Молоденькая тунгуска ещё издалека увидела темневшую
полынью, окриком остановила уставших оленей, схватила
остол и, на бегу скидывая с себя расшитую оленью парку,
бросилась к парящей промоине, туда, где исчезала и появля-
лась голова Кузьмы.
Кузьма с трудом разомкнул отяжелевшие веки и, облизав
опухшим языком пересохшие губы, невидящим взглядом
обвел незнакомое помещение.
– Пить... – прохрипел он, – разглядев тусклый огонёк
лампадки, приземистый, потемневший потолок и хрупкую
фигурку, притулившуюся у него в ногах. – Где я?
Сидевшая девушка встрепенулась, схватила глиняную
чашку и, смочив в ней чистую тряпицу, осторожно провела
по его губам.
Взгляд Кузьмы начал проясняться и, вглядевшись, он уз-
нал тунгуску, Машку, кажется...
– Варнак! – внезапно полыхнуло в мозгу, а перед глазами
возникла пугающая чернота воды, кромка льда, хрустевшая
в его окоченевших руках, и всё...
– Где мой Варнак? – просипел он, силясь подняться на
трясущихся локтях.
Девушка поставила чашу и быстро вышла из комнаты.
Через несколько мгновений в проёме появился улыбающий-
ся Фёдор, из-за спины которого выглядывало встревожен-
ное лицо Машки.
– Очнулся, бродяга! – пробасил он и, положив руки на
плечи Кузьмы, легким нажимом заставил лечь обратно на
подушку. – Мы уж и не надеялись. Надо, три недели в го-
рячке метался, всё Семёна звал да Макарку. Сейчас Машка,
спасительница твоя, зачнёт тебя откармливать, глядишь, че-
рез недельку и на ноги встанешь, – он подтолкнул девушку
вперёд. – Вот её до конца дней своих благодари, что сгинуть
тебе не дала!
– А где Варнак? – Кузьма с нараставшей тревогой перево-
дил глаза с Фёдора на девушку.
– Так... это... утоп он... – пряча глаза, глухо откликнулся
Фёдор. – И припас, что ты на заимку вёз, утоп вместе с нар-
тами, а тебя Машка окоченевшего из полыньи вытащила,
когда ты был уже на последнем издыхании. Ай не помнишь
ничего?
Кузьма отрицательно помотал головой и устало прикрыл
глаза. Ошеломительные новости обрушились на его не-
окрепший мозг с такой силой, что сейчас он хотел только
одного – всё забыть и уснуть! И проснуться, когда всё закон-
чится, улыбаясь и думая, что это был всего лишь страшный
сон. Но это была явь! Жестокая и реальная, в этом Кузьма
воочию убедился, когда он снова раскрыл глаза и увидел за-
литое слезами лицо своей спасительницы.– Ты отдыхай покуда, потом Машка тебя накормит, – Фёдор немного помялся. – Там тебя ещё человек дожидается.
Неделю уже.
– Какой человек? – отстранённо спросил Кузьма, силясь
переварить и принять как должное полученную информа-
цию.
– Василь Митрофаныч! – негромко позвал Фёдор. – Зай-
ди, сделай милость!
В небольшую комнатушку вкатился толстенький муж-
чина на кривых ножках, обутый в оленьи пимы и одетый в
форму полицейского пристава.
– Вот Кузьма, про которого я вам сказывал, господин
пристав, – Фёдор склонился в почтительном полупоклоне.
– Оставьте нас! – густым басом, столь необычным для
его комплекции, важно произнёс пристав. – И не мешайте,
пока я не позову! – приказным тоном добавил он.
Фёдор, сделав знак Машке, вышел следом, притворив за
собой дверь.
Василий Митрофаныч, основательно усевшись на лавоч-
ку под иконкой, подробно расспросил Кузьму обо всём, что
могло представлять для него чисто полицейский интерес.
Когда Кузьма рассказал про случайно убитого на службе
офицера, пристав невольно поперхнулся, но быстро опра-
вившись, продолжал внимательно слушать говорившего.
– Ты говоришь, что вы ватагой совершали налёты, гра-
били именья? Убивали, поди? Изгалялись над господами?
Сколь душ загубили?
– Ни одной! – твёрдо ответил Кузьма. – Клянусь своими
погибшими сотоварищами!
– Верю, – Василий Митрофанович поднялся с лавочки.
– Потому, как промеж мной и Фёдором неясностей нет, те-
перь слово и дело за тобой. Вид на жительство и вольную я
тебе сделаю, коли Федька за тебя поручился, а так же внёс за
тебя первый взнос, за который ты с ним расплатишься, как окрепнешь и подымешься. Дело это хлопотное и немалых
денег стоит, сам должон понимать. Завтра я уеду и сразу
начну заниматься твоим делом, ну, а остальное тебе Фёдор
втолкует, что да как. И последнее! Тебе надобно фамилию
свою поменять, а то документы я тебе сделаю, а за твоей
фамилией вся полиция Россия охотится, а твоя рожа висит
в каждом участке. Как тебя теперь звать величать?
