Рассказ А. Качаравы, капитана ледокольного парохода «Александр Сибиряков» в годы Великой Отечественной войны
У ледокольного парохода «Александр Сибиряков» завидная судьба. Это он в суровом 1920 году доставил по указанию В. И. Ленина хлеб из устья Оби голодающему Поморью. На его капитанском мостике стоял прославленный ледовый капитан B. И. Воронин; на нем плавал выдающийся советский ученый и исследователь Арктики О. Ю. Шмидт; «Сибиряков» первым совершил поход через вековые льды вдоль Северного морского пути — из Архангельска до Берингова пролива. За этот изумивший весь мир рейс судно было удостоено высокой награды — ордена Красного Знамени. И наконец, бой торгового парохода с фашистским рейдером «Адмирал Шеер»...
На «Сибиряков» я попал в канун Великой Отечественной войны, огненное дыхание ее вскоре коснулось ледовых просторов Арктики. То и дело залетали базировавшиеся в оккупированной фашистами Норвегии вражеские самолеты. На борту «Сибирякова» установили четыре пушки калибром 76 и 45 миллиметров и два спаренных пулемета. Не ахти какое вооружение, но оно давало возможность экипажу оказывать активное сопротивление фашистским стервятникам. Команда пополнилась группой красноармейцев, а я, в звании старшего лейтенанта, стал командиром корабля.
Ходили мы по Белому морю за Святой Нос, часто выполняли боевые задания командования Беломорской военной флотилии. В ту суровую пору у нас, моряков, не было грани между трудовыми и военными буднями. А однажды, это было памятным днем 25 августа 1942 года, совершив рейс из Архангельска на остров Диксон, где находилось управление арктических операций западной Арктики, мы шли к берегам Северной Земли.
Карское море было на редкость приветливым. Штиль, солнечная погода делали его очень мирным. Даже и не верилось, что где-то идет война. Но мы знали — тишина обманчива. Ведь недаром Карское море находилось в «зоне молчания». Судовой радиостанции был разрешен только прием, и лишь в случае крайней необходимости она могла выйти в эфир. В полдень, когда мы проходили вблизи необитаемого острова Белуха, у западного побережья Таймыра, сигнальщик И. Алексеев заметил на горизонте корабль.
— Товарищ командир, — доложил он взволнованным голосом, — с левого борта, курсовой 60 градусов, виден силуэт какого-то корабля! Я тотчас поднялся на мостик. Прильнув к окуляру дальномера, я заметил идущий на пересечение курса «Сибирякова» большой военный корабль.
— Кому бы это быть?... терялся я в догадках.
И тут же отдал приказ объявить боевую тревогу. На судне все пришло в движение. Артиллеристы заняли свои места у пушек, машинная команда форсировала котлы, кают-компания, согласно боевому расписанию, превратилась в госпиталь. На мостик тотчас прибыли старший штурман Г. Сулаков и комиссар 3. Эллимелах, комиссар отряда Г. Вайнер и флагманский артиллерист Медведев. О появлении неизвестного судна я радировал в штаб арктических экспедиций. События развивались быстро.
— C корабля, — докладывал сигнальщик, — запрашивают по-русски: «Сообщите состояние льдов в проливе Вилькицкого».
И снова:
— Опять сигналят, товарищ командир: «Сообщите, где караван транспортов и ледокол?»
Я сейчас же сообщил в штаб, что интересует непрошенного гостя. А сигнальщику приказал: «Запросите по семафору название и национальность корабля».
— «Сисияма», — получили мы наглый смехотворный ответ.
Все же радист Шаршавин уже отстукивал на Диксон: «Назвал себя «Сисияма». Сообщите, есть ли такой японский корабль?»
С неизвестного судна вновь семафорят: «Отвечайте на мой вопрос: какое состояние льдов в проливе Вилькицкого, где караван? Немедленно прекратите работу рации». Молнией мозг прорезала мысль: перед нами настоящий враг. И, словно в подтверждение этого, через несколько минут на неизвестном корабле подняли красно-белый флаг со зловещей свастикой.
