Летняя ярмарка! Все продают и покупают, а как иначе? Летом день – год кормит. Вот лавка с колбасами копчеными. Запах! Съел бы всё! Вот сыры, от молодых, белых, нежных, солёных, до крепких, топором не разрубишь! Всё есть. Молоко, яйца куриные, перепелиные, голубиные. Сметана – ножом можно резать! А хочешь, можешь коровку купить, только отелившуюся, можно и с телёночком. Сам будешь с молоком и со сметаною, и маслом в придачу. Вот стоит целый воз сена душистого, цветочки ещё не опали. Это сено приехало из долины, что за горами. На торговой площади зной и пыль, а там, между горами, чистый, прозрачный, прохладный воздух. Зелёное разнотравье. Вода из-под скал хрусталём отливает и морозом обдаёт! Шумит ярмарка, слышны голоса зазывал и торгующихся. Разносится нестройная песнь по всей городской площади. Вдруг выделяется из общего гама громкий бас.
– Да где ты такое видел? Не бывает таких больших рек, что бы такие корабли по ним плавали! Да и с такими брёвнами сверху они под мостом не пройдут! Врёшь ты всё!
Это местный староста Демьян Скупой остановился возле молодого, по-современному одетого парня, возле которого стоит мольберт с картиной. Молодой художник видно растерялся от такого напора, молчит. А староста громовым голосом продолжает:
- Это что такое, поверх воды? Стадо баранов утонуло? Ха -га -га!
Стал народ вокруг собираться. Любопытно. Смотрят на холст. Холст большой аршин на полтора будет. На планки натянут. На холсте синяя вода. Ни берегов, ни края! Только в углу, вдали, гора. Снизу серо-коричневая, сверху вроде как снегом подернулась. Вода цветом разная. Там, где вода шире – тёмная, а где волной – светло-синяя, с зеленью. И сверху волн белая пена! В центре корабль, сам высокий, сетками затянут. На бортах пушки. Пять ровных белых стволов торчат из палубы – мачты. На мачтах алые полотнища. И на носу три алых косынки. Осмелел художник, как говорится: «На миру и смерть красна!»
- Это море – океан, буря. Корабль в бурю! – отвечает старосте молодой парень.
- Буря? Ты братец не знаешь, что такое буря! Вот сейчас я крикну городового и будет буря! Полетишь со своей мазнёй в то самое море – океан! Чтобы не смел мне благородных горожан своим красным солнцем смущать! Чтоб духу твоего морского здесь не было! Ветер у него, солнце, облака! Чайки носятся над волной! Вольнодумство! А ну гоните его из нашего города! – и пнул ногой Демьян мольберт, да так, что подломилась ножка. Упала картина углом, лопнул холст ровно от угла до угла.
Смешно людям. Пальцем указывают. Умалишённым, правда шёпотом, художника называют. Собрал художник остатки своего имущества. Слёзы на глазах, а в душе рана. «За что? Ведь это искусство! Ну и что, что они не видели море… А оно есть! И корабль бежит по волнам, наклоняясь на борт, смелая команда не уберёт алые паруса, пусть видят все, они не боятся бури! Они будут примером для всех, кто испугался и спрятался в бухту! Вперёд мои друзья, моя душа с вами!» С такими мыслями, высоко подняв голову, прижав к груди остатки мольберта и разбитый подрамник, художник хотел уже идти к городским воротам. Расступилась толпа. Пропустила. Только мальчонка один, поднял с брусчатки маленькую кисточку, выскочившую из ящика с красками. Кисточка была тоненькая и мягкая. Мальчик провёл кисточкой по своей щеке и улыбнулся.
- Держи, потерял, — протянул мальчонка художнику кисть. Обернулся художник.
- Возьми на память! Я вернусь, дружок… - отвечал художник. А люди опять рассмеялись.
