Весь следующий день ушел на подготовку к недельному переходу. Кузьма, сидя у входа в избушку сортировал самородки и, набив очередной мешочек, воровато оглядевшись по сторонам, заносил его внутрь, пряча в потайное место. Маша зашивала свою, порванную при вчерашнем падении, меховую кухлянку, успевая при этом варить зайчатину в дорогу и, поглядывая на увлеченного мужа, неодобрительно покачивала головой. Закончили к вечеру. Кузьма, оставив два небольших мешочка с песком и небольшими самородками, прикинул их вес, поочередно взвешивая в ладонях, удовлетворенно буркнул и убрал мешочки в суму, а Маша, перекусив зубами крепкую жилу, решила сходить к родничку, набрать воды.
– Ружье возьми, – буркнул Кузьма, протягивая жене изрядно помятый котелок. – У этого родника медведь Сеньку порвал.
– Ты зе рядом, – Маша улыбнулась обезоруживающей улыбкой, – да я быстро, – и она направилась к источнику, весело помахивая котелком, провожаемая тревожным взглядом Кузьмы. Прошла минута, другая… тишина! А тут идти всего ничего!
– Машка! – отчаянно крикнул Кузьма, вскакивая и хватая ружье, стоявшее и входа в избушку.
– Кузя, – послышался приглушенный хрип и мужчина, в два прыжка оказавшись на полянке, замер. В паре метров, спиной к нему стояла Маша, а напротив крупный медведь, который смотрел на молодую женщину маленькими, злобными глазками. Стрелять Кузьма не мог, потому что хрупкая фигурка жены загораживала цель, а медведь, почуяв на полянке постороннего, взревел и, встав на задние лапы, подмял Машку под себя. Осечка! Кузьма взвел курок еще раз. Снова осечка! Внезапно, злобный рев начал стихать, зверь замотал кудлатой башкой, из его разинутой пасти во все стороны полетели клочья желтоватой пены, а медведь окровавленными лапами пытался запихнуть вываливающиеся внутренности, источающие зловонный запах обратно, во внутрь располосованного брюха. Грохнул выстрел, который уже не играл особой роли, потому что медведь заваливался набок в предсмертной агонии. Кузьма отшвырнул ружье и бросился к жене.
– Машка! – он судорожно тряс неподвижное тело жены. – Ты живая? Машь, очнись! – Кузьма судорожно потряс жену за плечи, а затем, спохватившись, освободил ее ноги из–под неподвижной туши и принялся обтирать залитое кровью лицо. Слабо застонав, Маша широко распахнула глаза и недоуменно огляделась.
– Я зивая?
– Конечно живая! – обрадовано затараторил Кузьма, осторожно высвобождая из руки жены окровавленный нож и помогая ей подняться. – Ничего не болит? Руки? Ноги? Говори, не молчи!
– Лицо болит, – молодая женщина осторожно прикоснулась к кровоточащей ране на щеке и, болезненно поморщившись, осторожно шагнула. Потом еще и покачиваясь, заботливо поддерживая Кузьмой, подошла к избушке.
– А ловко ты его завалила! – возбужденно продолжал Кузьма, усаживая жену возле костра. – Это ведь надо, он тебя под себя, а ты ему ножом брюшину вскрыла! Молодец! – он метнулся к речке и, набрав воды, принялся осторожно обтирать остатки запекшейся крови с шеи и с лица женщины.
– Так наси люди охотятся! Тунгуска всегда так делает. Если миска напал, то бросайся ему в ноги и нозом по зивоту. Не всегда полуцяеца, – она негромко засмеялась. – Хоросо, сто нозик был.
– А ты откуда все это знаешь? – Кузьма с любопытством посмотрел на жену.
– Моя отес так делала! Только нада быстро–быстро мезду ног у миски безать, а отес не успела и киски ему на баска упал! Фу–уй! – Маша скорчила смешливую миловидную мордашку и задорно рассмеялась.
«Ведь несколько минут назад была на волосок от смерти, а теперь, гляди–ка, смеется, как ни в чем не бывало, – подумал мужчина, но вслух сказал:
– Раз смеешься, значит, жить будешь, – он облегченно выдохнул и откинул в сторону окровавленную тряпицу. – Все–таки отомстили мы за Сеньку, нет, это ты отомстила, убила этого зверюгу. Ладно, давай отдыхать, а завтра, помолясь, в путь–дорожку.
– Нет! – решительно ответила Маша. – Мы пойдем сецас.
– Как пойдем? Ведь скоро ночь!
– Переноцуем в тайге. Это дух присол, сказал, уходить с этого места. Сегодня мы его, завтра он нас, а завтра, как сецас, мозет не полуцица, – она, поморщившись, поднялась, сунула нож за пояс и с помощью Кузьмы накинула опустевший, заплечный мешок. – Посли!