Что же привело тяжелый крейсер «Адмирал Шеер» (а это был именно он) в суровые арктические воды? Конечно, в то время командование Северным флотом не знало о разработанной гитлеровцами зловещей операции на арктическом театре. Операция «Вундерланд» — «Страна чудес» — так романтически окрестили фашисты разбойничий поход морских пиратов. Сейчас план «Вундерланд» во всех подробностях и деталях стал доступен историкам и исследователям. Всем сейчас известна цель, которую преследовали пираты: подорвать наше судоходство на всем Северном морском пути; лишить нас этой важнейшей магистрали жизни, связывавшей фронт с предприятиями Заполярья и Дальнего Востока; обосноваться в Карском море; топить ледоколы и караваны грузовых судов, идущих с запада к проливу Вилькицкого. Для этого и пожаловал, как «первая ласточка», тяжелый крейсер «Адмирал Шеер» в сопровождении трех подводных лодок, четырех эсминцев и самолетов береговой обороны.
Но то, что долго окутывалось таинственностью и хранилось в толстых секретных сейфах гитлеровцев, вдруг стало проясняться в несколько минут. И именно сейчас, здесь, на просторах Карского моря, у безлюдного острова Белуха. И открылась эта тайна перед сибиряковцами. Надо было действовать!
Конечно, переданные на Диксон радиограммы о чрезмерном любопытстве морского разбойника уже кое-что означали. Но мы знали: как раз в этот момент к проливу Вилькицкого приближался караван судов, не подозревавших о столь близком соседстве с вооруженным до зубов фашистским пиратом. Значит надо...
Я оглядел товарищей, собравшихся на капитанском мостике, и в их лицах прочел ту же решимость: надо, во что бы то ни стало, чего бы это нам ни стоило, задержать вражеский крейсер, дать возможность нашему каравану уйти подальше во льды. Мы знали, что фашисты льдов боятся. Тем временем «карманный линкор», как еще называют «Адмирал Шеер», быстро шел на сближение. И наш старый ледокольный пароход, мощностью всего в 2300 лошадиных сил, делающий предельно 10 узлов, все вооружение которого состояло из 4 пушек и двух пулеметов, стал один на один против бронированного чудовища. Его мощность — 57 тысяч лошадиных сил! Скорость — 28 узлов! Он был вооружен так, что один только залп из его орудий весил 1,5 тонны смертоносного металла. А всего у него насчитывалось 28 орудий и 8 торпедных аппаратов.
И все же мы, не колеблясь, приняли бой. Выбирать не приходилось: уйти нам не позволяла огромная разница в скорости. Принимая это решение, я был уверен в каждом члене экипажа, я знал, что беспредельная любовь к Родине, к ленинской партии, высокое чувство патриотизма и неистребимая ненависть к врагу помогут всем до конца выполнить свой долг.
В 13 часов 40 минут дальномерщик доложил:
— Дистанция 56 кабельтовых.
Теперь уже всем было видно фашистского сигнальщика. С немецкого крейсера передавали приказ: «Сдаться без боя и спустить флаг». Ответ был немедленный. Я приказал:
— За Родину, по фашистскому кораблю — огонь!
Грянули пушки. Вижу с мостика, как снаряды упали в воду, не долетев до борта крейсера.
Снова залп. Еще и еще... Боевые расчеты зенитчиков младшего лейтенанта С. Никифоренко поправились, снаряды ложатся в цель. Вижу: пустеет палуба крейсера. «Небось, не ждали сопротивления», — говорю какой-то радостью в голосе комиссару.
Но радость эта длилась недолго. «Адмирал Шеер» стал разворачиваться правым бортом. Сверкнули короткими вспышками его орудия, над нашими головами гулко пролетели тяжелые снаряды.
— Перелет!
Мы хорошо понимаем, что это лишь начало.
