Очень часто на дзене публикуются статьи в защиту самой несправедливо обиженной героини "Войны и мира" – Сони Ростовой, бедной родственницы Наташи.
И действительно, судьба Сони складывается несчастливо. Племянница графа Ильи Ростова, происходящая, видимо, из разорившейся семейной ветви, она живет у богатой родни "из милости". Соня понимает свое угнетенное положение и не бунтует против него. Ее большая любовь к Николаю задушена тёткой (которую она называет "маменькой") и обстоятельствами. Дружба с Наташей разрушается, когда Соня, следуя долгу, выдает план её побега с Анатолем. Остаток жизни Сони так и будет посвящен служению приютившей её семье, и когда-нибудь с возрастом, очевидно, она станет типичной старушкой-приживалкой, не прислугой и не членом семьи. С такими, как она, зачастую не церемонились, и они зависели полностью от прихоти хозяев дома (вспомним, как в "Дворянском гнезде" Тургенева приехавший из-за границы барин "подверг приживалок и приживальщиков немедленному изгнанию"). Под конец романа Наташа еще и заклеймит ее (правда, за глаза и в утешение княжне Марье) оскорбительным словом "пустоцвет".
А ведь Соня вызывает большую симпатию читателя. Она ведет себя исключительно порядочно. Она жертвует своим счастьем для семейства Ростовых, которое так жестко третирует её. Она, казалось бы, образец нравственной чистоты, самоотверженности и добродетели:
«Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой»
И, конечно же, читателю досадно, что Толстой "наказал" героиню, не дал ей личного счастья и брака с любимым человеком. Вот ведь княжна Марья, тоже самоотверженная и благородная, обретает в финале счастье с Николаем, возлюбленным Сони, а той остаются объедки с их стола – унизительная участь приживалки в их семействе.
А ведь раньше в литературе кроткая добродетель должна была вознаграждаться, а благородная бесприданница – получить жениха себе по заслугам! Толстой, конечно, не читал "Мэнсфилд-парка" Джейн Остин, но вспомним, как удачно сложилась в итоге судьба бедной приживалки Фанни. Она вышла замуж за любимого человека и обрела положение в обществе!
Итак, Толстой Остин не читал. Но читал множество других произведений про вознагражденных сироток, наследие эпохи сентиментализма. Уж наверняка в них входила когда-то нашумевшаю "Памела" Ричардсона, где служанка в конце своей добродетелью перевоспитывает хозяина и сочетается с ним законным браком. Конечно же, читал Толстой и романы, написанные в более реалистическом ключе, – например, "Крошку Доррит" Диккенса, где подобным же образом вознаграждается доброе сердце и чистота Эми Доррит. (Диккенса к тому моменту активно переводили и с интересом читали в России; высоко ценил его Достоевский).
Зачем я упомянула эти произведения? А тут стоит вспомнить, что Толстой – не только занудный дедушка-моралист, которого многие запомнили по школьной программе, но и довольно смелый экспериментатор с формой и жанром. Очень многие эксперименты Толстого современники воспринимали как, говоря нашим языком, толстый троллинг. В российской литературе не расцвел европейский натурализм, и тем более натуралистом не был Толстой, с его-то богоискательством и поисками высшего смысла . Но игра с этим направлением, постоянные поиски баланса между натурализмом и реализмом – это стержень творчества Толстого. В своем творчестве он постоянно то разбивает, то переворачивает очередной литературный штамп и выкладывает перед читателем этакую неприукрашенную правду жизни. Этим занимались все реалисты, но Толстой наиболее непримиримо и жёстко тыкал палкой в ленивый читательский бочок. Сейчас это называется "выводить из зоны комфорта" – так вот, Толстой из неё гнал читателя батогами. То он вместо благостного таинства смерти покажет равнодушный холодный ужас физического умирания ("Смерть Ивана Ильича", "Анна Каренина"). То опишет роды и изобразит лицо рожающей женщины так, что хочется захлопнуть книгу и отпрыгнуть на метр ("Анна Каренина"). То заставит поэтическую девочку верещать на охоте животным визгом ("Война и мир"). То холодно и почти цинично препарирует современный институт брака, фанатично сдирая с него всякую фальшь и пелену социальных условностей ("Крейцерова соната"). То упомянет скандальную связь между братом и сестрой в блестящей княжеской семье ("Война и мир"). То, показывая всю противоречивость живого, не олитературенного человека, обнажит перед читателем мысли девушки, замученной уходом за лежачим больным: княжне Марье Болконской временами хочется, чтобы отец скорее умер, и она пугается этих мыслей. Про пьесу "Власть тьмы" здесь рассказывать не буду, она заслуживает отдельного поста. Скажу только, что её постановки добивались у цензоров десять лет, а обер-прокурор Синода К.Победоносцев писал о ней императору:
«Не знаю, известна ли эта книжка вашему величеству. Я не знаю ничего подобного ни в какой литературе. Едва ли сам Золя дошел до такой степени грубого реализма, на какую здесь становится Толстой».