– Так, давайте, Рубцов, – брякнул Кузьма первое, что
пришло в голову. – Рубцов Кузьма Пантелеевич. Родился
в одна тысяча восемьсот сорок третьего году от Рождества
Христова, августа тридцатого дня.
– Рубцов, – пристав записал данные в тетрадку. – Всё.
Весной приеду, – и, не попрощавшись, стремительно вышел
из комнаты, а Кузьма, устало откинувшись на подушку, мо-
ментально провалился в глубокий, тревожный сон.
Утром он проснулся от шелеста лёгких, почти неслыш-
ных шагов, но, привыкнув за время вынужденных мытарств
быть готовым к любой опасности, машинально провёл ру-
кой по пояснице, нащупывая нож.
«Господи, да я же совсем нагой!», – промелькнуло в го-
лове Кузьмы. Разглядев в свете наступавшего утра силуэт
девушки, которая едва слышно передвигалась по комнате,
смахивая тряпкой невидимую пыль, натянул простыню до
самого подбородка. «Кто же меня растелешил? Ведь вчерась
в исподнем был. Не иначе эта чертовка!».
Девушка заметив, что Кузьма проснулся, кивнула ему го-
ловой и, робко улыбнувшись, выскользнула из комнаты. Че-
рез несколько мгновений она появилась вновь, держа в ру-
ках деревянную плошку, над которой поднимался парок. По
небольшому помещению поплыл аппетитный запах варёной
зайчатины, и желудок моментально откликнулся недоволь-
ным урчанием.
Девушка, стараясь не прикасаться к мужчине, смущённо
присела на краешек топчана, осторожно поставила плошку
ему на грудь и протянула деревянную ложку.
– Куси, – краснея, прошептала она. – Кусно!
Кузьма благодарно кивнул и с жадностью принялся хлебать наваристый бульон. Когда чашка опустела, Машка протёрла его губы, а Кузьма, перехватив её руку, прижал к своей груди.
– Спасибо тебе! – чувственно проговорил он. – Меня Кузьма зовут, – он легонько сжал руку девушки.
– Маска, – она попыталась встать, но Кузьма удержал её.
– Маша, Машенька, Марья по-нашенски. Спасибо тебе, Машенька! – и он прижал её ладошку к своим обветренным губам. – Сколь жить буду, столь за тебя и молиться!
Маша, не понимая, что он говорит, осторожно высвободила руку и, приложив ладони к миловидному личику, выбежала из комнаты.
С этого дня больной быстро пошёл на поправку. Маша проводила у него целые дни и, заливаясь звонким смехом, усиленно изучала поначалу малопонятный и смешной язык, на котором говорил Кузьма, прерываясь лишь на короткие периоды кормления. Кузьма, чувствуя, что силы стремительно наполняют его ослабленное тело, ел много и с аппетитом. По вечерам она заносила тазик с тёплой водой, не
обращая внимания на слабые возражения Кузьмы, и, нисколечко не стесняясь, обтирала его обнажённое тело влажным полотенцем. Частенько заглядывал и Фёдор. С легкой улыбкой слушал радостно лопотавшую Машу, с трудом выговаривавшую малопонятные поначалу слова, он озабоченно кивал Кузьме:
– Поправляйся побыстрее. Тута, братец, такие дела затеваются! Четверо мужиков проявились, беглые, не иначе, так я их покуда придержал в сарайке до разговору с тобой.
Ежели подходящие, оставим, а нет – пущай дальше топают.
Дармоеды нам не нужны!
– Слушай, Фёдор, – Кузьма, чувствуя лёгкое головокружение, заботливо поддерживаемый Машей сел на топчане. – В прошлый раз ты мне сказывал, что Василь Митрофаныч, вроде, урядником был, а нынче пристав! Может я не так понял, иль ты меня в заблуждение вводишь?
– Нет тут никакой ошибки! – буркнул Фёдор. – У них там за труды наши тяжкие делается это легко и быстро. Тому десяток шкурок, другому, здесь пригоршню самородков, там и дело в шляпе. Ты с ним поосторожнее будь! Мужик хитрый, жадный и пронырливый. Это он меня сюда, в факторию, определил, за мзду, конечно, а мне деваться-то и некуда. Или по тайге весь остаток жизни бегать, или платить, но жить
спокойно!
– Так ты тоже из нашего брата? – Кузьма вытаращил глаза от изумления.
– А ты думал! – усмехнулся Фёдор. – Ладно, потом расскажу, коль охота будет послушать.
Через неделю Кузьма, почти повиснув на Машиных плечах, сделал первый неуверенный шаг на трясущихся ногах.
– Хоросо! – звонко рассмеялась девушка, когда они сделали круг по комнатке и она усадила его на топчан. – Правда, Кузя? Сецас цай попёс и снова подём!
