Анатолий Гринь
Тюмень.
Дежурная по этажу приоткрыла дверь, она давно всех нас
знает:
— Анатолий, тебя к телефону.
Встаю, иду по коридору, трубка на тумбочке.
— Да! Слушаю.
Командир АЭ на связи.
— Ты завтра куда?
Просто так в такое время не звонят.
— На Новый Уренгой в 9:00.
Сразу без предварительного объяснения получаю указания:
— Дай заявку назад из Уренгоя в Ноябрьский, там заказчик
на Кировабад за помидорами. ОРС. Номер борта он знает,
документы у него на руках. Ноябрьск во сколько планируешь?
В уме прикидываю время.
— Вылет в 9:00 — три часа в воздухе, час разгрузка, перелет
полтора часа. В Ноябрьске около 14–15 часов. Пусть ждет.
— Все! Маршрут сам просмотришь, через что пойдешь. Ты
там бывал — все знаешь. После Ноябрьска опять в Тюмень —
работай!
— Все понял. До связи!
В номере обрадовал экипаж, Славику сейчас все прикинуть,
ночевка в Уральске. Уж очень хочется попасть туда, где свою
летную жизнь в «Аэрофлоте» начинал, со старыми друзьями
встретится, узнать, посмотреть, что там у них и как.
Уральск в стороне от основных трасс — летать все больше
приходилось на Украину, Кавказ, Крым, Краснодар,
Симферополь через Уфу, Куйбышев. Плодово-ягодные рейсы на
север, на Ямал. В Казахстан не часто приходилось летать, очень
хочется не упустить этот рейс, побывать в этом давно уже
далеком краю своей юности.
После посадки в Ноябрьском к нам подходит экспедитор,
представитель заказчика: парень тридцати лет, документы все в
порядке. Лететь в Баку, там ждать — он уедет в Кировабад на
заготовку помидор. Понял, что быстро этот рейс выполнить не
получится. Объясняю детали:
— Сейчас идем в Уральск, там ночуем, утром на Баку, — это
его не устраивает, — нам не хватает летного времени. Мы
сегодня налетали уже четыре с половиной часа, до Баку еще
шесть. Ночуем на полпути. До Уральска три часа лету.
После взлета в Ноябрьске, на эшелоне я уже жил этой
встречей. Встречей со своим прекрасным прошлым: там я
начинал свою взрослую жизнь. Все эти три часа у меня были
воспоминания тех лет, и они прыгали у меня в голове с одного
на другое, и я не мог сосредоточиться. Погода была отличная,
время уже перешло на ночь, и я сидел в кресле и боялся
шевелиться, чтобы не спугнуть, не сбиться с мысли, и смотрел
через стекло вдаль, на звезды.
Это было незабываемое время надежд, эти ошибки, эти
первые встречи с женщиной, любовью серьезной уже в этом
возрасте, когда мужчина начинает по-настоящему взрослеть, и
эти разочарования. Здесь в Уральске я становился
самостоятельным, и принимал решения, и учился жить, и
ошибался, и делал попытки их исправлять.
За час до посадки, при подходе к границе РДС, я
предупредил второго пилота, что связь с ПДСП буду вести сам.
Перед вылетом, в «Листе предупреждений»: «Уральск, топлива
нет, ночевкой не обеспечиваем». Мне как раз нужны были и
топливо, и ночевка.
В Уральске в «Аэрофлоте» я впервые вторым пилотом
впрягся в работу: утром по плану, за час до вылета в санчасть,
потом в штурманской расчет маршрута.
Конец сентября, а температура за 30°С. Погода как по
заказу: ни облачка, ни тумана, ни ветра. В экипаж еще не
закрепили; летал вторым с командиром звена, командиром АЭ.
Рейсы в основном в разные концы — санзадания, спецрейсы.
Обычно продукты питания к черту на кулички, полеты с
противочумниками, на точки по югу-западу Уральской области.
Урал петляет на юг, лесные массивы только по берегам
Урала, а в остальном местность безориентирная, и населенные
пункты в основном здесь тоже вниз по реке к Индерборскому.
Летать приходилось много. И вечером на кровати глаза
закрываешь и качает тебя как на волнах после этих полетов.
***
После пролета Уфы все меньше и меньше огней внизу, все
меньше населенных пунктов по приближению к Казахстану. Чем
южнее, тем темнее ночи и более резкий переход от дня к ночи.
Сумерек почти нет.
Где-то там в черноте ночи впереди за 100 км очень смутно
что-то просматривается, еле угадывается светлый отблеск
ночного города. При выключенном свете в кабине глаза
привыкают к темноте и начинаешь в кромешной тьме что-то
видеть. Небольшое волнение, переключаюсь на вторую
радиостанцию.
— Уральск-транзит 26025.
Тишина. И вдруг резко четкий чистый голос в эфире и очень
знакомый.
— 26025, Уральск-транзит на приеме.
Кто это может быть? Когда я летал в Гурьеве на Ан-24, при
связи на этом канале необходимо давать сведения о загрузке,
количестве свободных мест до Куйбышева или назад до
Гурьева, о необходимом количестве топлива. На связи был
бывший командир Ан-2 Морковин. Но это кто-то другой и очень
знакомый.
— 26025, прибытие в 23... транзитом на Баку, предельная
три пятьсот! — даю данные как обязательные: информация для
296
отдела перевозок, но вряд ли у них будет загрузка на Баку. —
Отдых до 9:00, ночевка, заправка 3.8 тонны.
