12
И мир с ее приездом стал другим.
Тот мир, который окружал меня всю мою прежнюю жизнь, изменился. Мало того, что он изменился тогда, когда я писал для нее свои первые рассказы (у меня не получалось написать то, что я хотел написать, а получалось только то, что получалось, и вначале я был в отчаянии от своего неумения, пока не понял, что это не моя вина, не мое бессилие, а неизбежность несовпадения слов с реальностью), этот мир изменился еще больше перед ней, стараясь быть лучше, стараясь стать таким в моем показе и пересказе. И я торопился, словно стараясь применить все ключи из огромной связки, в которой путался, не зная, с чего начать.
В этом выборе спасал мотоцикл и дорога, которую, казалось, выбирал уже он сам – я только держался за руль. Я и раньше любил свою деревню, ее окрестности, поля и леса, долину речки в вечернем тумане, но в эти первые дни октября, глядя откуда-нибудь с холма на эту разноцветную красоту – почему-то хочется обязательно сказать сейчас «прощальную» – я чаще обычного моргал, чувствуя, что слезы на лице – не только от встречного ветра. Как будто предчувствовал я прощание с домом навсегда, прощание с деревней и этим миром. Так потом и случилось – невидимый чернобыльский потоп смыл там всю живую жизнь.
И так приятно было ощутить какую-то неожиданную, непривычную нежность, когда прижималась она ко мне сидя сзади на мотоцикле во время наших поездок, когда вскрикивала, как птица, на опасных поворотах и сильнее обхватывала меня руками! И эта нежность наполняла мои слова, которые я говорил, когда мы останавливались где-нибудь на возвышении, и я, как полководец своих чувств, рассказывал о них, обводя взглядом все пространство перед нами. Никогда бы раньше не сказал я их, постеснялся бы даже перед собой их непривычного откровения, и некому было сказать все это раньше. Вдруг - открылось. Вдруг – стало возможным. Вдруг стали чувства словами, а не остались внутри только неисполнимым желанием сказать.
Старая деревянная церковь на склоне холма в соседней деревне, закрытая на замок, рассохшаяся и никому не нужная, вдруг напомнила мой детский вопрос, обращенный к отцу: «Там бога закрыли?» и грустный ответ: «Нет, не закрыли. Его тоже туда не пускают». И я говорил сейчас об этом, говорил, вдруг поняв, что вспоминал эту церковь всегда с жалостью, что никогда не был в ней внутри, и никогда уже не буду, и только в мыслях своих представлял лучи света из высоких окон под куполом, которые видел потом в других церквях.
Маленький домик больницы в этой же деревне, в котором я первым в семье родился (до меня все рождались дома), вспомнился страхом боли, когда зубной врач, как цирковой акробат, растягивался между ножной педалью бормашины и креслом, на котором я сидел с раскрытым ртом. Я терпел эту боль, придумав для себя хитрость, что время моего терпения вернется ко мне счастьем – в тысячу раз более продолжительным. И рассказывал об этом отцу, когда мы ехали обратно домой на телеге, мимо той самой закрытой на замок церкви. И смотрел, как песок осыпается с обода колеса, неостановимо и бесконечно – сизифов труд колеса на песчаной дороге, - и думал, не настало ли уже это счастливое время, если боль давно прошла, и разочарованно считал это не такой уж и большой наградой. Отец тогда улыбался. Так и Таня во время моего рассказа улыбнулась. «Вот сейчас оно пришло. Это время», - сказала она.
Потом мы ехали дальше, к реке Сож, сидели там на берегу, смотрели на проплывающие пассажирские катера – недалеко был город Гомель, и я рассказывал, что на том берегу где-то рядом с этим местом – городок Ветка, в котором в давние времена спасались старообрядцы и даже укрывался до своего бунта Пугачев, и как мы в детстве, не зная этого, мечтали убежать из дома и жить где-нибудь здесь на острове, как полесские робинзоны. Значит, само это место содержит в себе свойство укрывать беглых? Значит, природа живая? И в ней есть не только красота, но и живое качество, и чувство?
И потом, когда вернулись домой, когда остановились у ворот, глядя на облако, за которым опускалось, как смежающееся веко, закатное солнце, я рассказывал, как вот с этого места я в детстве выглядывал на небо, зная, что оттуда смотрит на меня Бог.
И она прикрыла ворота с внутренней стороны, а потом выглянула в щелочку – повторив мой детский взгляд вверх.
Совпадают ли мои слова с той реальностью? Нет, они лишь часть ее. Лишь взгляд – туда, но не обратно.
