в некоторых моментах было
заметно, что все-таки это была жизнь летная — год за два!
Механик у него был свой, хорошо его знающий, и при
необходимости мог полностью взять на себя часть его
обязанностей.
Как-то нам пришлось уходить из Симферопольской зоны в Одессу по погоде, топлива было ограничено, и командир посмотрел на механика, вздохнул через стиснутые зубы, с гримасой улыбки на лице, и после посадки только и сказал:
— Разберись с топливом, — но это больше относилось ко
мне. — Посчитай.
Механик всегда при его присутствии говорил о нем с
улыбкой. Николай злопамятным не был, замечаний никаких не
делал: мог лишь улыбнуться своей фирменной улыбкой,
посмотреть прямо в глаза и втянуть в себя воздух через
стиснутые зубы — это было очень выразительно и человека с
ним мало знакомого даже пугало.
И все-таки наш командир был неотделим от коллектива 156-
го летного отряда!
Сейчас, анализируя свое прошлое, я понял, почему у меня
осталось такое впечатление. У меня летчики Гурьева остались в
памяти как строй подтянутых офицеров: все выделялись своей
внешностью, все обладали в высшей степени летной выучкой,
все очень красиво выглядели в синей летной форме, и на всех
хотелось равняться — это была особенная порода людей,
которая не могла жить в обществе проходимцев, негодяев и
подлецов.
И когда человек по своей профессиональной выучке желал
двинуться дальше, а производственная необходимость
заставляла придерживать человека на своем рабочем месте,
достаточно было указать в рапорте: прошу меня перевести в
156-й ЛО с переучиванием на самолет Ан-24. Это был
беспроигрышный вариант — летчиками занимался отдел кадров
Управления ГА, и я в свое время поступил также.
И как Дядька Черномор из поэмы, остался в памяти Дмитрий
Андреевич Перекатов: средней комплекции, даже мелковатый,
но очень симпатичный летчик с черными густыми кудрями и
всегда улыбающийся!
Зарулил на перрон наш борт из Волгограда. Мы выполняем
эти рейсы ежедневно, возим моих земляков — вахта на
Мангышлак. Завтра их развезут по точкам на Ан-2 и Ми-8.
Выходит, спускается по трапу моя молодая жена, только что
окончившая медицинский в Волгограде. Симпатичная,
длинноногая, наши проводницы смотрят на нее с завистью — я
работаю после переучивания первый год и многих здесь пока не
знаю.
Проводницы в экипажах не закреплены. У них саннорма
налета больше, и они работают в горячее летнее время в прямом
смысле по-черному. Из рейса в рейс, почти живут в самолетах, и
какие-то отношения с ними практически невозможны.
Симпатичных девочек много, они посматривают на молодых
летчиков, но знакомства редко приводят к каким-то
отношениям; встречаешься на работе: «Здравствуй!» —
знакомишься, после рейса все уставшие: «До свидания!» С
одной и той же встречаешься редко; живем в разных городах:
она в Алма-Ате — ты в Киеве! Приходится удивляться, как при
такой нагрузке им удается отдыхать и приводить себя в порядок.
До выхода на пенсию им нужен меньший стаж, и уходят они
еще молодыми, но упущено их самое женское время, тем более,
что набирают на работу уже закончивших какие-то учебные
заведения.
Когда я столкнулся с этой работой линейного пилота, понял,
что это за работа, и мне их иногда было откровенно жаль.
Необходимо иметь очень хорошее здоровье, чтобы вот так
мотаться по аэропортам, примерно то же самое, что и на
железнодорожном транспорте.
Мне такая работа не по душе, и позже я переучился на Ан-
26, и это меня устраивало больше: не нужно было общаться с
капризными пассажирами и чуть ли не каждому рассказывать о
правилах загрузки, центровке, и почему так жарко, и почему не
кормят в полете...
А сейчас я взял ее за руку, помог сойти на эту прожженную
солнцем и продутую пыльными ветрами Гурьевскую землю.
Поцеловал и обрадовал, что я отбываю в командировку.
Женщина не сразу понимает, что это такое? И какая это
командировка? Обиженный вид и неудовольствие на лице.
— Я на работе отпросилась на две недели, а ты не смог
договориться, чтобы тебя никуда не отправляли.