— 26025, Уральск-транзит. Заправкой и ночевкой не
обеспечиваем, у нас эти данные в «Листе предупреждений».
Топливо есть всегда, они же заправляют рейсовые; все
стремятся сэкономить.
— 025, Зобнин сейчас где?
Зобнин мой командир звена. Пауза.
— А кто его спрашивает?
На этом канале допускается кое-какая вольность в эфире.
Связь в другом тоне, официальная часть закончилась.
— Это Анатолий Гринь.
Всплеск в эфире.
— Гриня! Это ты?
— Я, а с кем я говорю? — отношения налаживаются. —
Знакомый голос, не могу вспомнить? — слышу короткое.
— Молотков.
Тоже командир звена нашей эскадрильи.
— Анатолий Васильевич! Вы что на пенсии?
— Да, Толя. Зобнин тоже!
Хочется поговорить, Молотков очень мягкий и приятный
человек.
— Все живы, здоровы?
— Пока да. Только Роберта похоронили. Саша Быков.
Я все это знаю — Саша мой первый командир,
переучивались с ним в одно время. Я на Ан-24, он на Ил-18.
Летал командиром. Погиб на взлете в Алма-Ате — уже будучи
вторым пилотом на Ту-154. Тогда никто не выжил. Причина
катастрофы полностью не установлена. А Роберт еще при мне,
авария. Был снят на год с летной работы — пережить не смог.
Инфаркт!
— У тебя как дела?
— Вот на этом грузовике летаю. Помидоры вожу!
— Где ты сейчас?
— Салехард. Тюменское управление. Сейчас в Кировабад —
турне по своим историческим местам.
Приятно разговаривать, но уже пора к посадке готовиться.
— Сейчас все сделаю, — пообещал Васильич, — после
посадки ТЗ подойдет.
— Спасибо! Конец.
Из штурманской позвоню, он всю ночь будет сидеть, рейсов
здесь мало.
— Конец.
Так радостно и в то же время грустно было услышать
немного из того прошлого.
При заходе тоже знакомый голос диспетчера, но здесь уже
вольности в эфире недопустимы.
Точно выполняю все команды диспетчера. Погода отличная:
посадочные фонари в темноте как на цветном фото. Чуть дальше просматриваются огни поселка Подстепное. Четкий заход — глиссада, ближний, торец. Замелькали в свете фар плиты когда то родного аэродрома. Пробег, разворот на 180, по центральной РД на перрон.
Боже мой! Когда-то здесь зимой мы молодые, все из общаги,
ночью играли на этом перроне в футбол с экипажем военного
Ми-6. Они задержались при перегоне в Ростов на завод, и мы
устроили турнир: экипаж у них был большой.
Техники следили за игрой, и рейсовый Ан-24 остановился на
РД. После заруливания экипаж постоял и с удовольствием
понаблюдал и посмеялся: зрелище было интересно тем, что мы
все были в наших черных аэрофлотовских шапках, а противник
в своих военных. Команды были вполне различимы, а ворота:
красные колодки из-под колес шасси. Диспетчер тогда догадался и дал команду рейсовому зарулить в противоположную сторону перрона.
Тихо. Летняя ночь, вижу светящееся жезлы техника.
Заруливаю по его сигналам, выключаемся, открываю форточку.
Подходит немолодой, коренастый и кривоногий техник.
Смотрит снизу.
— Здравствуй, Васильич! — мой бывший техник на Ан-2,
вместе с ним помотались по базировкам на химии, в
Мангышлаке. Смотрит, узнал, улыбается. — Подожди,
Васильич, сейчас выйду.
Винты еще вращаются, я не выдерживаю, срываюсь, бегом в
хвост, на ходу крикнул Сереге:
— Опусти рампу...
Серега удивленно смотрит на меня, опускает рампу. Сбегаю
вниз, под левым двигателем ко мне навстречу идет Бояркин. Иду
навстречу, развожу руки в стороны — желание обнять старого
друга.
— Как здоровье, Васильич? — обхватил руками,
поворачиваю лицом к свету. Улыбается, но говорит с дрожью в
голосе:
— Ничего. Нормально, на линейке работаю, тяжеловато
стало по базировкам мотаться, — а улыбка с лица не сходит.
Помрачнел вдруг, губы задрожали. — Вот, Сакена жалко. Так
все хорошо было, на «жирном» самолете летал...
Прижал его, стараюсь сам не расплакаться. В груди заныло,
тоска захлестнула: «Зачем я прилетел сюда, знаю же, что не
вернуть прошлого. Я ни этого ждал все это время».
— Ну-ну, Васильич, не надо. Я же все знаю!
Вижу, ему тяжело, он у нас с Сашей техником был, когда я
еще вторым летал, потом уже у меня. Саша был порядочный и
обаятельный парень и его все обожали!
— Иди, иди в АДП — там все наши, Молотков всех
обзвонил! — смотрим друг на друга. — Ты надолго?
— Завтра в 9:00.
Ссутулился как-то, вижу, непросто ему.
— Жаль. Меня не будет. Самолет у вас интересный.
— Да, Васильич, сейчас новые все такие к нам приходят, в
полярной раскраске!
Попрощались, пожелали здоровья. Побрел Васильич по
перрону к себе в техничку. Понастроено много нового.