В общем, Толстой изрядно наделал в обществе скандала своими литературными поисками. И теперь давайте с этим знанием вернемся к образу бедной Сони.
Да, по всем канонам литературы первой половины XIX века – то
есть сентиментализма, романтизма и раннего реализма – у Сони было два пути. Один – семейное счастье и награда за терпение. Второй, не удивляйтесь, – благородная или трагическая смерть. В романе Данилевского "Сожженная Москва", более позднем, чем "Война и мир", но написанном в полном согласии со старыми канонами, прекрасная Аврора погибает при попытке... застрелить Наполеона:
«Какое совпадение! Так вот где ей пришлось кончить жизнь! – мыслил он, миновав Ошмяны и снова с отрядом въезжая в придорожный лес. – Думал ли Перовский, думал ли я, что его невесте, этой московской милой барышне, танцевавшей прошлою весною на тамошних балах, любимице семьи, придется погибнуть в литовской трущобе?.. Никто ее здесь не знает, никто не пожалеет, и родная рука не бросит ей на безвестную могилу и горсти мерзлой земли».
Но Толстой сознательно спорит с этим расхожим шаблоном. Он избирает для Сони третий путь – в канонах натурализма, где судьба человека определяется наследственностью, средой, где он живет, и обстоятельствами. Сама по себе Соня от рождения – прелестная, добрая и живая девушка. Толстой то и дело пишет о ней с теплотой. «Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек», «она напоминала красивого, но еще не
сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой». Тут же, впрочем, упоминается её «несколько хитрая и сдержанная манера» – следствие зависимого положения в семье. И правда, Толстой, большой поклонник естественности в поведении и речи, многократно подчеркивает:
«Соня улыбалась парадно».
«Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку».
«...выученная своею зависимою жизнью скрытности».
Разумеется, это говорит не о лживости Сони, но о той ломке, которую претерпевает её природа в семье Ростовых. Толстой показывает, как здоровое нравственное чувство Сони превращается в какую-то болезненную жертвенность и как ее личность перемалывается под влиянием среды и обстоятельств:
Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все-таки всеми любимой.
Единственная попытка бунта происходит в её душе, когда она решается «навсегда связать себя» с Николаем:
И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Но, как мы знаем, и это желание не осуществится – отчасти, собственно, из-за Николая, который рад был бы отделаться от ненужной ему жертвенной любви Сони:
Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты-Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони.
– но и потому, что Соня уже сама не допускает для себя иного счастья, кроме блага семейства Ростовых:
«она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить».
Постепенно у нас на глазах чувство Сони выгорает и превращается в постоянную жертвенность, несколько даже мазохистскую («графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне»). Доводит её до этого не Толстой из какой-то личной ненависти, а те естественные законы природы и социума, по которым невозможно постоянно отказываться от своей личности и желаний, не меняясь внутренне. Сравнивая Соню с княжной Марьей, не стоит забывать того жестокого факта, что жизнь для последней началась, по сути, именно после смерти отца, подавлявшего её желания и личность. (И еще одного факта, не менее жестокого: Марья Болконская – богатая невеста; социальные мотивы у реалиста Толстого, в отличие от какого-нибудь сентименталиста Ричардсона, очень сильны).