Вижу, какая она разочарованная. Жена летчика: она не так
представляла себе семейную жизнь. Муж в красивой синей
форме улетает под марш «Прощание славянки». И прилетает к
своей любимой радостный, веселый и с цветами! Жена
бросается в объятия, и он подхватывает и... несет ее на руках
в... автобус. И здесь картина другая и дополняется новыми
вводными.
— Ты полетишь со мной!
Еще большая «радость» на лице молодой женщины — она
только что два часа наслаждалась полетом на турбовинтовом
лайнере! Пришлось немного разочаровать, принизить романтику
двухнедельного удовольствия, добавить немного прозаического.
— Вылет завтра утром, а пока в местный ресторан чего-нибудь съедим!
А съесть в нашем ресторане можно только холодную
отварную севрюгу. Мы здесь к такой пище привыкли относиться
как, например, к вчерашнему шницелю где-нибудь в наших
городах Среднего Поволжья. Но оказалось, что я зря так
переживал, обед очень понравился. Видимо перелет на Ан-24
вызвал у молодой здоровой женщины здоровый аппетит.
***
Утром я прибыл на работу по всей форме и привез в
штурманскую свою жену, познакомил ее со своим командиром и
проводницей. После подготовки к полету я смело привел ее на
стоянку, показал пилотскую кабину; в то время это было не так
сложно, как сейчас, достаточно было сказать на КПП:
— Эта барышня со мной!
Можете себе представить, сколько гордости испытала
молодая жена летчика, почти министра всей гражданской
авиации!
Летали мы без штурманов. И пилотская кабина, в таком
случае, была достаточно просторной, даже немного домашней
обстановки — сзади столик, с вращающимся креслом штурмана.
В кабине установлены динамики громкой связи по СГУ.
Прослушивается все, что происходит в воздухе и в кабине
экипажа, так что экскурсия вдоль восточного побережья моря
проходила в полном соответствии с заданием на полет! Все
хорошо просматривается, погода безоблачная, и смотрится вся
картина из кабины, конечно, не так, как через иллюминатор в
салоне.
По маршруту у нас впереди на карте мыс Меловой. Еще не
обозначенный на полетных картах — город Шевченко. Сейчас
он переименован в город Актау, а пока мы в воздухе и будем
идти вдоль побережья один час пятнадцать минут. Если
продолжить путешествие и пройти пункт посадки пролетом,
далее мыс Татьяна, Кара-Богаз-Гол — залив и пролив, на
котором возведут плотину. И залив так же, как и Аральское
море, с Кунградом на берегу исчезнут и останутся только на
старых картах. Позже плотину взорвут и попытаются все
привести в первозданный вид; далее Красноводск, Небит-Даг—
знакомые места, еще по работе на Ан-2. В кабине нормальный
климат, спокойная рабочая обстановка, и женщина наслаждается полетом и вниманием экипажа. Ей все интересно—она такого в жизни еще не видела, и эта географическая экскурсия ей очень нравится: она даже слышит и понимает, что происходит в воздухе.
На связи Ан-2. Он запрашивает заход на грунтовую полосу,
и диспетчер его информирует о заходе Ан-24, в этот момент я
даю команду:
— Выпустить шасси.
Выпуск всегда, на любом самолете, сопровождается каким-
нибудь шумовым эффектом: самолет вздрагивает — слышно,
как освобождаются, срываются с замков стойки шасси, выходят
из своих ниш и фиксируются замками выпущенного положения.
Для нее это неожиданно!
— Мы его не задели?
Я повернул голову:
— Кого?
Мне интересно, что она слышит и как все воспринимает.
— Этот Ан-2, который заходит на грунтовую полосу.
Она по-своему видит все происходящее в воздухе. Женщина
озабочена, и я объясняю:
— Нет, не задели. Он далеко. У него своя схема захода, и
диспетчер следит за нами по локатору.
Моя информация, под улыбки механика и командира,
принимается как дополнение ко всему услышанному и
увиденному.
После посадки я попросил командира взять мои обязанности
на себя, а мне надо съездить в город и устроить
путешественницу в гостинице, нам вылетать через час и мне
необходимо все успеть.