Техническая часть со стеклянной пристройкой сверху НП!
Рядом всего: стремянки, колодки, водила, трапы — все
аккуратно на освещенной площадке. Многое стало по-другому
— давно здесь не был.
У самолета перед носом ТЗ-22. Витя с заправщиком решают
свои задачи. Вышли Славик с молодым вторым пилотом-
инженером, выпускником Актюбинского летного училища. Он
здесь почти дома — Актюбинск рядом.
Славик смотрит: «Куда?» — «В АДП».
И направляемся в новое построенное после меня здание.
***
Привез меня агроном к самолету. Сейчас мне перелететь на
подобранную площадку, температура повысится и можно
работать. Андрей дремлет в машине, прохладно! До нашей
площадки всего 15 км, агроном тоже ждет, все канистры с
химикатами у него в машине. Спешить некуда — сделать всего
10 полетов и в Добринку на прикол. Сергей здесь тоже какие-то
куски добивает и тоже перелетает, стоит разговаривает с
молодой интересной девушкой-агрономом, заметно, они решают
не производственные вопросы.
Самолеты наши стоят рядом, подходят. Сережа открывает
фонарь, показывает заднюю кабину.
— Светлана, погода хорошая, тихо, поля свои посмотрите!
Светлана как-то беспокоится, заметно, что девушка очень
уверенная, но решиться не может. Знаю Сергея, любит катать
своих знакомых, ему нравится показать, удивить.
Подхожу, поздоровались. Света смотрит на меня, явно ищет
поддержки. В таких случаях стараюсь быть серьезным, хотя у
меня это плохо получается. Расстегиваю в задней кабине замок
привязных ремней.
— Не бойтесь, Света, он мужик серьезный, лишнего ничего
не позволит, соглашайтесь: это интересно, тем более это ваши
поля!
Осмеливается, мне интересно, и я продолжаю, делаю вид,
что абсолютно не вижу ее нерешительности. Показываю, как
правильно сесть в кабину, это тоже надо уметь делать: куда
необходимо поставить ногу, где взяться рукой. Серега щелкает
замком привязных ремней в передней кабине. Мне очень
приятно ухаживать за девушкой, ей тоже нравится наше
внимание.
— Прибор скорости, прибор высоты, органы управления! —
расстегиваю замок привязных ремней. Подгоняю ремни,
поясные поплотней, плечевые свободно. — Отрицательных
перегрузок не будет, затягивать здесь не надо, замок ремней
открывается одним нажатием. — Смотрит широко открытыми
глазами. Иду к своему самолету, — подожди, я ей гарнитур
принесу, — на ходу прошу Сергея.
Открываю фонарь, выдергиваю разъем, вернулся —
барышня сидит, моргает своими глазками. Достаю из кармана
свежие чехлы на наушники и надеваю гарнитур ей на голову.
— Ой, не надо.
Поправляю микрофон.
— Надо, Света, надо! — показываю белую кнопку на РУДе.
— Если что, Сергею скажите, вот кнопка, — подсказываю
Сергею: — Радиостанцию включи, перекинь канал, она может
не ту кнопку нажать.
Закрываю фонарь, шаг назад, — перекрестил! Света смотрит
удивленными глазами. Сергей смеется, мне тоже серьезным
быть уже трудно. Серега смотрит на меня, покрутил пальцем
перед своим носом — запуск! Я демонстративно прикладываю
ладонь к козырьку бейсболки, девушка наконец заулыбалась.
Запуск. Порулил Серега на старт!
Мы с Андреем стоим, смотрим, смеемся. Наш агроном и
двое рабочих тоже смотрят на самолет, сопровождают его
глазами, крутят головами, а Сергей прошел над нами, ушел к
одному полю, потом к другому, носится над полями. Опять над
нами прошел, еще раз: я все отснял на свой смартфон. Все
обошлось, привез он ее раскрасневшуюся, радостную.
Удивительно, чувствует себя очень даже неплохо.
— Что, и не тошнило совсем?
— Ну что вы, все как на американских горках! — c Сергеем
вытащили ее из кабины, показываю записи. — Ой! Как красиво!
Мне перешлите.
Забил ее номер, пробую переслать. Передал ей свой телефон:
сидит в своей «девятке», разбирается с двумя телефонами.
Наконец все получилось, очень довольна увиденным, а у меня
остался ее контакт с фотографией: интересный агроном на фоне
созревшего пшеничного поля.
Андрей с агрономом уехали на нашу точку, а я вслед за ними
запустился, отрулил немного от стоянки. Сергей со Светой
рядом стоят, смотрят: махнул на прощание рукой, посмотрел на
них. Сергей поднял руку. Поехали, «Бекас», РУД вперед до
упора — поехали!
Вечером после работы в гостинице опять перед сном все
проносится: все, что вчера вспомнил!
***
Зашли в новое здание АДП — «Штурманская», «Метео».
Открываю дверь с надписью: «АДП». Освещенное помещение,
перегороженное стойкой, частично застекленное, как везде во
всех аэропортах. За стеклом с окошком диспетчер: Дима
Сацкий.
— Здравствуй, Дима! 26025, направление в гостиницу —
шесть человек.
Подаю задание на полет. Рядом сидит незнакомая девушка-
планшетистка. Дима встает, выходит из-за своего «прилавка»,
подает руку.
— Какими судьбами? Сколько лет, сколько зим? Пойдем в
штурманскую, в зоне никого нет — посидим, поговорим.