И так изо дня в день.
А вечерами, лежа в одиночестве под едва мерцавшей лампадкой, Кузьма предавался размышлениям, вспоминая прошлую жизнь, строя планы на будущую, и, конечно же, думал о Маше. Не как о спасительнице, нет, об этом Кузьма не забывал ни на минуту! Сейчас он думал о ней, как о женщине, как об очень привлекательной молодой женщине.
Прошло ещё несколько дней.
– Завтра пойдём на улиса! – торжественно объявила
Маша. – На олесках поедем! Туда, – она туманно махнула рукой.
Вечером, изрядно намяв уставшие ноги и привычно скинув исподнее, Кузьма лёг пораньше.
– Всё-таки на «олесках» завтра ехать, – усмехнулся он, проваливаясь в оздоровительный сон.
– Кузя-я!
С трудом выходя из сладостных сновидений, Кузьма почувствовал, как его ухо обожгло горячее, учащённое дыхание. Он широко распахнул глаза и обомлел. Рядом с его лежанкой стояла совершенно обнаженная Маша, стройное, неудержимо притягивающее тело которой было освещено тусклым светом едва мерцавшей лампадки. Иссиня-чёрные распущенные волосы искрившимся водопадом спадали по её плечам, прикрывая девичью нетронутую грудь с вишневыми, возбужденно-выпуклыми сосками. Глаза, не узкие щёлочки, как у северных народов, а слегка округлые, с причудливым изгибом к вискам, таинственно и призывно светились в полумраке. Маленький, чуточку приплюснутый
носик и алый цветок полураскрытых губ, обнаживших белоснежную полоску идеально ровных зубов.
– Кузя! – едва слышно прошептала девушка. – Ты мой
селовек, – пролепетала она, приблизившись к Кузьме ещё
на шаг.
Не в силах больше противостоять яростно рвущемуся наружу желанию, чувствуя, как снизу живота накатывает огненный шар, Кузьма протянул руки к девушке. Маша покорно нырнула к нему под простынь, покрывая его лицо, грудь, всё тело неумелыми, но горячими и страстными поцелуями, шепча что-то ласковое, неразборчивое на родном языке, но
Кузьма прекрасно понимал возбуждённую девушку, с удовольствием предаваясь и предугадывая все её желания. В эту ночь они оба говорили на одном языке, который не требует перевода. На языке любви.
Кузьма уснул уже под утро. Уснул спокойно и умиротворённо. Уснул так, как спал в детстве на печке в родительском доме, ни о чём не думая и не заботясь о завтрашнем дне.
Он проснулся к обеду, с удовольствием вспоминая про-
шедшую ночь, не спеша оделся и, не обнаружив никого в доме, придерживаясь за стены, вышел на улицу.
– Маша! Ты где? – Кузьма с удивлением осматривал пустую площадку перед флигелем. – Маш!
– Ты чего на двор выполз? – из-за угла дома вынырнул
мрачный Фёдор и хмуро посмотрел на Кузьму. – Только
оклемался, аль снова хочешь свалиться? Нету Машки, уе-
хала она!
– Как, уехала? – оторопел Кузьма. – И ничего не сказала?
– он опустился на холодные ступеньки крылечка.
– Не ведомо мне, что там промежду вами ночью произошло, но утром она выскочила, как оглашенная, отвязала оленей, упала в нарты и, чух-чух, так они олешков погоняют, укатила. Ну, айда в избу, а то хватанёшь воздуха, застудишься, некому с тобой валандаться, – Фёдор первым зашёл в дом, а за ним, ещё не пришедший в себя от невеселого
известия, шагнул Кузьма.
Прошёл ещё месяц, пока Кузьма, наконец, почувствовал,
что полностью восстановился после тяжелейшей болезни и,
несмотря на уговоры Фёдора, принялся собираться в тайгу.
– Пойми, чудак-человек! – парировал он разумные до-
воды своего компаньона. – Схрон у меня там, золотишко я припрятал в землянке. Знаю, что лихие люди туда не забредут, а ежели зверь разворотит избушку, да зацепит ненароком мешочек! Ищи его потом по тайге, а за это злато Макарка жизнь положил. Да и могилки дружков моих закадычных проверить надобно! – он упрямо смотрел в глаза
внимательно слушавшего его Фёдора. – Сейчас на лыжах
по реке добежать можно, а по весне, по берегу, я неделю
буду продираться. Да и не впервой мне в тайге ночевать, так что не пужай меня, всё одно пойду, и, ежели всё сладится,
то через пару недель возвернусь. А там и весна на подходе,
потом некогда будет по тайге бегать. И не отговаривай, всё
одно пойду. Завтра и двинусь! – твёрдо произнёс Кузьма и
встал из-за стола.
А назавтра в факторию прибыла оленья упряжка, на кото-
рой, важно надув губы восседал не кто иной, как сам окруж-
ной пристав Василий Митрофанович в сопровождении двух полицейских.