Город рядом, и мы были в гостинице через пятнадцать
минут. На ходу показываю, где позавтракать, у дежурной взял
ключи от номера, предупредил, что это моя жена, и женщина
меня поняла правильно. На лифте поднялись на свой этаж —
прохладный светлый номер. Чистые постели, взбитые подушки!
Включил телевизор. В ванной все чисто, висят свежие
полотенца.
В аэропорту я сразу в кабину; все готово: пассажиры на
борту, и проводница к моему отсутствию тоже отнеслась с
пониманием. Мне осталось только ознакомиться с загрузочной
ведомостью и после взлета отдыхать от этой суеты и беготни на
земле.
Полеты эти достаточно простые. Лето, погода хорошая,
службы работают: заправка, загружается багаж, посадка
пассажиров, АПА, документы и — по рабочим местам. Запуск,
взлет, курс в море через Каспий на Кизляр, дальше Моздок,
слева Казбек; две вершины хорошо видно, блестят на солнце
почти рядом, и посадка в Минводах. Здесь все те же операции.
Буксировка — аэропорт перегружен, на стоянках тесно.
В кабину входит проводница Марина, симпатичная, с
красивыми глазами, с выраженной талией, белая кофточка — в
то время стюардессы в своей форменной одежде выглядели
очень привлекательно.
Остановился тягач, командир включает стояночный тормоз,
самолет плавно качнул носом вниз. Марина не удержалась и
своим бюстом падает на спину механика. Тот чувствует
приятное прикосновение, улыбается и с довольным видом
поворачивается к командиру. Николай через открытую форточку
показывает технику кулак с направленным большим пальцем
вниз — самолет на тормозах. Поворачивается к механику и,
ничего не поняв, втягивает в себя воздух. Марина краснеет,
передает мне записку с количеством пассажиров и багажа и
выходит из кабины.
Запуск. Вылет на Шевченко. То же самое на земле, и опять
курс в море.
На обратном пути у меня желание с любимой женщиной на
море, дневное пекло уже прошло, хотя во всех прибрежных
городах не жарко, мягкий климат за счет дневного прибоя.
Сплошное здоровье: чистый воздух, гумизоль и очень полезная
соленая вода!
С нетерпением открываю дверь в номер и вместо встречи,
объятия женских рук вдруг вижу: на кровати распластанное
красное, как варенный рак, тело.
— Привет! Пошли на речку!
Вижу, состояние здоровья не для купания.
— Я уже там была! — моя подруга уже накупалась,
наплавалась, и ей сейчас не до любовных утех. — Ой, здесь не
трогай, здесь тоже не надо, не прикасайся — все горит.
Курортный сезон начался!
Через пару дней все пришло в норму, здоровье поправилось,
и мы по вечерам после работы ходили на пляж и наслаждались
всеми прелестями жизни в курортных городах. Не хватало
пальм: город строился на голом берегу, но архитектура и
снабжение было на высшем уровне — это был оазис в пустыне,
в прямом смысле!
Через две недели на рейсовом прилетел сменный экипаж, и
мы улетели в Гурьев, а позже я проводил отдохнувшую
женщину с вахтой в Волгоград.
Впечатление о летной работе у молодой женщины
сложилось, и оно потом мешало всю жизнь.
Это было счастливое время бабочки-однодневки, которая
родилась в воскресенье!
***
Сейчас мне позвонил Сурогин: нас стало меньше еще на
одного нашего ровесника. Прискорбное известие. Мы считаем
себя молодыми, но все-таки за всю жизнь что-то накапливается
и от нас уходят товарищи, и от этого жизнь становиться
мрачнее.
Когда-то ночью, при ограниченной видимости, Пронкин
посадил Ан-26 с одной невыпущенной стойкой шасси.
Одна из стоек не стала на замок выпущенного положения.
Аэродром накрывает туман. На СКП Сурогин, Карасев и
командир летного отряда. Самолет выполняет третий полет по
схеме с посадочным курсом 298o. Летчики и в кабине, и на земле
пытаются найти выход: кто-то предлагает зайти с обратным
курсом. Там небольшая особенность: в точке приземления
неровность — на полосе бугор. Сложно найти где-то ровное
место под строительство аэродрома, природа редко предлагает
идеальные площадки в нужном месте. Предложение выполнить
заход с уходом — имитировать грубую посадку: ударить
выпущенной стойкой о бугор. В истории авиации не раз
решались такие проблемы с шасси. Погодные условия сложные
и с каждой минутой сложнее. С курсом 118o отсутствуют
радиосредства и заход возможен только визуально. Ночь.
