Атака захлебнулась. Полк, зацепившись за железную дорогу одной ротой, прекратил наступление.
Трёхсотметровый участок дороги со всех сторон простреливали снайперы, пулемёты. По нему, не жалея снарядов и мин, били миномёты, артиллерия.
Измотанная непрерывным огнём, пехота на ночь отходила за поляну, в лес. На насыпи оставался с горсткой разведчиков и связистов лишь командир гаубичного дивизиона капитан Волошин.
Немцы уже давно обнаружили наблюдательный пункт и с остервенением его расстреливали. За двадцать дней в блиндаж врезались шесть снарядов. И каждый раз блиндаж укрепляли, людей хоронили.
Капитану везло. Он оставался невредим. Пять раз смерть обошла и командира подручной батареи лейтенанта Семендяева. Но капитан видел: нервы лейтенанта сдают. Он на глазах таял, чернел.
После пятого попадания, когда снаряд, разметав земляную насыпь и брёвна, исковеркал нескольких солдат и любимца дивизиона – комиссара, лейтенант не выдержал:
– Отпустите! Отпустите меня! – Он был страшен. Ударяясь головой в стену блиндажа, лейтенант кричал: – Я больше не могу, не могу! – и, уткнувшись в угол, рыдал.
Подавленный случившимся и смертью комиссара, капитан ответил зло:
– Не можешь? Размазня! Вот они не могут, – он показал на мёртвых. – А мы можем. Обязаны. Мы у них в долгу. Вытри слюни. Вояка-а-а!
Через несколько дней, во время сильного артиллерийского налёта лейтенант, забившись в угол, запел.
– Нашёл время. Замолчи!
Но лейтенант, безумно глядя на капитана, пел. Вдруг, вскочив на ноги, бросился из блиндажа.
– Стой! Семендяев! Стой! Приказываю, стой!
Но тот, размахивая руками и что-то крича, бежал к лесу. На середине поляны он остановился, схватился за голову и упал. Его догнала пуля снайпера.
Смерть лейтенанта Волошин переживал тяжело. До некоторой степени в его гибели он считал виновным и себя.
«Нужно было заменить. Ведь просился. Да и сам видел: чернел. Теперь не вернёшь. А комиссар... Какой мужик был...»
На другой день капитан проснулся с чувством неясной тревоги. Вчера, после шестого нападения, он просил командира полка разрешить перенести наблюдательный пункт за поляну, на опушку леса. Видимость та же. А что нужно артиллеристу?
Но тот не хотел и слушать. Не разрешил. Обозвал трусами.
Ему хорошо. Сидит себе в глубине обороны в блиндаже под десятью накатами. На передний край и носа не кажет. Говорят, целый день меню-раскладку для полка составляет. Его ли это дело. А как наступление, так в дивизионный лазарет. Разогнуться видите ли не может – радикулит. Попробуй, разберись. Поговаривают – ловчит.
И вспомнился Волошину недавний случай. Пошли они с командиром полка на рекогносцировку. Идут по дороге. А тут, откуда не возьмись, «Мессершмит». Летит и стреляет по дороге из пулемёта. Волошину не в диковину. Не раз попадал в такие переделки. А полковой упал на дорогу и заползал на четвереньках – быстро, быстро. Ползал вокруг Волошина и скулил как собачонка. Противен был, жалок. Так и хотелось ударить ногой.
А через полчаса он уже вовсю распекал Волошина. Как будто бы по дороге ползал и скулил не он, а капитан.
Нет, не повезло им с командиром полка. Вот соседний... Орёл...
В этот момент в блиндаж, отдуваясь, ввалился тот, которым Волошин восхищался.
– Здравствуй, воин!
– Здравия желаю, товарищ полковник!
– Был у своих. Решил заглянуть и к вам. Как воюется? Небось, туго приходится?
– Туго.
– Надо бы на опушку. Я своих перетащил. Здесь перебьют.
– Просил. Не разрешил.
– Мда-а-а... Фашиста-то хоть шевелишь?
– Вчера погонял. Видимо, менялись. Рано утром гляжу, потянулись по поляне к участку двадцать. Ну, я и шарахнул дивизионом. Накрыл. До сих пор человек тридцать в снегу валяются. Но и мне досталось: шестое попадание.
– Не весело. А что фашиста накрыл – молодец! Да, вот что. Меня тревожит вот эта опушка. Нависла над флангом. Огни дивизиона там есть?
– Есть. Два участка заградительного и сосредоточения.
– Хорошо. В случае чего поддержи огоньком, пожалуйста.
– Не беспокойтесь. Снарядов не пожалею.
– Ну, будь здоров. Я, пожалуй, пойду.
– Осторожнее, товарищ полковник, поляна простреливается. Днём не пройти.
– Ничего, дружище. Ещё темновато. Проберусь.
– Желаю удачи.
Полковник ушёл. Волошин остался наедине со своими думами.
В полдень телефонист доложил:
– Товарищ капитан, вас десятый.
Капитан взял трубку.
– Двадцатый у телефона.
– Как там у вас? – услышал он голос командира полка.