Дима старше меня на пять лет, вводился командиром, меня
оторвали от Саши Быкова, дали ему вторым пилотом. Сейчас
работает диспетчером.
В штурманской Славик уже подготовил план-заявку полета
на завтра, второй пилот рассматривает карту на штурманском
столе. Как и везде, это самое большое помещение; здесь
экипажи готовятся к полету. Длинный стол, на нем под стеклом
карты, все маршруты от Уральска по всем направлениям. На
стенах схемы заходов основных аэропортов, в основном
Казахстан! Москва, Минводы! Аварийные площадки, ВПП,
рулежки, стоянки: все, что необходимо экипажам при
подготовке к вылету.
За отдельным столом дежурного штурмана восседает Гриша
Жук — здоровенный мужик, бывший командир Ан-2. Подошел,
молча поздоровались. Сидим, делимся впечатлениями, кто где
сейчас. Вошла в штурманскую полнеющая женщина, Антонина;
при мне она молодая выпускница иностранных языков —
«англичанка», переводчик. Молча сидит, слушает, когда-то было
немного увлечения — катались с ней на «Яве»!
Славик отнес в АДП план-заявку, вернулся с направлением в
гостиницу. Дима подсказывает:
— Гостиница та же, для экипажей четвертый этаж. Буфет
там же — работает.
Зашли в буфет. За столиком легкий ужин, все без изменений.
Буфетчица незнакомая женщина. А на этаже дежурная — старая
знакомая!
— Анатолий, три комнаты по два человека, — взяла ключи,
мы все потянулись за ней.
Открывает дверь в мою когда-то комнату, узнаю по двери:
мной с внутренней стороны через трафарет был напылен
вишневым аэрозолем для «Явы» силуэт МиГа в полете. Жили
мы здесь с Володей Якусиком. Пришли когда-то вместе из
армии, вместе позже были призваны на военные сборы,
полетали там на МиГах. И вместе вернулись сюда же. Через
плохо прокрашенную при ремонте дверь так и просвечивается
мой любимый самолет!
Жарко, душно! Открываю окно, и по-тюменски устраиваем
свои «лежбища»: на грядушки кровати натягивается резинка от
трусов и сверху набрасывается большой трехметровой длины
кусок марли. Все три стороны заправляются под матрас,
остается свободным вход в этот «саркофаг», который уже
заправляется изнутри. Можно просто лежать и читать, спокойно
спать, ни один комар в этот домик не попадает. Изобретение это
«фирменное» тюменских летчиков: в портфеле марля и резинка
места занимают немного.
Дежурная видимо почувствовала, что от куда-то тянет,
постучалась. Открывает дверь и, конечно, при выключенном
свете ничего не может понять. Если такое человек видит первый
раз, можно очень напугаться.
— Анатолий, ты где?
— Да, здесь мы, здесь, — смеюсь. — Срисовывайте,
пригодится.
Дежурная наша стоит в проеме двери, из коридора падает
свет, и естественно она ничего не понимает.
— Я вас хотела предупредить, чтобы окна не открывали.
Комары заедят.
— Ну, что же вы сетки на окна не поставили?
— А смысла нет, они по вентиляционным ходам пролазят, с
ними бороться просто бесполезно.
Потом утром она все внимательно изучит и в свое
следующее дежурство уже будет пользоваться.
В своей комнате пытаюсь уснуть, плохо на работу после
бессонной ночи. Кажется, это все вчера было со мной: «Ява-
350», новенькая, купленная на заработанные деньги. Имел уже
все допуски — работы было много. Зарплата довольно
приличная, уже был наработан достаточный опыт, но уж очень
хотелось переучиться, уйти в транспортную авиацию.
Проснулся утром отдохнувшим, умываюсь.
Заходит бывший командир звена Хвостов: он был
командиром всей нашей группы в августе 75-го в Арыси на
дефолиации хлопчатника. Отработали все экипажи тогда без
происшествий и очень с ним подружились. У меня перед
вылетом на базу обнаружилась течь одного из баков. Он сам
ездил в Ташкент за баком, потом мы его устанавливали. Перелет
в Уральск: это были мои последние полеты на Ан-2 — осенью я
уехал переучиваться на Ан-24 в Кировоградскую ШВЛП.
304
Поздоровались, обрадовались друг другу, справились о
делах: он тоже уже не летал, а вот чем занимался вне летной
работы, сейчас не помню.
Позавтракали в том же ресторане, там за завтраком встретил
своих ребят. Повзрослевшие и ставшие намного серьезней —
приятный, очень молодой, симпатичный Толя: КВС Л-410,
тогда, в 1975-м, только что прибывший из училища. Сейчас
сидит за столиком со своим вторым пилотом. Переговариваемся,
мечтает летать на Ту-154.
После завтрака экипаж в санчасть, потом в штурманскую
готовиться, а я поднялся в свою вторую эскадрилью.
Приоткрыл дверь: Володя Телятов в погонах замком АЭ
читает молодым пацанам, видимо прибывшим только из
училища, какой-то раздел НПП. Идут занятия. Володя смотрит
на меня, прошу выйти. Разводит руками — занятия! Я, не
церемонясь, вхожу.
— Здравствуй, Володя! — взял у него из рук инструкцию,
передал первому сидевшему рядом молодому пилоту. — Читай!
