Не мой дед появился внезапно, нежданно-негаданно. Можно сказать, свалился как снег на голову. Лето мы проводили в окрестностях реки Большой Зеленчук, много бродили, разговаривали, смотрели в телескоп на звезды и поглощали местные гастрономические изыски.
Обширный горный район сам спланировал наше приключение, мы поднялись к водопадам, насквозь промочили ноги в сугробах у горного озера, как следствие, импульсивно накупили целую гору ужасных вязаных носков из пахучей овечьей шерсти и собрали камни, для которых была уготована особенная судьба - быть коварно положенными в реку возле дачи.
-Представь, что через двести, а то и триста лет ученые камни эти найдут и головы сломают, откуда горная порода на равнине!- торжествовал мой дед своей придумке.
Разошлась в своих фантазиях и я,- Получается, когда мы морскую окаменелость на горе находим, это доисторический дед, великий прародитель всех дедов со своей внучкой также хихикал, принеся ракушку и положив под камень?
Еще я посетовала деду, что хоть это и ужасно смешно, но как-то подло по отношению к потомкам. Мои пошатнувшиеся моральные принципы он быстро успокоил, сказав, что у хорошей шалости существует единственное правило. Если это скорее смешно, чем подло, то шалость удалась.
Потом дед, конечно, не выдержал своего геологического бремени и минут сорок объяснял мне, что все горы на планете Земля сложены из осадочных пород, образовавшихся на морском дне, поэтому-то остатки моллюсков частенько можно найти даже на Эвересте.
В общем веселились мы как могли, не зная, что вечером встретим другого деда.
***
Переменчивое небо в этот день прояснилось и позволило нам посвятить вечерние часы смотрению на закат.
Я бесконечно страдала. Наблюдать, как солнце аккуратно ложится на снежную перину, растекаясь маслом по горячей горной вершине, чтобы в считанные минуты скрыться за ней, оставив фиолетово-красный хвост, всполохи которого будут бледнеть и высветляться в нежно-лавандовые и розовые завитки на темнеющем горизонте, определенно нужно в красивом шифоновом платье. В эти романтические планы бестактно вмешался холодный августовский ветер, и я с грустью надевала на себя всю имеющуюся одежду.
Дед сначала с пониманием наблюдал за страданиями юного, по его меркам, существа, а потом в восторженной форме отметил мою красоту и восхитительность. Кукуруза, состоявшая из слоев термобелья, флисовых кофт, штанов, куртки, шапки, двух пар носков и меня, удрученно посмотрелась в зеркало и накрасила губы.
***
Езда по мягкому безлюдному серпантину заняла около часа, когда после очередного витка мы наткнулись на припаркованное авто, где находился другой дед с аккордеоном.
Любопытство очень быстро перепрыгнуло через рамки приличия, снеся их к чертовой матери, мы развернулись и вплотную подъехали к тому деду. Вокруг не было ни души, кроме пасущихся рыже-белых коров. Собственно говоря у коров души тоже не было. Но это исключительно из-за их рыжести, а никак не из-за принадлежности к отряду парнокопытных.
Мой и не мой деды поприветствовали друг друга. Пока они проводили ритуал знакомства, я стала изо всех сил пялиться в машину. На заднем сиденье, под ворохом одежды и предметов быта путешественника, лежали бесчисленные папки и альбомы с фотографиями, тетрадки, записи и нотные книги.
Мужчина оказался Вячеславом Ивановичем, физиком, любителем гор и музыкантом. А ещё он был совсем один, не здесь конкретно и не в этот час, он был один всегда и слушателями его музыкальных изысканий, исполняемых в темпе «Largo» с «шестнадцатыми» нотами, были только эти самые бездушные коровы.
Кратковременное одиночество бывает очень полезным и позволяет всем и каждому понять важную жизненную деталь - как быть одному, а как быть с другими.
От Вячеслава Ивановича исходило одиночество совсем иного толка, безысходное, продолжавшееся многие годы липкое сиротство, пропахшее насквозь затхлым, пугающим запахом старости. Оно заставило его ехать в глушь с тысячами фотографий и аккордеоном, и оно же, истерично хохоча, привело сюда нас.
Сыграв и хорошенько нас расспросив, не мой дед поделился историей «друга». Речь шла о совпадениях, случайностях, любви и конечно же женщине. Рассказ его был как-будто заготовленным, невероятно личным, печальным и мы все сразу поняли. Не было у Вячеслава Ивановича никакого друга, он испуганно и сбивчиво сообщал о себе.
Прощальную речь принято говорить на похоронах, адресуя усопшему, но на этой тризне Вячеслав Иванович произносил ее от первого лица. Капли внезапного дождя смешивались с моими слезами и я понимала, что после этой части помина, состоявшей из песен, плясок и пиршества в честь покойного, не мой дед сядет в автомобиль, как погребальная ладья наполненный едой, необходимыми в загробном мире вещами, амулетами и оберегами, и исчезнет из нашей жизни.
Все что мне оставалось сделать, это обнять его покрепче, отдать последние конфеты и уехать.
Всю обратную дорогу мой дед молчал и крепко держал меня за руку. Ему, в отличии от Вячеслава Ивановича, не нужно было придумывать истории про несуществующих друзей и играть любимую музыку коровам в горах. У деда была я.