— Я люблю тебя больше жизни.
— А может, все-таки — «это не любовь, любовь не такая», — она усмехнулась, глядя на меня и цитируя мою незабвенную мантру.
— Забудь, я ненавижу тебя.
Я подхожу к ней, сидящей на скамейке напротив в своей огромной ветровке, под которой, готова поклясться, черная толстовка (она почему-то редко носит футболки, хотя у нее такие красивые руки…) и сажусь рядом вплотную, потому что знаю — она сама и шагу не сделает в мою сторону. Если честно, я готова смотреть на нее вечно и не собираюсь этого скрывать: тяну свои ладони к ее и сплетаю наши пальцы, не отрывая взгляда от бледного лица с невероятно выраженными скулами. Она словно сладость, хочу провести языком от крепкой шеи до несколько оттопыренного уха. Сейчас она не смотрит на меня в ответ, но спустя минуту, не выдержав пристальный взгляд, моя душа повернется и будет также вглядываться в бездну моих глаз. Интересно, куда ты смотришь, когда отрываешься от них?..
Я почти сдерживаю себя, чтобы не запустить пальцы правой руки в ее рыжие вьющиеся волосы, спадающие на плечи. Они так красивы, что мне больно смотреть, особенно когда ты выходишь на солнечный свет, и сама становишься солнышком. В такие моменты мне не нравится замечать, что я хочу, чтобы ты принадлежала только мне.
— Ты знаешь, почему я отталкиваю тебя: я не могу зависеть от кого-то. Это посягательство на мою свободу!
Она закатывает глаза и вздыхает. Я знаю, как сильно та устала от меня. Слышу в голове чужие голоса: «одержимость, привязанность, зависимость». Ладно! Я одержима тобой, привязана к тебе, зависима от тебя, могу я хотя бы не любить тебя? Молчу, ведь знаю, что ей нет дела до моих сомнений и страданий. Даже если она их выслушивает, то не поверит, ведь я так голословна… И может, окажется права. На самом деле плевать, просто дай мне смотреть на тебя. Темные карие глаза, в которых лишь моя любимая пустота и пара искр от угольков утихшего костра ее чувств. Сухие губы с нетронутыми эмоциями уголками и улыбка в точь точь, как у меня — я хочу, чтобы она дарила ее только мне. Проблемная кожа, что хоть немного показывает: обладательница этого сногсшибательного тела, состоящего сплошь из изгибов и рельефов, еще жива. Ужасно простая одежда и ни одного аксессуара — она моя противоположность, и я хочу придушить ее во сне.
Она никогда об не узнает, но если я буду умирать, то заберу ее с собой. Я не позволю ей жить в этом мире без меня: я — ее проклятие и доведу до могилы, придерживая под локоть. Мои черные брюки тихо шелестят, пока я подхожу к гробу. Она там, словно спит, короткие ресницы и прямые брови обрамляют закрытые вовек глаза, большие ладони лежат на чуть выпирающей груди. Мне приходит воспоминание, как идеально подходили наши руки: разве в этом мире есть еще кто-то с такими одновременно грубыми и милыми ладонями, размером с мои. Теперь они всегда будут холодными и сухими в противоположность тому, что я привыкла. Наверное, это осквернение трупа: но я не волнуюсь об этом и рисую черной ручкой аккуратное сердечко на белом запястье, прячу его под рукавом синей рубашки, которая при жизни, да и сейчас так красиво облегает ее плечи. Я опускаю глаза и заправляю выбившуюся синюю прядь из небольшого хвоста на затылке, прогоняя все наши лучшие моменты. В голову приходит сплошная нежность, которая никогда на самом деле почти не была в наших отношениях: я доверительно кладу голову на плечо и провожу носом по шее, пытаясь уловить ее аромат, но она как, черт возьми, всегда ничем не пахнет; она мягко ловит меня, не давая упасть, и гладит талию, я обвиваю руками ее шею и зарываюсь пальцами в волосы (и почему все всегда сводилось к твоей шее и волосам?). Собираюсь с силами и выкидываю весь этот ненужный комок из чувств, которые хотят поглотить мои внутренности. Я смахиваю невидимые пылинки со своей длинной футболки и наклоняюсь к холодным губам. Легкое прикосновение чуть дольше, чем положено. Это совсем не так, как когда мы сидели на физике, и я просто схватила ее челюсть, впиваясь губами и переплетаясь языком. Я не выпускала ее лицо из рук до последнего, а она не двинулась с места, пока воздух не закончился, и мы не оторвались друг от друга. Это был порыв, я едва ли посмотрела на нее после этого. Хотя в этом, последнем, безмолвном поцелуе осталось больше любви, чем во всех до него. Я больше не боюсь ее власти и могу показать, как сильно люблю носительницу проклятия на самом деле.
Мечтаю, чтобы она заметила, как я одеревенела, погрузившись в фантазию, и спросила что-то вроде: «Все в порядке?» или «Что с тобой?». Но нет, ничего. Тишина и сверчки, звук которых раздается ужасно громко.
— Тебя не раздражает звук сверчков?
— Нет.
— А меня — очень.
Правда, ненавижу этот звук. Ей, конечно, нет дела до таких мелочей. Единственное, что ее раздражает — едва ли я. Мы тихо сидим, я все еще держу ее ладони в своих и рассматриваю родной профиль, облокачиваясь на ногу, что поджала под себя. Мне есть так много, что сказать, но я храню слова в себе, чтобы она не сумела добраться до сути и обесценить меня.
— Повернись ко мне, пожалуйста, и замри. Доверься мне.
Она медленно разворачивается и, недоверчиво глядя, выполняет просьбу. Я последний раз смотрю в ее глаза, на дне которых, если постараться, можно разглядеть чуточку чувств, и кладу холодные ладони ей на скулы. Та морщится, а мне приятно — она такая теплая. Наклоняюсь и на пару мгновений задерживаюсь в сантиметре от ее губ, обдавая их тихим дыханием: выполнит просьбу или подастся вперед? Боится меня испугать, поэтому смирно сидит, хотя я чувствую, как все ее нутро напряглось. Выглядит, как моя месть, но я не отстраняюсь и легко прижимаюсь к ее губам. Как я и думала, спусковой крючок работает, и она захватывает меня, отпустив контроль над собой. Люблю видеть, как в ней просыпается желание.
Я прихожу домой с искусанными губами, больной спиной и грязными волосами. У нее лишь мириады засосов по всему телу и ярких укусов — никогда не пробовала ничего вкуснее.
P.S. от авторки: влюбляйтесь в как можно более выдуманные версии людей и людинь и никогда не подходите ближе