— и уже Володе, взяв его за руку. — Пойдем, поговорим.
Ему немного стало неудобно за мою бестактность, но я на
это не обратил внимания — мы хорошо знали друг друга. Мы с
ним свою трудовую деятельность вторыми пилотами начинали
вместе: трое ребят выпустились из училища летом, а я
переучился на Ан-2 и присоединился к ним осенью. И жили мы
с ним в общаге в одной комнате, а совместное становление и
общий быт людей сближает. Более того, служба наша проходила
во второй эскадрильи, так что общего у нас было достаточно.
Потом, через два года, из училища прибыло тринадцать
выпускников и нам молодым командирам хватило: экипажи
были укомплектованы.
А сейчас мы стоим разговариваем, и он вспомнил случай,
когда я вот так же, уже будучи командиром, прилетел с какой-то
базировки, зашел в свою АЭ. Молодые ребята сидели что-то
читали. Кто-то так же отлучился, и они были предоставлены
сами себе. Молодые ребята, еще жившие впечатлением
училища, дружно встали, я поздоровался и попросил одного из
них доложить, чем они здесь занимаются? Все обстоятельно
выяснив, я всех отпустил домой — до завтра! А завтра на
разборе в АЭ командир нашей второй АЭ, Макарыч, спросил у
одного парня из этой группы: «Вы куда все вчера пропали?» —
«Нас отпустил командир!» — «Какой такой командир?»
Все дружно указали на меня — приступ смеха, и наш
Макарыч всех простил.
— Ты же помнишь, Макарыч ругаться не умел, —
напоминает мне Володя, — если что он мог только выразиться:
«Ну что же ты?» — это когда он тебя очень сильно «ругал». И
приходилось краснеть!
Попрощались с Володей, он скрылся в кабинете, а еще
встретил в коридоре бывших коллег и поспешил в санчасть.
Командир к фельдшеру заходит последним. Открыл дверь и
увидел знакомую уже немолодую медсестру, поздоровались.
— Здравствуйте, Екатерина! Командир 26025.
— Здравствуй, Анатолий! Я уже у всех твоих расспросила,
ты это или не ты? Они все в один голос: «Да он это, он, со
своими где-то разговаривает!»
— Ну, конечно, я! Как ваше здоровье?
— Ну слава Богу! Теперь вижу, что это ты. Женат?
— Да! Жена — врач, дочь шесть лет, — еще о чем-то, сейчас
не помню.
Она рада была меня видеть, и я тоже — все-таки она у меня
пульс меряла с 1970 года и покрывала, как всех остальных, если
он почему-то зашкаливал.
В штурманской уже почти никого. Местные уже
разлетелись, у нас вылет в 9:00.
Подготовились к вылету, подписал нам штурманский
бортжурнал дежурный штурман, Толя Помощников. Списан по
здоровью, из училища выпускался на год позже меня — пожелал
ему восстановится. Улыбается, а в глазах слезы...
***
На перроне один наш — краснокрылый красавец. Конечно,
не лайнер, но вполне солидный для Уральска. Никого. Тишина
на перроне. Рампа опущена — стою у рампы. Грусть после всех
встреч и разговоров: когда-то я здесь своим был. Вылетал
отсюда, сюда прилетал, лазил по непогоде.
В отличную погоду зимой, на свежевыпавший снег: лыжи
взрывают клубы снега при быстром рулении — мне это
нравилось! Иногда со своим вторым пилотом устраивали
соревнования: он по маршруту туда — две-три посадки, я —
оттуда. И необходимо было мне произвести посадку точно в
след, оставленный после первой посадки. Или работаем где-то в
противочумке в пустынной, безориентирной местности;
закрываешься шторкой, и он тебя куда-то везет, а ты потом
открываешься и необходимо успешно вернуться. Местность,
кроме отдельных кустов чахлой растительности, песчаных
островков — ничего; все серо-бурое. Зеленого цвета в этих
районах почти нет. Растительность, похожая на тундру с
редкими карликовыми березками и чахлыми сосенками на
песке: к юго-западу, ближе к Капустину Яру. Камыши в районе
редких озер и прорытых каналов. И кабаны!
Солнце начинает припекать, и я стою один в тени
стабилизатора. Витя занят подготовкой к вылету, Славик со
вторым пилотом в кабине устанавливают частоты радиостанций
и АРК, а у меня в голове все прошлое всплывает.
Володя Якусик позже меня переучился на Ан-24, летал в
Кирове, как-то с ним летел из Волгограда. Они были без
штурмана, и я занял его место, сидел и наблюдал за работой
экипажа. Он москвич! В Москву так и не смог перевестись,
долетал до пенсии и пропал — больше мы с ним не встречались.
Мне приходилось бывать и в «Быково», и во «Внуково», чаще в
«Домодедово», но с ним так ни разу не увиделись.
Сережа Симонов тоже переучился на Ан-24, летал в
«Быково». Тоже рано ушел, не стал ничего добиваться, просто
отлетал свое и ушел. Несколько раз встречались: у них был рейс
на Салехард.
Мосина видел один раз в промежуточном порту — КВС Ил-
18, жаловался: «Грозятся переучить на Ил-62», его летчики не
жалуют, машина бесперспективная.
С Валерой Емец встречались в «Пулково», как и в Уральске
— живой, энергичный, командир Ту-134, и как всегда
разговорчивый: «Путаешься уже куда летишь: Питер —
Москва? Москва — Питер!»