Хотя они возвращались налегке, обратный путь занял гораздо больше времени. Сказывалась физическая и моральная усталость, но определенную лепту в этот напряженный период, внесли яркие события последних дней. Маша, опираясь на сучковатую палку, которую вырубил Кузьма, молча, вышагивала впереди, а Кузьма, поправляя сползавшую суму с двумя фунтовыми мешочками, шел чуть позади. Останавливались только для коротких привалах, подспудно подкрепляясь холодной зайчатиной с жалкими остатками сухарей, да для ночного отдыха, а когда на десятый день пути, вдалеке показались постройки фактории, Маша отбросила палку в сторону и, позабыв про усталость, устремилась вперед.
– Сенька! Синок! – закричала она, издалека разглядев мелькавшую головенку сына, который вырвавшись из зарослей иван–чая, бросился в ее объятия. – Родной мой, – обливаясь радостными слезами, она покрывала чумазое личико ребенка поцелуями.
– Ну, мамка, – нарочито–недовольно протянул Сенька. – Сто ты меня целуес, как маленького, – он отстранился от матери и, подойдя к отцу, прижался к его ногам, уткнувшись носом в колени Кузьмы.
– Почитай, неделю сидит на крыше флигеля, – раздался голос подошедшего сзади Федора, который кивнув Маше, крепко пожал руку Кузьме. Маша сразу подхватила доверчиво прильнувшего к ней Сеньку на руки и, торопливыми шагами направилась к дому, понимая, что мужикам надо поговорить. Особенно сейчас.
– В дело ли сходил? – проводив Машу взглядом, негромко спросил Федор. Тот, не отвечая, красноречиво хлопнул рукой по суме.
– Ну и гоже, – продолжал Федор. – А мы тута три избы под крышу подвели. Надо бы с кирпичом порешать, да к холодам тепло в дома налаживать, а то наши артельщики всерьез задумали по осени под венец с тунгусками идти.
– Да ты что? – удивился Кузьма. – Ладно, айда к тебе, поговорим.
Вытащив из сумы увесистые мешочки с золотом, Кузьма подробно рассказал Федору, все, или почти все, что произошло с ними за время их отсутствия. Он умолчал только про случайно обнаруженную землянку со скелетами, да про схватку Маши с медведем. Не посчитал нужным.
– Дела–а, – выслушав приятеля, задумчиво протянул Федор. – Есть, говоришь, в ручьях золотишко?
Кузьма кивнул головой, глядя в окошко на Сеньку, который стремглав летел ко флигелю. – Пойду я домой, вон, сынок бежит, знать, Машка обедать зовет, да отдохнуть надо, – он поднялся с широкой лавки.
– Бывай, – кивнул головой Федор и, развязав мешочки, принялся рассматривать самородки.
« А дальше? Что же было дальше? – Кузьма внезапно вернулся в реальность и, слегка приоткрыв глаза, недоуменно приподнял голову, с трудом осознавая, что весьма незначительные события последних лет проносятся в голове неясными обрывками. – Так, надо вспомнить, обязательно надо, – чувствуя рядом спокойное дыхание внука, он снова прикрыл глаза.
« Незаметно и внезапно повзрослевший Семен, его венчание с дочкой попа, которая вместе с матушкой приехала на факторию через год после постройки церкви. Дальше… Точно! Через год родился Ванька, Ванюшка, отрада и радость как–то враз постаревших Маши с Кузьмой. Потом прибыл Василь Митрофаныч и, заливаясь соловьем, долго и нудно описывал прелести городской жизни, а под конец предложил молодежи поехать с ним.
– Чево вам в энтой глухомани сидеть? – разглагольствовал пристав, засовывая в рот жирный кусок тайменя. – Грамоте тебя Кузьма обучил, да и женушка у тебя, – он кивал на млеющую от речей пристава, Пелагею, жену Семена, – не дурнушка какая–то, вполне приличная особа. Приоденетесь, сведу вас с нужными людьми, и пойдет дело. Мне давно требуется надежный человек под боком, который хорошо разбирается в пушнине, чтоб я доверял ему, как себе! Правда, Кузьма? – обратился он к Кузьме, который молчаливо крутил в руках чайную чашку. – Вот, как я вашему батьке поверил в свое время и вишь, не прогадал, – продолжал вещать Василь Митрофаныч, утирая огромным платком губастый рот. – Людям надо доверять!
И ведь уговорил, черт губастый! Перед ледоходом, омытый с головы до ног материнскими слезами и провожаемый мрачным молчаньем отца, Семен с Пелагеей в поисках лучшей жизни уехали в город, оставив двухлетнего сына на воспитание родителям. С тех пор прошло пять лет, а от них не было ни слуху, ни духу! Приезжавший несколько раз Василь Митрофаныч отделывался незначительными фразами, а когда обезумевшая от неизвестности Машка донимала его своими расспросами, он важно поднимал палец кверху и, загадочно ухмыляясь, цедил:
– Все у них хорошо! Кузьма, уйми свою бабу, не то я ее быстро в кутузку свезу! Молодые живут, как у Христа за пазухой, а ей все неймется! Погоди маленько, приедут господами, так и не признаете!