– Постреливает.
– А ты как думал. На то и война. Это тебе не у тёщи на блинах. Вот что. Через час явись ко мне на командный пункт.
– Вы же знаете, не пройти.
– Выполняйте приказание.
– Подстрелят же как куропатку, товарищ...
Но его уже не слушали.
Волошин знал – днём не пройти. Он не раз видел, как за ползущими по полям охотились снайперы, как вокруг них вздымали снег пулемётные очереди, а на снегу до вечера чернели тела убитых.
Он не был трусом, не боялся смерти. Он просто о ней никогда и не думал. Но умирать просто так, по чьей-то прихоти...
Несмотря на молодость, капитан был трезв и расчётлив в суждениях и поступках. Он не хотел играть со смертью. А сейчас... Видимо, что-то стряслось. Иначе бы не вызывал.
Волошин вышел с двумя разведчиками. Стоял ясный морозный день. Из блиндажей противника в лазурную синь неба ползли столбы белого дыма. Тишина. Но она обманчива. Только сунься на поляну, тишину разорвут выстрелы снайперов и буйная дробь пулемётов.
– Ефрейтор Доброрез, поползёте впереди.
– Слушаюсь!
– Разведчик Второв, вы за мной.
– Слушаюсь, товарищ капитан!
Волошин огляделся. Поляну перерезала тёмная полоса: углублённая в снег тропинка. По ней ночью отходила пехота, по ней на наблюдательный пункт приносили пищу.
Проползли метров тридцать. Сзади захлопали выстрелы, засвистели пули. «Началось», – подумал капитан. И тут же забили пулемёты. Пули, вздымая фонтанчики снега, мели поляну.
Где-то впереди ухнуло. Над головой провыл снаряд. Сердце радостно забилось. Его подручная батарея начала подавлять огневые точки.
Но пулемёты били. Волошин приподнял голову, и сквозь струившийся со лба пот увидел, как длинная очередь прошла по ефрейтору. Тот, дёрнувшись, затих.
Капитан пополз вперёд. Ефрейтор лежал, уткнувшись лицом в снег.
– Доброрез! Доброрез! – закричал Волошин. Но тот молчал.
Капитан хотел сдвинуть ефрейтора в сторону, и только приподнялся, как сзади кто-то сильно рванул его полушубок. Он упал.
И только когда пополз дальше, понял: полушубок прошила пулемётная очередь.
В воздухе зафырчали мины. Разрыв... Второй... Третий... В лицо ударил едкий смрад, по спине забили комья земли.
Ещё разрывы. Сзади тонко закричал разведчик Второв. Волошин оглянулся. Перед головой солдата, разорвав тропинку, чернела воронка.
И тогда в капитане, залив сознание, заклокотала безудержная ярость. Он вскочил на ноги и побежал. Вокруг свистело, ухало, рвалось, а он всё бежал и бежал.
Добежав до леса, он упал. Лежал, яростно бил кулаками по снегу и кричал:
– Гады! Сволочи! Ну, подождите! Я с вами рассчитаюсь, рассчитаюсь!
Ярость улеглась, и тогда в сознании мелькнула мысль: «Уцелел!» Мелькнула, и тут же исчезла. Её погасили на мгновенье мелькнувшие два распростёртых на снегу тела.
Капитан встал на ноги и, пошатываясь, побрёл на командный пункт.
В жарко натопленном блиндаже он увидел командира полка и его помощника по хозяйственной части.
Полковник был одет лишь в тёплое нательное бельё. На жирной шее висело махровое полотенце. Он, утирая с лица обильно струившийся пот, пил чай.
Капитан доложил.
– А-а-а. Дошёл. А ведь боялся, – и сладенько захихикал.
Капитан сдержался.
– Прошу поставить задачу.
– Задачу? Какую задачу? - удивился полковник.
– Вы же вызывали.
– Ах, да. Сейчас я тебя обрадую. Понимаешь, из Ташкента подарок прислали. Изюм. Так сказать... Трудящиеся... Себе я взял двадцать килограммов. Как голова полка. Помощнику выделил пятнадцать. Ну, а тебе, я думаю, хватит и пяти. Получай, – он указал на угол блиндажа.
Перед глазами капитана поплыла чёрная пелена. Отчётливо послышались пулемётные очереди, разрывы мин. Запахло гарью, смрадом. Он опять увидел тела лежащих на поляне разведчиков.
В нём с прежней силой забилась ярость. Рука рванула кобуру пистолета. Но полковник опередил. Он ударил по руке снизу. Грянул выстрел. Пуля врезалась в накат. Из щелей посыпалась земля.
Бледный, трясущийся полковник выскочил из блиндажа. На нарах, прижавшись к стене, сидел его помощник. А на полу, примяв еловые лапы, бился капитан. На его спине из полушубка тянулись белые язычки: следы пулемётной очереди.
Он лежал, а в его воспалённом мозгу пульсировала единственная мысль: «Что бы сказали ташкентцы, что бы они сказали?»
Оригинал публикации находится на сайте журнала "Бельские просторы"
Автор: Анатолий Ерошин
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.