Что сейчас у него и как, не знаю, знаю одно: Валера в любой
ситуации выживет.
Иван Кулешов, удачно пересел в свое время с Ан-24 сразу на
левое кресло Ту-154. В Сургуте встречались, перевелся к себе в
Гомель — летал на Ту-134. Рано устал, и уже в тридцать семь
собирался уйти на пенсию.
Стою в тени под хвостом, в памяти все всплывает. Витя
решает вопросы по обеспечению вылета. Подошел незнакомый
техник РЭСОС, сменил кассету МС-61. Время есть, все идет без
спешки — по плану. Загрузки до Баку нет, фюзеляж пустой.
Висят два тельфера на монорельсе: все в свежей краске —
самолет новый, только с завода.
Тишина!
Вдруг от куда-то появляется запыхавшийся Зобнин.
— Привет!
Здороваемся, это мой прямой начальник — командир нашего
звена. Не ожидал, замечтался, не увидел, как он подошел. Беру
за руку, тащу по рампе в самолет, усаживаю на десантную
скамью, сажусь напротив. Глаза бегают, осматривает самолет,
смотрит в открытую кабину — до меня наконец доходит, что он
летчик. Встаю, проходим к кабине, еще ни одного слова не
сказали друг другу. Заталкиваю в кабину. Все уже вышли на
свежий воздух, обе форточки открыты, не жарко; показываю на
левое кресло.
— Ну здравствуй, Вячеслав Николаич! На пенсии? Чем
занят?
Он осматривает кабину, ему здесь неуютно, как летчик вижу
— ему все непонятно, он здесь чужой. Даже кабина Ан-24 по
сравнению со своим младшим братом проще. Ан-26 пугает
разнообразием приборов, панелей и щитков. И, конечно, этот
лайнер, по сравнению с Ан-2 или Л-410, человека
неподготовленного приводит в смятение от увиденного!
Примерно так же я смотрел кабину Ан-74, а я все-таки немного
знакомился с ним в институте.
***
А сейчас я в кабине «Бекаса», подхожу к площадке, издалека
целюсь на дорогу, наша машина и «Уазик» агронома уже здесь.
Приземление, самолет на пробеге как на хорошем аэродроме,
длины вполне хватает. Дорога ровная и хорошо укатана. У нас
оказывается проблема — нет какой-то нужной добавки к
препарату, привезут только после обеда. Меня это вполне
устраивает: спокойно занимаю свое место в машине и прошу
Андрея развернуть по солнцу — можно подремать и прокрутить
в памяти картины того времени.
На перроне тихо. Солнце! Погода как праздник, только как-
то грустно.
Впереди в наушниках с болтающимися ларингами стоит
техник. Вячеслав Николаевич пропал, видимо не захотел
показывать своих чувств, а может работа потребовала
выполнения своих служебных обязанностей.
Подключено АПА, Витя последим занимает свое место.
— Два плеча, низкое напряжение, скажи технику.
Я нажимаю кнопку СПУ, обращаюсь к технику:
— Земля, 26025! — техник стоит недалеко, смотрит на меня
через открытую форточку. — Низкое напряжение.
— На приеме, — повернулся в сторону АПА, водителю,
вращает рукой: «Обороты».
Слышно, как завыл дизель АПА. Витя смотрит на вольтметр
наземного источника.
— Напряжение есть!
— Земля. Запуск левого, — показываю технику один палец,
нажимаю кнопку запуска. — АПД работает, винт вращается.
В груди какая-то волна грусти, глубокий вздох... Пошли
обороты...
Спокойно вырулил на исполнительный. Все! Я долго ждал
этого и уже в будущем никогда здесь не появлюсь.
— Винты на упор, режим взлетный.
Стали на замки стойки шасси — левый разворот на «Индер».
Загорелась желтая лампа «Автопилот готов», нажимаю кнопку,
почувствовал, как автопилот схватил штурвал. Устроился в
кресле поудобней; там впереди за 300 км Индерборский и
дальше через 165 км — Гурьев.
Хорошая погода, под нами Урал. Когда-то я на спор
переплыл его кролем — туда и назад без остановки. Здесь когда-
то на пляже со свей первой любовью пили вино, закусывали
чем-то, что принесли с собой в портфеле, и целовались.
Славик выходит на связь.
— Скандинав, 26025 — 5700, Гурьев рассчитываю в 10...
— 26025, следуйте 5700, пролет точки доложить.
Я все это слушаю с каким-то безразличием. А сколько раз
это приходилось докладывать тогда, в конце семидесятых, когда
я возил пассажиров по этому маршруту.
— 26025, Скандинав.
Что-то ему нужно. Штурман моментально включается:
— 025, отвечаю! — Славик в эфире всегда конкретный.
— Откуда борт?
Я начинаю слушать, голос вроде знакомый.
— Тюменское УГА, 234 ЛО!
Славик свернул карту в трубку, достал до моего правого
локтя; я оборачиваюсь. Он высунулся из-за своей перегородки,
показывает мне, что, мол, можно взять курс на Зеленгу. Я молчу,
справа от нас Капустин Яр — запретная зона. Диспетчер на
связи, спрашивает:
— Это Салехард?
— Да!
Славик парень очень немногословный, в эфире тихо, кроме
нас никого не слышно.
— Там у вас Толя Гринь летает?
