Дядя Яша был любимцем всей деревенской детворы. Когда он выходил на улицу и садился на лавочку возле своего дома, ребятишки от мала до велИка окружали его, облепляя лавочку, как стайка говорливых воробьёв. Кто-то забирался ему «под крыло», так он называл свою единственную живую руку, кто садился рядышком, некоторые забирались на забор палисадника и оказывались почти у дяди Яши на плечах, не успевшие прибежать вовремя устраивались прямо на земле, в ногах.
Был этот дядька Яков неказист, коренаст, припадал на одну ногу, щетина на его лице торчала рыжими метёлками и только глаза, голубые и чистые, как озёрца в ясный день, выглядывали из-под кудлатых бровей. Он слегка глуховат, хоть и не стар ещё, поэтому просил иногда своих малолетних товарищей говорить громче или повторять то, что сразу не расслышал.
Бабка Фёкла метко припечатывала:
- На лешака похож, а душой пригож. Дитята чуют, когда к ним с добром. Их не обманешь.
Бывало, на лавке сидит дядька Яша с ребятишками до темноты, пока не выйдет его жена, тётя Люба, и позовёт его ужинать в дом. А он обязательно сначала закончит очередной свой сказ и только тогда поднимется, огладит кой-кого из подвернувшихся ребятишек по головёнкам и, тяжело ступая, отправится в дом. Детей своих дядя Яша и тётя Люба уже вырастили – было у них пять девчонок-красавиц, которые учились в городе и приезжали домой только на каникулы.
Рассказывать сказки и былички Яков Андреич был великий мастер. Слушать его было в удовольствие. Сонька в такие вечера не просто слушала, а впитывала в себя всё услышанное, потом оно долго помнилось и даже снилось.
- Малой я был ещё. Поплыли мы раз с отцом за реку на лодке. На том берегу много кислицы было, рассыпная она была, богатая, что твой виноград, который я когда-то на Кубани в войну видел. Здесь уже выбрана вся, а туда трудно добраться - только у кого лодка есть. Вот мы, значит, с батей плывём на лодчонке-то к другому берегу. Он на вёслах, а я придерживаю наши горбовики* да ведёрки, приготовленные под ягоду, а сам в глубину всматриваюсь. Жутко – под тобой многие метры воды. Мне страшно. Слыхал я, будто водяные в глубине живут. Вынырнут и утянут в воду того, кто им не по нраву. Вот уж и берег близко – глыбь не та. И вижу вдруг из воды на меня смотрит морда, усатая, глаза выпучены, а тело, что брёвно, толстое, в какую-то зелёную крапинку. Я заорал от испуга так, что отец весло выронил и ко мне бросился. А я тычу в воду и трясуся весь – водяной из воды глядит. Батя плюнул и ну ругать дурака – налим** это возле берега стоял. Они в наших речках большие вырастают. Чуть выловили мы потом из воды весло-то - его течением уж порядком отнесло. А налима потом батя отловил всё же и продал мужикам деревенским. Говорил, что мясо у него грубое и невкусное.
- Дядь Яша, расскажи про войну, - просит Сонька.
Ребятишки затихают и ждут интересного рассказа про солдатские подвиги, боевые будни дяди Яши, про его победы над фашистом.
- А чего про неё говорить-то? Не надо вам знать её. Страшно это. Рука там моя осталась где-то, да хром на одну ногу стал, а ещё глухой, как тот пень, теперь. В ней нет ничего хорошего в этой войне. Не дай Бог вам её, ребятушки!
И дядя Яша уходит домой, не дожидаясь, пока его позовёт жена. Так, неизменно оканчивались все просьбы ребятни рассказать о войне, в которой, без сомнения, он был «не из последних удальцов», поскольку в школу в День Победы приходил в пиджаке, украшенном орденами и медалями. И на митингах он ничего не рассказывал, а только молча слушал выступающих да иногда слезу утирал и всё шептал-шептал что-то…
***
Отец к дяде Яше ходил играть в шахматы. Они оба были знатными шахматистами. Частенько по вечерам папа брал шахматную доску и шёл либо к нему домой, либо в леспромхозовскую сторожку, где «тишь да гладь, да Божья благодать» - убегал от шумной своей семьи, так говорила бабка. Иногда с ним напрашивалась и Сонька. Она не мешала им в их турнирах – общалась с тётей Любой или следила за баталиями молча, болея поочерёдно то за отца, то за любимого дядю Яшу.
В их доме было интересно: тихо и спокойно, стены украшены искусными вышивками дочерей и тёти Любы, здесь было много альбомов с фотографиями семьи. Соньке разрешалось их рассматривать, а тётя Люба вспоминала былое и говорила о своих дочках, рассказывая, кто где учится, у кого уже детки есть, а у кого любовь недавно случилась. Она скучала, а Сонька была благодарной слушательницей.
Сегодня здесь было по-другому. На кухонном столе стояла бутылка водки, в тарелке – солёные огурцы и помидоры, горкой нарезанное сало. И тётя Люба в слезах:
- Яша, нельзя ж тебе пить! Нельзя!
