Макариха жила уединённо. Крайняя хата у леса, на расстоянии от деревенских. Там, где фонарных столбов вжисть не бывало, почтальон и священник дороги не знали, борщевиком поросла тропа, только сороки пострекотать прилетали.
У Макарихи руки жилистые, скулы смуглые, власа серебристые в косы сплетены, осанка ровная. Сколько лет от роду – она и сама подзабыла, годы не подмечала, кукушкин счёт не замечала. Лет эдак сто, не меньше. Зимой, как в берлоге, – отсыпалась: окна, двери заколачивала, чтоб зверь незваный не пролез. Дрова в горнице заготавливала, съестные припасы в сенях раскладывала. В шерстяную шаль укутывалась, печурку затапливала – светло, тепло. Что там снаружи – не особо и важно было Макарихе. Изба по окно в землю утопла, а запах в ней – цветущих полей и садов в любое время года. В горнице повсюду стоит утварь: на полках, столе, подоконниках – глиняные горшки да кувшины, деревянные бочки, корытца да ступки с пестиками. Летом травы собирала, кто научил выискивать, правильно сушить и смешивать – не сказывала, да никто и не спрашивал, секреты те с собой унесёт, коли путник не забредет.
Как её жизнь довела до этакого состояния – затеряться, забыться, с природой слиться... В молодости её звали Аксинья Макаровна, как фамилия – не помнил никто. Да и надо кому? Пенсию не получала, пособия не оформляла, была ли, жива ли?!
Была у Аксиньи тайна, по сей день с оглядкою книги доставала, прочитав, сызнова прятала. Кроме синицы да ястреба, никто секрет сей не видывал. То было Писание Священное старообрядческое. Книга толстая, страницы чуть живые – в пыль крошились от старости. Молитвы склоняла на доску чёрную. С этой самой книгой в детстве буквы учила, в слова складывала, отец терпеливо объяснял, христианским истинам поучал. За веру старую отец не единожды страдал, да от истины не отступал... Пока комиссар кровавый не выволок из дому и на глазах семьи его не расстрелял. Мать в истерике билась, книги с иконами в топку уложила. Аксинья впотьмах к печи пробралась, пару ценностей утащила, на память об отце под периной утаила.
Мать с того дня тенью по дому передвигалась, с мужем покойным как с живым до утра заговаривалась, а есть и пить забывалась. Так и ушла, в себя не приходя с горя. Старшие братья переженились, свои избы построили. Аксинья в доме родительском одна осталась, на хозяйстве справлялась. Курей с огородом держала, но мясо есть не желала – кажную животинку, Божие создание – жалела, спасала, комара ли муху – из дому выгоняла. Калечных птичушек, бельчат да зайчат из лесу в дом притаскивала – лечила, отхаживала.
Верится иль нет, но у Аксиньюшки Богом данный суженый был, жили душенька в душеньку, травинки друг с дружки сдували, рассветы на выпасе коров встречали, закаты на сеновале провожали. Коля заприметил девицу у ручья – она бельё стирать в корыте принесла. Да как пела звонко, тонко, – он так и обмер, потом начал подпевать, двугласие вышло ладное. Быстро обженились, в доме вместе поселились. Жизнь ручейком потекла, как по-писаному. Колька много кому нравился – парень видный, работящий, скуки не ведовал. Да вот только детей народить не успели, года вместе не прожили. Кольку конь вороной копытом в сердце ударил. Как у Аксиньюшки душа в пятки ушла, так обратно не воротилася. Боль в комок огромный сжалась, продышаться ей мешала. Жить ли, утопнуться – размышляла, беду обгоняя, с той поры в избушке схоронилась, носу не казывала, люди захаживали, жива ли спрашивали, но с годами забыли тропки к чудной отшельнице. Она обходилась без магазина, врача и почтальона. Никто не видывал, знать не знал, как ветер в поле слухи угасли и следа не оставили. Она и свыклась, сама подзабыла с какой стороны та деревня, есть ли там кто.
Той зимой волки приходили, избу окружили, на крышу лазили, покуда печь успела затопить – дымом спугнула. Макариха поняла, что смерть ея хищники учуяли. Землянику сушеную в чай положила – последний раз насладиться. В шаль укуталась, на лавку у печи прилегла, ножки сухонькие подогнула – аки младенец. На поленья потрескивающие, алым пламенем окутанные, смотрела, Коленьку вспоминала, да молитву свою шептала... Покручинилась, кроме прочего, о своём одиночестве – голосок бы чей, сына ль, дочери... Уходить одной эка грусть-тоска, со слезинками на глазах к Богу отошла.
Весной туристы квадрокоптер на заброшенной местности запускали, избу отыскали, Макариху схороняли. Тут соседи и ахнули, считали, вспоминали – сто двадцать годков прожила Аксинья Макаровна. Не кошку ли, собаку – человека из виду потеряли. В чем истина твоя, путник, по земле бренной шагающий? Оглянись, много ли стариков рядом с тобой – забытых, потерянных, одиноких. Может, помощь какая нужна – руку протяни, в душу загляни!
Друзья, не забывайте ставить лайк, писать комментарии, для меня очень важна обратная связь! 🥰Подписывайтесь, читайте другие истории.