Я включаюсь в связь — это уже интересно!
— Я на борту. А кто это?
В Гурьеве в общаге жил, там были все: пилоты и штурманы,
диспетчеры и инженеры, даже две девочки синоптики. Сейчас
не могу вспомнить, кто это был, но были все приезжие, часто
просились к нам — домой слетать.
Дружили, общались, рыбу солили, икру к отпуску
заготавливали. Переговорили коротко, в эфире много не
поговоришь: вспомнили, приветы передали.
— Вы куда идете? На Баку?
— Да. Баку!
— Разрешаю курс на Зеленгу.
Ну вот! Все само решилось, повернулся назад — Славик
большой палец показывает.
— 025, понял. Курс на Зеленгу, — нажимаю кнопку СПУ. —
Штурман, расчетное выхода из зоны? Славик тут же
докладывает:
— Расчетное выхода из зоны...
Сижу, при такой погоде видимость отличная, солнце.
Смотрю вниз на эту пожухлую серо-бурую картину под нами.
Сколько здесь было всего и на Ан-2, и потом на Ан-24, куда все
уходит? Волю чувствам давать нельзя; и хорошо на душе, что
опять здесь, и грустно от того, что назад ничего не вернуть. А
мне уже 35: давно пора на что-нибудь переучиться, перевестись
в нормальный город. Рейсовая работа — с семьей нормально
жить. Не получается, какие-то препятствия, которые
преодолевать надо.
— 26025, работайте с Астраханью. Конец.
Славик молчит, я понял.
— 025 — конец. Спасибо! До свидания!
А внутри: «До какого? Когда?» Не было потом никакого
свидания, страна большая: перелеты, новые места, знакомых
много — расстаемся, теряемся на время. А практически
получается — навсегда! На связи с Астраханью, диспетчер сам
предложил:
— 26025, на Махачкалу готовы? — Славик сзади достает
меня линейкой, оборачиваюсь, киваю ему головой. Понял: из
Гурьева к нашему борту попросили внимание проявить. — 025,
плавсредства на борту есть?
Здесь я уже включаюсь в связь: при длительных полетах над
водной поверхностью для всех находящихся на борту
необходимо иметь плавсредства.
— 025, плавсредства на борту.
Витя повернулся ко мне, посмотрел вопросительно с
усмешкой:
— А какие у нас плавсредства?
На Ан-24 при полетах из Шевченко через Кизляр или на
Махачкалу всегда в задний багажник грузили спасательные
плоты. И сейчас я объясняю Вите:
— У нас деревянные поддоны, чем не плавсредства? Лето,
акул здесь нет.
Посмеялись. Маршрут меняется. У штурмана постоянно
работа, срезаем все углы: перестраиваются радиостанции, АРК.
РСБН километры наматывает.
Махачкала, Баку: аэропорт «Бина», пляж Мардакяны, море.
Наш заказчик уехал в Кировабад помидоры заготавливать, а мы
ждем от него вестей и загораем!
***
Привезли канистры с препаратами, со всеми этими делами
разговоров больше, а всего-то 300 га — десять полетов. Поле
начинается от нашей дороги, длина гона более тысячи метров, в
конце ограничено лесополосой. Над полосой мелькнул «Бекас»,
обращаюсь к агроному:
— Это кто?
Это не Сергей, не может быть, чтобы у него здесь было поле.
— У соседа работает самолет.
Да. Сергей говорил, что рядом работает волгоградский,
необходимо к нему съездить.
— А что там, его поле к нашему примыкает? И как мы с ним
будем расходиться?
— Да там они разделены лесополосой.
Хороший аргумент для безопасности.
— Поехали, поговорим; не хватало еще здесь дров наломать.
Приехали к соседям на площадку. От нас три километра,
самолет в воздухе. Все то же самое, все, как и у нас: заправочная
емкость, мотопомпа.
У машины стоит мужчина, смотрит на нас; в возрасте за
пятьдесят, в униформе. Поздоровался, представился, изложил
цель своего визита. Кто он, вижу, заметно, что он не просто
водитель — он летчик, но в кабине кто-то молодой, готовится
смена. «Бекас» заходит на посадку с обратным курсом, но
увидел на площадке чужих, строит заход по всем правилам.
Заход и посадка выполняется на отлично, подрулил. Подхожу:
действительно, в кабине парень, тридцать с небольшим.
Познакомились. Училище не заканчивал, прошел подготовку в
УАЦ — летает десятый год.
— Это поле я уже закончил, перехожу на следующее, если
вы здесь будете работать: мешать друг другу не будем. Второе
поле небольшое, всего пять полетов.
Дальше все стало понятно, человек свое дело знает;
разворотов в мою сторону выполнять не будет.
Отлетал я как-то без напряжения эти десять полетов и улетел
к Сергею. Приехал Андрей, самолет пришвартовали и с заходом
солнца уехали все в одну гостиницу.
У Сергея сегодня день рождения; немного выпили,
поговорили, с удовольствием посмотрели красивые клипы на
песни Вадима Захарова.