— Держать машины на форсированном режиме! — кричу в рубку.
Идем курсом «зигзаг», выгадывая время, чтобы не стать неподвижной мишенью. «Скорей бы зайти за остров, — думаю, там мелководье, льды. Быть может, в них наше спасенье». Второй залп с фашистского корабля. «Александр Сибиряков» вздрагивает от страшного удара. Корма резко осаживается вниз. Мы теряем ход. В кормовой части — пожар. Моряки и пассажиры неимоверными усилиями пытаются его потушить. Но самое страшное — нашей кормовой артиллерии больше не существует.
Быстро меняется обстановка. Снесенная залпом мачта сорвала антенну, и мы потеряли связь с Диксоном. Правда, главный старшина Сараев под огнем противника, словно кошка, вскарабкался по уцелевшей мачте и натянул антенну. Снова застучали ключом радисты Шаршавин и Гайдо. Но не надолго. В 13 часов 45 минут они нажали его в последний раз, сообщив, что ведем неравный бой. Еще залп с крейсера, — и радиорубки не стало... Шаршавин уцелел каким-то чудом.
А здесь новая беда. Запылал пожар на носу парохода. Этот пострашнее того, что вспыхнул на корме. Стена бушующего пламени отрезала артиллеристов, что вели огонь из носовых орудий. Словно бомбы, стали рваться бочки с бензином. По воде вокруг судна разлился огонь.
— Поставить дымовую завесу! — кричу в рупор.
Старпом Георгий Сулаков прорвался сквозь огненный вихрь, склонился над шашками. Но едва потянулся шлейф черного дыма, как пароход вновь вздрогнул от разрыва вражеского снаряда, и Сулакова со страшной силой отбросило к фальшборту. А через мгновение на том месте уже зияла огромная брешь.
Новые удары сотрясают корпус корабля. Горит все: трюмы, палубные надстройки, даже механизмы, и, не будь я свидетелем и участником этого боя, ни за что бы не поверил, что в этом аду можно было действовать без паники, с поистине нечеловеческим хладнокровием. Именно так вели себя боцман Павловский, комиссар Эллимелах, возглавлявший аварийную группу, от которой зависела каждая лишняя минута жизни парохода.
А как можно оценить, с чем можно сравнить силу воли молодого врача Валентины Черноус, буфетчицы Натальи Римкис, уборщиц Анны Котловой и Варвары Дисневой, нашей пассажирки Дарьи Колкуновой, которые наравне с матросами вступили в единоборство с врагом. Как только начался бой, они превратили кают-компанию в лазарет, в огне и дыму перевязывали раненых, оказывали им помощь. Женщины «Сибирякова» несли свою боевую вахту до того самого момента, когда вражеский снаряд разорвался в кают-компании...
На носу судна назревала катастрофа. Горящий бензин вот-вот должен был коснуться ящиков с боеприпасами. И главный старшина Дмитрий Скворцов с матросом Иваном Малыгиным и другими кинулись в самое пекло, начали сбивать огонь сорванными с себя ватниками. Жар неравного боя словно прибавил людям силы, сделал их выносливее, они на глазах становились мужественнее. И, главное, моряки бросались туда, где опаснее всего, по собственной инициативе, по зову своего сердца, которое пылало в тот час у каждого, как пылал наш родной «Сибиряков».
А с крейсера все летели и летели снаряды. Жерла фашистских орудий беспрерывно изрыгали лавину огня и смерти на маленький беззащитный пароход. Один за другим гибли сибиряковцы. Погиб старший штурман Г. Сулаков, смертью храбрых пали штурманы П. Иванов, С. Белых, механики А. Колтаков и В. Паромов, машинист А. Алферов, радист П. Гайдо. Страшной силы взрыв словно подбросил судно. Чувствую, что этот снаряд попал в самое сердце парохода машинное отделение. Пытаюсь связаться по телефону — безнадежно! Связь нарушена. Кричу в переговорную трубку:
— В машине! В машине!