Кроме того, вопреки распространенному мифу, судьба героев у Толстого очень редко бывает авторским воздаянием (в "Войне и мире" сходу могу припомнить одно лишь исключение – гибель Элен Безуховой, отвращение к которой автор не сумел скрыть; правда, по тем временам и она вполне реалистична). Смерти героев отражают вечную непредсказуемость и несправедливость жизни. Наивный философ из народа Платон Каратаев умирает не потому, что его философия хороша или плоха, а потому что она ничто против неумолимого хода войны. Петя Ростов ничем не успел себя запятнать, но и он погибает по той же причине.
Так же и судьба выживших героев проистекает не просто из авторского произвола, а из все тех же трех посылок: наследственность, среда, обстоятельства. Если с карандашом в руках внимательно пройтись по всем сценам с Наташей Ростовой, никакого внезапного её преображения в финале мы не увидим. Так же и Соня, которая изначально вполне симпатична не только читателю, но и автору, приходит к финальному появлению в романе совершенно органично:
Соня со времени женитьбы Николая жила в его доме. Еще перед своей женитьбой Николай, обвиняя себя и хваля ее, рассказал своей невесте все, что было между ним и Соней. Он просил княжну Марью быть ласковой и доброй с его кузиной. Графиня Марья чувствовала вполне вину своего мужа; чувствовала и свою вину перед Соней; думала, что ее состояние имело влияние на выбор Николая, не могла ни в чем упрекнуть Соню, желала любить ее; но не только не любила, а часто находила против нее в своей душе злые чувства и не могла
преодолеть их.
И все остальные, увы, тяготятся Сониной опекой и ее жертвами. Да и любви больше нет в Сониной душе, её сломали:
Она дорожила, казалось, не столько людьми, сколько всей семьей. Она, как кошка, прижилась не к людям, а к дому. Она ухаживала за старой графиней, ласкала и баловала детей, всегда была готова оказать те мелкие услуги, на которые она была способна; но все это принималось невольно с слишком слабою благодарностию...
С психологической точки зрения судьба Сони иллюстрирует рассуждения Толстого о естественном и наносном в человеке. И о том, какой ценой дается постоянное самопожертвование. Тут мне вспоминается более поздний очерк В.Вересаева, уже почти беспримесного натуралиста, о его тётушке. Чем-то он вызывает невольное отдалённое воспоминание о линии Сони в романе:
У бабушки доброта была гармоничная и умиляла. У жившей с нею тети Анны доброта эта переходила всякие пределы и больше раздражала. [...]Несчастие другого человека не давало ей покоя, не давало жить. Вернее, даже не так, а вот как: свою жажду помощи ее тянуло утолить с тою же неодолимою настойчивостью, с какою пьяницу тянет к вину. [...] Помогать ей было так же трудно и бесплодно, как запойному пьянице. Пошлешь ей к пасхе пятьдесят рублей. Ответ: "Милый Витя! Большое тебе спасибо за присланные деньги. На рубль я купила себе кулич, пасху, яичек и разговелась. Пять рублей дала разговеться на праздники Козловым. Купила башмаки Лидочке Лочагиной, - они у ней совсем дырявые, и она постоянно простужается", и т. д. в таком же роде. Кончалось: "Вот видишь, скольким людям ты доставил радость присланными деньгами". Меня это, признаюсь, нисколько не радовало.
Ну а с литературной точки зрения, образ Сони – это игра с традицией и эксперимент писателя в области натурализма.
Этакий ехидный протест против старых литературных штампов о вознаграждении долготерпеливой жертвенности.
© Ольга Гурфова.
--
Удобный путеводитель по моим постам - здесь . Он регулярно пополняется.
Подписывайтесь на мой канал здесь или в телеграме и получайте больше историй о театре и кино!
Ну и как же без бан-политики: вся информация о ней – вот тут))