Можно догадаться, какие эмоциональные и физические нагрузки
испытывает экипаж в кабине.
Все собравшиеся на СКП принимают решение, и командир
летного отряда дает указание летчику, находящемуся в кабине:
«Выполняй нормальный заход, при приземлении флюгируйте
винты. На пробеге элеронами удерживай крен, в конце пробега
— штурвал нейтрально».
Все правильно: опустившееся крыло ударится об грунт
элероном, естественно, штурвал ударит по рукам, и пилоты
могут получить травмы — это знают все, но летчики в кабине
этот момент могут пропустить. Слишком большое напряжение
— все ждут развязки.
Аэродром закрыли, все вылеты были задержаны — на
полосе лежит самолет, опирающийся на одно крыло, и бригада
из АТБ вокруг него.
Минимальные повреждения; самолет через очень короткое
время выпустили в рейс, и мы сейчас с Сурогиным говорим об
этом случае. В критической ситуации большая часть нагрузки в
кабине ложится на командира. Русский характер!.. Бывает и
погорячится, и стопку выпить не откажется, а в трудную минуту
держится молодцом.
В транспортной авиации мы очень редко были вместе.
Летная жизнь короткая, редко кто долетывает до
пятидесятилетнего возраста, но память на большую часть
заполнена именно этими событиями.
Странное дело — человек с возрастом не меняется, как и его
голос, он остается таким, какой он есть, на всю жизнь. Стареет
кожа, изнашиваются суставы, теряется острота зрения, от
постоянного шума — слух. Появляются морщины, лысина,
стареют органы физически, но человек не стареет — он не
меняется. Он учится: учится всю жизнь, приобретаются знания и
опыт, какие-то чувства притупляются, но даже память никуда не
уходит, конечно, если это не заболевание. С возрастом многое накапливается и прячется в дальних уголках, и оно обязательно проявится в нужный момент, может не так ясно и отчетливо, но обязательно вернется, всплывет и даст о себе знать.
Что же тогда происходит? И как понимать те изменения,
которые приходят с возрастом? Почему чаще приходится
задумываться о роли человека в этой жизни, и что здесь
главное? И все-таки все сходится на одном — любовь!
Не стремление к вершинам профессионального мастерства,
ни к желанию что-то создать и сотворить, а просто любить.
Любить все то прекрасное, что создала природа, что создали те
великие, которые часто были несчастны и были рабами, но то,
что они создали, достойно любви!
Почему-то сейчас в этом возрасте так хочется любить —
любить этот мир, эту музыку, эти картины! Просто любить эти
времена года, такие прекрасные, каждое по-своему! Не ждать,
когда выпадет снег, а любить осень. Не изнывать от жары, а
наслаждаться теплом и живой природой лета. Видеть
пробуждение весной и все это любить и получать удовольствие
— наслаждаться жизнью!
Все чаще возникает потребность покопаться внутри себя, в
своей душе, настроиться на любовь и любить!
И так хочется любить женщину, по-настоящему хорошо и
даже если это будет жить у тебя внутри и не прорываться
наружу.
Во-первых, смотрите на звезды, а не себе под ноги.
Во-вторых, не бросайте работу. Работа дает вам
смысл и цель, и жизнь будет пустой без нее.
В-третьих, если вам повезло, и вы встретили
любовь, — помните о ней и берегите ее.
Стивен Хокинг
Каждый человек проживает свою собственную жизнь. И
смысл жизни у каждого свой, и зависит он от многих причин: от
образования и уровня культуры, от принадлежности к
социальной группе и религии, от экономического и
политического положения в стране. И, если отнестись ко всему
написанному строго, то я, конечно, хочу оправдаться перед
самим собой и желаю, мой читатель, чтобы у вас было больше
интересных событий и меньше таких ошибок. Человек должен
пройти свою жизнь и сам дать ей оценку. Поэтому, пожалуйста,
отнеситесь к прочитанному с вниманием и поймите все
написанное правильно. Очень хочу, чтобы вы были счастливы!