— Заливает... Хлынула вода... — доносится сквозь грохот снарядов хриплый голос механика Николая Бочурко.
Меня обдало жаром. Все... Пришел момент, когда пароход стал неподвижной мишенью. Это конец...
— Открой, Николай, кингстоны, — кричу в переговорную трубку. — Всем выходить наверх!
Наступили последние минуты жизни «Сибирякова». Шрапнельными снарядами фашисты расстреливали членов экипажа, многих пассажиров-полярников, в том числе и женщин. Судно представляло собой пылающий факел. Снова чудовищный взрыв. В эту минуту что-то острое впивается мне в живот, резко заболела рука, в глазах темнеет, и смертельная слабость разливается по всему телу. Уплывает куда-то в сторону горящая палуба. Надо мной наклоняется батальонный комиссар Г. Вайнер. Сквозь звон в ушах доносятся чуть слышные слова:
— Что с вами, товарищ командир?
... Что было дальше, узнал много времени спустя. Агония парохода продолжалась недолго. Озверелые фашисты продолжали расстреливать сибиряковцев шрапнелью. Комиссар Эллимелах и боцман Павловский старались принять все меры для спасения оставшихся в живых людей. Но спасать их было не на чем: все спасательные шлюпки были разбиты. Лишь одну полуразбитую шлюпку удалось кое-как спустить на воду. В нее-то и поместили мое почти бездыханное тело боцман Павловский и механик Калянов. Эта шлюпка спасала жизнь восемнадцати сибиряковцам, в большинстве своем раненых, измученных, обессиленных жестокой схваткой. Был среди них и девятнадцатилетний кочегар Николай Матвеев. Но когда отошла шлюпка от тонущего судна и ее нагнал фашистский катер с приказом всем сдаться в плен, Николай вскочил, что-то громко крича, и тут же был сражен автоматной очередью.
Оказался еще один спасшийся сибиряковец. Это кочегар Павел Вавилов. После спуска единственной шлюпки он еще оставался на пылающем корабле. В момент, когда судно стало быстро тонуть, он бросился за борт. Спасло его то, что он случайно ухватился за пустой ящик, вместе с которым его вытолкнуло на поверхность моря. Два других моряка, попавших в водоворот вместе с Вавиловым, погибли. Вавилов добрался до необитаемого гранитного островка и прожил там арктическим «робинзоном» 34 дня, пока его не заметили с проходившего мимо советского судна.
... Так погиб ледокол «Александр Сибиряков». Смело вступивший в схватку с вооруженным до зубов фашистским крейсером, израненный, пылающий, с гордо развевающимся советским флагом, ледокол погиб, но не сдался врагу.
С тех пор прошло более 27 лет. Трагедия, разыгравшаяся на безмолвных просторах Арктики, до сих пор стоит у меня перед глазами. Она дорого обошлась нам. Трагическая гибель нескольких десятков моряков и пассажиров, боль невозвратной потери боевых друзей, тяжелые ранения, ужасы фашистского плена, наконец потеря легендарного судна... Но все это было неизбежно. Бой «Сибирякова» оправдан победным результатом, который он принес.
В день боя командующий Северным флотом адмирал А. Головко записал в своем дневнике: «По всей вероятности, «Сибиряков» был потоплен, его люди погибли, самоотверженно исполнив свой долг, задержав фашистский рейдер на один час десять минут, но, возможно, и дольше».
Пока сибиряковцы бились насмерть, караван советских судов, за которым охотился фашистский крейсер, вошел во льды и стал недосягаем для пиратов.
Подвигу экипажа ледокольного парохода «Сибиряков» посвящены и продолжают посвящаться научные исследования, художественные произведения, очерки, статьи у нас и за рубежом. «Сибирякова» называют «Арктическим «Варягом». О нем сейчас больше говорят, чем при жизни. Да, корабли не умирают. Они остаются в строю, продолжая свою судьбу. У ледокола «Сибиряков» завидная, героическая судьба.
(1970)