Неясные, обрывистые мысли Кузьмы были нарушены неясным гулом и тяжелым топотом, который заглушал журчанье реки. Кузьма открыл глаза и глянул вдаль, на тот берег, откуда доносился непонятный шум.
– Господи, да что такое деется–то?
Взрывая копытами прибрежный песчаник, с той стороны, к реке приближалось стадо кабанов, чуть в сторонке, продираясь сквозь густой кустарник, на берег выбегали лоси и бросались в бурную реку. В неподвижно замершем воздухе ощущался неприятный запах, от которого слезились глаза и перехватывало дыхание. Посмотрев вверх, Кузьма с ужасом увидел, что просвет между тучами увеличился и оттуда, в неясно мерцающем, синеватом мареве к земле приближается светящийся шар, который с каждой секундой увеличивался в размерах.
Внезапно, перед глазами Кузьмы возник мудрый и спокойный взгляд Семена, потом появился ухмыляющийся Макарка, весело и беззаботно подмигнувший ему, проплыли преданные глаза верного Варнака…
– Говорят же старики, что перед смертью, перед глазами человека вся жизня пролетает. Вроде всех вспомнил, никого не забыл, со всеми простился, а теперя, видимо и мой черед настал! Простите и вы меня, други верные! И прощайте!
– Деда, я боюсь! – послышался плачущий голос Ванюшки, который, проснувшись, сидел рядом и широко раскрытыми глазенками со страхом наблюдал за происходящим.
– Не боись, – Кузьма прижал внука к себе. – Рази я дам кому тебя обидеть.
Послышался нарастающий гул, сопровождаемый пронзительным воем и раздался оглушительный, страшный взрыв.
– Деда! – отчаянно закричал Ванька. – Глянь, птицы прям на лету горят! И падают! – остекленевшим, непонимающим взглядом Кузьма смотрел на разыгрывавшуюся трагедию.
– Держись, Ванька! – прохрипел он, до ломоты в пальцах уцепившись за выступ огромного валуна, который из последних сил сопротивлялся напору разбушевавшейся стихии, которая сокрушительным шквалом, сметая все на своем пути, ломала как спички и выворачивала вековые сосны, уложив их рядами на многие версты в округе. Наткнувшись на препятствие в виде скалистого берега, смертоносный ветреный смерч взметнулся ввысь и утихая, понесся дальше по верхушкам деревьев. Наступила напряженная, звенящая тишина.
– Кажись утихло, – Ванька, отцепив от дедовского зипуна побелевшие пальцы и со страхом разглядывая дымящиеся трупы животных, не успевших добраться до реки.
– Нет, внучок, не все! – распахнутыми глазами, он смотрел на надвигающийся, огненный вал, который с каждой секундой приближался к ним. – Ежели река не сдержит эту беду, тогда все! Ну–ка, давай сюда! – он укутал внука зипуном и, чувствуя, как на его голове затлели, а затем затрещали, готовые вот–вот вспыхнуть от жара волосы, быстро затолкал сопротивляющегося Ваньку в естественную ложбинку, закрывая внука, навалился на нее телом и обхватил голову руками.
– Дед! Дед! Мне воздуха не хватает, – приглушенно кричал задыхающийся Ванька, силясь столкнуть с себя грузное тело. – Дед, – голос становился все тише, но Кузьма его уже не слышал…
Эхо мощного взрыва докатилось до фактории утром, когда Федор чаевничал. Грохнуло с такой силой, что крепкий, приземистый флигель вздрогнул, а Федор, поперхнувшись чаем, испуганно и недоуменно втянул голову в плечи. Последовавший за ним ветреный шквал выдрал из хлипких подрамников паюсный мешок, который был вставлен вместо стекла, сорвал висевшие на стене старенькие ходики, которые с жалобным звоном грохнулись на пол и, по–хозяйски пошелестев отрывным календарем, понесся дальше.
– Тридцатое июня, – прошептал факторщик, скользнув взглядом по календарю и, машинально перевел глаза на потертый циферблат остановившихся ходиков. – Четверть восьмого! Что же за оказия тама приключилась? Да и Кузьма с внуком вчерась с утречка, в ту сторону направилися. Ох, отведи Господь беду от старого, да малого, – Федор степенно перекрестился и, выйдя из дома, направился к Маше, которая сметала обломки вырванных рам и, сорванных с окошек занавесок, встретила его тревожным взглядом.
– Сто слуцилось? – привычно цокая и кивая в сторону взрыва, спросила она. – Там Кузя с внуцком! – надрывно выкрикнула пожилая женщина.
– Не ори! – Федор осторожно усадил ее на лавку. – Может, пронесет, может они в другую сторону направились.
– Нет, – Маша отрицательно качнула головой. – Кузя повел Ваньку в избуску, а там, – и женщина, заходясь в беззвучных рыданиях, повалилась на пол. Федор постоял еще немного, чувствуя свою полнейшую бесполезность вышел на улицу и направился к складскому сараю, откуда доносились возбужденные крики…
Конец 1 части
Продолжение слд
