Когда-то они дружили, да так тесно, что лист бумаги между ними просунуть, что называется, было невозможно.
Дружили потому, что жили в одном доме, учились в одной школе и в одном классе, а потом и работали на одном заводе: оба слесари-инструментальщики. И даже в одну девушку влюбились. Вот девушка-то их и развела.
Пока каждый из них гоголем выхаживал перед Настей, она флиртовала с обоими. А они даже чуть было не подрались из-за неё. Но потом поговорили по-мужски и решили, что дружба всё-таки дороже. И каждый уступил другу Настю. А она взяла, да и вышла замуж совсем за другого человека, с которым друзья наши не были знакомы и даже не знали, что он у Насти есть.
Вот после её замужества (на свадьбу она их обоих пригласила) и окончательно разошлись они и даже здороваться перестали, хоть и продолжали жить в одном доме и каждое утро встречались на автобусной остановке, потому что ехали на работу на один и тот же завод.
Случается такое в жизни, когда неплохие люди, которых, кажется, многое связывает, вдруг перестают нуждаться друг в друге. И даже теплоты в сердце не остаётся. И сожаления о том, что вот де, столько лет вместе, а теперь…
Ну, и что - теперь? Жизнь-то не стоит на месте, а стремительно несётся, как река, чтобы закончиться в океане. Только чья-то река широка, глубока и полноводна, а чья-то сочится, словно тоненький ручеёк, вьётся в тени кустов, прихотливо огибая все препятствия и не вступая в борьбу ни с правым берегом, ни с левым. Но всё равно несёт свои воды, пусть и не очень чистые и тёплые, всё в тот же океан, где смешивается с другими потоками, бурными и страстными, пенившимися и грохотавшими в бытность свою реками. А теперь, в бездне океана, и не разберёшь, где чья вода? Кто при речной жизни был мелок, а кто просто одарял теплом воды своей всех, оказавшихся волею судьбы по берегам. Кто неистовствовал и шумел, стараясь спрямить русло, а кто огибал каждую кочку, словно стыдясь того, что он есть и самим фактом своего существования причиняет неудобства всем прочим живущим. Одним словом, вьются реки по-разному, но все стремятся в океан.
Так вот и жили два этих человека. И жили отдельно один от другого, но примерно одинаково. Пришло время, и оба женились с разницею в год. А потом у обоих родилось по сыну. И они, как отцам и положено, гордились ими, считали, что уж его-то сын лучше, чем у соседа.
А сыновья учились вместе и вместе же потом в армию пошли.
Не вернулись оттуда тоже оба. Потому что держава наша, могучая и славная, воевала тогда где-то на окраинах своих. А война, как известно, пожирает не только младенцев, но и взрослых молодых мужчин.
Но даже общее горе не сблизило бывших когда-то друзей. Так и мучились и плакали поодиночке. То есть, нет, конечно, оба оплакивали горе вместе с матерями своих сыновей, но всё равно – друг без друга. А это и значило, что – одиноко…
У одного жена так из горя вынырнуть и не смогла, тосковала по сыну, тосковала, да так, менее чем через год после его смерти, сошла, следом за ним, в могилу.
А жена второго, ещё через год, уехала от мужа куда-то на заработки в Европу, и там, со временем, следы её затерялись.
Всё. Остались они теперь уже не только бывшими друзьями, но и бывшими отцами и мужьями тоже бывшими.
Так и продолжали жить в бывшем. Но по-прежнему не здоровались и в глаза друг другу не глядели, хотя по тому, как напрягались их спины и твёрже становился шаг при встрече, было ясно, что оба всё помнят, ничего не забыли. Но обид в тех воспоминаниях всё же было больше, потому и проходили молча один мимо другого…
… Пока однажды, совсем уже вечером, как-то в апреле, когда особенно хочется жить и когда ждёшь всякий миг чуда, которому, если оно случится, даже не удивишься, в квартире одного зазвонил телефон. И он сразу схватил трубку, словно ждал звонка, сидел рядом с аппаратом:
- Да! Алло!! Говорите, слушаю…
Трубка довольно долго молчала, а потом заговорила голосом второго, который первый сразу узнал:
- Ладно, хватит уже, Серёга… Приходи ко мне, мириться будем.
А Серёга даже не удивился, а сказал только:
- Иду…
И пошёл к Степану, даже забыв запереть за собою дверь в квартиру.
Когда поднялся на его этаж, то Степан стоял в проёме распахнутой двери в ожидании друга.
Постояли на пороге, посмотрели один на другого. И вдруг, одновременно, поняли: какая же ерунда их столько лет разделяла, какая малость, какие пустяки.
Вошёл Серёга, сразу прошёл, без приглашения, на кухню, сел за стол и снова посмотрел за вошедшего следом за ним Степана. И понял, какой же он, Серёга, старый. Потому что Степан ну уж очень был стар.
И заговорили, словно и не было тридцати лет молчания, словно только вчера расстались, а сегодня встретились, чтобы договорить…
И говорили так под тиканье часов, а водка, что Степан предусмотрительно выставил на стол к приходу друга, так и осталась не открытой.
Говорили, говорили, а часы тикали и тикали. Друг другу про себя всё рассказывали и рассказывали. И жадно слушали один другого, слушали о том, как же все эти годы один жил без другого, но всегда помнил об этом другом.
Когда в три часа ночи Серёга пошёл к себе, Степан, как при встрече стоя на пороге, крикнул во след ему:
- Да! Я чего звал-то тебя, Серёга!!. Я на тебя завещание составил. Ты меня по-людски похорони-то. Недолго уже осталось: врачи максимум полгода дают, рак у меня…