В темноте перед сном опять мелькают кадры того рейса,
никак не могу переключиться на другое и не хочу; хорошо все
помню, до отдельных деталей. Боюсь! Знаю, чего боюсь. Боюсь
себе в этом признаться, боюсь, что старею, и знаю уже точно:
чувствую всем телом, всеми своими органами, кожей, что все
это уходит и уходит навсегда. Уже начинаю бояться просто
того, что приходится оставаться один на один со своими
мыслями. Нет той единственной, которую так хочется видеть —
в таких случаях просто говорят, что ты сам не знаешь, чего
хочешь. Не так это, я знаю, чего хочу — знаю! Хочу, чтобы меня
любила женщина — не жалела, а любила. Я видимо просто этого
не достоин, но других же любят, где же я что-то пропустил и не
уберег? Я же правильно все делал! Так в чем же причина? А
может все так и должно быть в этой жизни, может я просто
многого хочу. Может надо просто любить, любить и не ждать
ответа — просто жить!
Но просто жить, это, видимо, все-таки не проживать, а жить
и, конечно, не только для себя, и я, наверное, мало живу для
другого, а кто этот другой — где он?
Разумеется, дети и внуки, но сейчас я стремлюсь найти эту
причину, и, конечно, она есть. Уверен, я не одинок, есть кто-то,
где же она — неужели я так ее и не увижу?
Чем занята моя голова? По-видимому, ее чем-то занять надо:
рисовать, музыку писать; занять мозги, но для этого нужен дар.
Его найти надо, у каждого он должен быть. Выбросить все из
этой головы. Эх, Наталья! А что же тогда там останется?
***
Перелетели наконец в Кировабад. При заходе уже вижу, что
все знакомо, не забыто. Горы, ущелье, аэродром — все в памяти
осталось. На пробеге уже вижу: слева стоянки, но на них не Ан-
12, а Ил-76 и вместо наших МиГов на тех же стоянках Су-24...
Зарулили, в конце полосы на гражданский перрон.
В АДП спросил диспетчера:
— Связь с соседями есть?
Прошу связаться, диспетчер снял трубку, вызвал — передает
мне, здороваюсь:
— Я здесь на МиГах летал. Кто-нибудь из того семидесятого
есть?
— О! Командир, никого. Перевелись, уволились в запас,
сейчас год какой? Целое поколение сменилось.
— Спасибо! — попрощались. — Успехов!
Самолет быстро загрузили, подготовились. После взлета
диспетчер предлагает изменить маршрут.
— 26025. Через Дербент пойдете?
Славик, как всегда, готовый к любым изменениям.
— Готовы. Разрешите на Дербент?
Я по СПУ предупреждаю штурмана:
— Горы высотой до 4500, удаление всего 70 — не успеем, —
вношу поправку. — 025, круг над точкой по схеме, от
четвертого на Дербент.
Диспетчер разрешает выполнить полет по схеме, полетов нет
— зона свободна.
— Разрешаю, занимайте...
По локатору смотрю, как проектируется хребет, вершина на
индикаторе не уходит вниз, стоит на месте. Выполняю отворот
вправо, влево, диспетчер видит наши маневры по локатору, но
молчит. Проходим первые снежные вершины, ниже них в
ущельях облака. Высота истинная метров пятьсот, стрелка
радиовысотомера прыгает, по барометрическому 4800! На
зеленом участке выше облачности в ущелье отара овец и чабан в
черной бурке с широченными плечами — это на высоте почти
4000 метров!
План полета через Астрахань, Гурьев в Актюбинск на
дозаправку.
После входа в зону Гурьева диспетчер сразу разрешил
срезать маршрут.
— 26025, курс на Карауылкельды.
Славик в недоумении:
— Это какие такие Каракельды? Где они?
Я включаюсь в связь.
— 025, курс на Карауылкельды, расчетное время выхода
доложим! — разъясняю штурману условия полетов в
Гурьевской зоне. — Слава, все просто, курс на точку выхода из
зоны. Карауылкельды точно на трассе, на выходе из зоны.
— На карте ничего нет.
— Да. На карте ничего нет, но на локаторе, на удалении 200
— отобьется. Сейчас удаление 220, через 20 км — появится.
Все, кто летает в этих краях, знает эти Карауылкельды. На
границе индикатора медленно появляется яркая метка.
— Видишь? Вот так все просто!
С Актюбинска на Тюмень уже все просто и неинтересно.
Почти неделя курортной жизни в аэропорту «Бина» с морем,
комарами в гостинице и ожиданием. Что это? Выработанная за
годы привычка или уверенность, что именно здесь мое место, в
этой работе, которая называется воздушные перевозки.
Вот и все — мы дома! Обычный рядовой рейс закончился —
помидоры были доставлены вовремя в пункт назначения.
Потом позже, в курилке, я услышал за спиной, как мой
второй пилот восхищенно рассказывал своему однокашнику:
какой у него командир и что его везде все знают! Лестно это
было слышать, но я все-таки потихоньку отодвинулся в другой
угол — ближе к группе своих ровесников.
***
Утром с рассветом мрачно. Дождь. Вижу в окно, как облака
плывут прямо над крышами — погода осенняя. Бабье лето
закончилось — работа тоже. Осталось перелететь в Добринку, и
оттуда Сергей самолеты по очереди перегонит в Сосновку.
Разборка, в ангар на хранение, ремонт, профилактические
работы. На моем самолете все хорошо, с двигателем тоже
прекрасно, ни разу не подвел — нигде не потекло, ничего не
отвалилось. В процессе работы был выявлен дефект: запах
бензина в кабине. Трос управления элеронами перетер
топливный трубопровод в правый карбюратор; дефект опасный,
но обнаружен был вовремя и все обошлось — при сборке