А дядя Яков обрадовался:
- Здорово, Тимофеич! Хорошо, что ты пришёл. Поминать будем сегодня. Руку мою поминать будем и товарищей боевых, которые там остались. Приходят они ко мне чуть не каждую ночь, приходят! Почему я там с ними не остался? Ведь должен был…
Отец присел рядом. Тётя Люба тоже не уходила, подвинув стулья себе и Соньке, с горечью смотрела на мужа и тихонько всхлипывала.
Дядя Яша налил водки себе и отцу и осушил свою стопку до дна. Отец последовал его примеру и тоже выпил.
- Веришь, нет, Тимофеич, прошёл всю войну, ни одного ранения. А в такие переделки попадал, что не дай Бог. Воевал-то ведь в пехоте. А там сам знаешь, погибнуть было, что плюнуть. Но хранил, видать, меня материнская иконка, которую она мне дала, провожая. Столько крови видел, столько друзей потерял. Всех помню, вижу, будто вчера попрощались. А тот бой в особицу был. Я ведь, Тимофеич, до Берлина дошёл. Накануне в бане мылись полевой. Там у меня ту иконку материнскую и умыкнул кто-то. Не мог я её потерять! Четыре года берёг, а тут… Выхожу, где ни искал – нет её. А вечер был такой, как сейчас помню, будто летний, а был апрель только. И тоска меня такая взяла, не передать.
А в бой утром. Трусом не был никогда. Мы и в город еще не зашли. Немцы дрались здорово. Я даже мальчишек видел там стреляющих в нас. И вот с дружком моим, Лёхой, бежим, и вдруг взрыв. Очнулся, не слышу ничего, шум в ушах , гул. Выполз кое-как из-под земли, которой меня присыпало, а рядом он, Лёшка, глаза открыты, смотрит на меня, будто спросить о чём -то хочет. Встать не смог - в ногу осколок попал. Я тогда и не понял, что в руку ранен тоже. Отключился опять. Не знаю, сколько уж там пролежал. Очухивался периодически, видел звёзды, как у нас дома, звёзды. Лёшкины открытые глаза тоже видел. То ли казались они мне - в темноте-то, как их разглядишь. Видно, опять сознание терял. Очнулся в госпитале, когда уж неделя с того боя прошла. Кто меня оттуда вынес, не помню. А Лёха там остался… Руку мне уже в госпитале отрезали, заражение началось. Жить не хотел. Я ж слышать-то только нормально через полгода стал. По всему, должен был там остаться, а выжил… Они ко мне ночью приходят все, а чаще всех Лёшка. Всё что-то спросить хочет!
Сонька слушала этот сумбурный рассказ и к горлу подступали слёзы. Она ни разу не слышала про такую войну, страшную, кровавую, горькую.
- Яков Андреич, а ты не думал, что тебе надо было выжить зачем-то? Может, чтоб дочки у тебя родились и внуков тебе подарили, а может, чтобы ты мне и Соньке сейчас об этом рассказал? Как сказала бы моя тёща, не зря тебя Господь сберёг. Ох, не зря!
- Спать я не могу, Тимофеич! Всё их вижу! И звёзды те…германские в небе!
Молчавшая до сих пор тётя Люба вдруг встрепенулась и сказала:
- Видно, Яша, это твой крест.
***
В шахматы в тот день не играли. Домой шли молча. Уже возле ворот отец сказал Соньке:
- Ты запомни всё, что сегодня слышала. Когда-нибудь своим детям расскажешь, что такое война. Помни, доченька!
От автора:
Об этом случае я хотела написать давно, но всё откладывала. А сегодня я выполняю наказ своего отца, Романовского Анатолия Тимофеевича. Пришла пора рассказать и своим детям, и вам, мои читатели, о том, что я услышала, когда мне было всего-то лет 12. Знаю, что у того дяди Яши остались дети, теперь есть уже внуки и правнуки. А он жив! В них жив! Значит, прав был мой отец, сказав, что зачем-то ему надо было выжить. А мне нужно было тогда услышать это, чтобы рассказать вам о том времени. Сегодня это необходимо, так как мы последнее поколение, которое слышало те рассказы из уст победителей.
1. Горбовик* диал. заплечный берестяной или фанерный короб, предназначенный для сбора и переноса ягод, грибов, кедровых шишек.
2. Налим** - рыба, принадлежащая отряду тресковых и единственная из них, живущая в пресной воде, представляет большую промысловую ценность. Внешне он похож на сома. На его теле мелкая чешуя, прокрытая сверху густым толстым слоем слизи.
Предыдущие рассказы из серии "Неслухи" по ссылке:
Рассказы из серии "Диалоги Рыжего" по ссылке
Добро пожаловать на канал.Читайте, подписывайтесь, комментируйте, ставьте лайки. Это помогает развитию канала.
Для связи и сотрудничества: svekrupskaya@yandex.ru
Грубость, ненормативная лексика на канале запрещены.
Копирование текста и его фрагментов без разрешения автора запрещено.