Солнце ещё пылало в самой макушке небосвода. Молодой человек шел по мостовой пока она, неожиданно не перешла в грунтовую дорогу. Он шел дальше. Вот на дороге стала заметна колея, поросшая травой. Одна травка засохла и желтела соломой, а другая, маленькая, зеленая, искала путь к солнцу. На закате и колея пропала, сузилась дорожка до тропы, змейкой, петлявшей среди полей. От кустов вокруг стали расти длинные тени, похожие на серых чудовищ, выгибавших свои спины, поднимавших рога, и сверкавших клыками. Село солнышко за далёкие горы. Только облака, проплывавшие над вершинами, розовели, но совсем скоро они стали серыми. Тропа закончилась. Перед художником была густая лесная чаща. На лугу ещё можно было различить, где камень, где палочка, а в лесу темно, словно в подземелье. Непролазный лес, густой. Деревья разрослись и ввысь, и вширь, а у самой земли молодая поросль подпирает. «Некуда идти! Надо ночевать прямо тут, на лугу. Хорошо, что лето!» рассуждает художник. Положил свою ношу на землю. Сорвал соломинку, стал покусывать, и улегся на тёплую от дневного зноя траву. Лежит, кулак под голову положил, второй соломинкой по небу водит. «Вот и первая звезда… Мерцает всеми цветами радуги… Вот и вторая… А теперь гурьбой посыпали, не сочтешь! А сколько их? Неизвестно… А что там, в небесном океане? Как он устроен? Вот бы написать такую картину, про звёзды. А Бог? Где Он? На какой звезде? Нет, Он выше, Его не видно… Да и кто мы такие, чтобы видеть Его? Мы ничего не видим, только сало и колбасу…» После этих слов сильно заурчало в животе. «А есть все же охота. Чем харчеваться? Писал картину почти год, от прошлой картины, портрета этого, ну как его, а, купеческой дочки Стефании, ничего не осталось. Да и было то, червонец серебром. Вот ведь принесло Скупого на базар! Дубина! Говорит не бывает… Я у учителя был в гостях, книги всюду, и одна, неприметная. Про путешествие Беринга. Вышли они к океану! Прошу, дайте прочесть. Бери, говорит. Карл Павлович добрейший был барин. За науку денег не брал. Ходи, говорит, хваткий ты, научишься! А какие господа бывали… Загляденье! Царствия ему Небесного, Боже, сохрани душу моего учителя!» На нескошенный луг, по которому бежали волны от ночного сквозняка, выдвинулись грозные тени. Между черных силуэтов деревьев просыпалось серебро. Всходила луна. Вдали, где не было теней травы заиграли светом. Оказалось, что ночью луг цветаст ещё более чем днём. Множество ночных цветов, синих, желтых, красных, фиолетовых теперь, осыпанные дарами луны, искрились и переливались. Художник сел. Соломинка была зажата между зубами и дрожала. Потом он резко повалился на бок, схватил мольберт, снял с портков поясок, примотал им сломанную ножку. Установил мольберт. Открыл ящик, достал кусок картона, поставил на мольберт. Вот и палитра, и краски. Мелькнул серебром мастихин. Картонка была маленькая, треть аршина, так что художник несколькими движениями положил грунт. «Только бы свет не пропал! Боже, сотвори чудо!» молился молодой человек. «Такую красоту надо тонко писать, возьму белочку… Ах, белочку то я подарил… Ну колонок так колонок…» Художник начал писать. Он смешивал краски и бросал их маленькими мазками из которых сначала выступала мозаика, затем они срастались и текли непрерывным цветом. Вроде бы ничего не разобрать, а всё видно! Каждый цветок, каждая травинка на своём месте. И все так точно, до мелочей. «Луна уже высоко, сейчас свет уйдет, ещё минута, вот так. А теперь просто смотреть, смотреть, чтобы запомнить на всю жизнь!» Художник закрыл краски. Особым ножичком стал очищать уже подсохшую палитру. Взял кусочек ветошки и тщательно вытер мастихин, кисть. Сложив инструменты в ящик опустился на землю, отставил руки за спину, ноги вытянул. Глянул на свои башмаки. Толкнул один о другой, они и слетели. Опять встал, да как стал кружиться по нескошенному лугу, руки в стороны, голову задрал, и давай плясать! От радости и удовольствия в сердце закрыл глаза. Голова кружится, то ли от танца, то ли от воздуха ароматного, тёплого, дурманящего сознание.
- Смешной то какой! – раздался молодой звонкий девичий голос. Встал художник, словно кто за плечи схватил, аж руки по бедрам хлопнули. Открыл глаза, а всё плывет, словно продолжает кружиться. Зашатался парень, чуть не упал. Покачнулся в другую сторону. «Лучше сяду, что бы мягче упасть…» подумал, и встал на колени, да и рухнул, лицом вниз на траву.
- Эй, молодой красавец, жив ли? – слышит тот же голос художник. Лег парень на бок, как раз луна в глаза светит. Видит, заслоняет свет кто-то. Волосы длинные, аж плеч не видать, стан стройный, и ног не видно. «Девица!» подумал художник.
- Пока живой, госпожа! Позвольте представиться, начинающий художник Матвей Романович Астахов, безродный, но по совести живущий. А могу ли спросить ваше звание?
- Звание? Да какое звание… Здешняя я, лесная, твои люди Берегиней зовут.
- А, зачем пришла?
- Смотрю, луга мои серебряные, топчешь, вот и пришла.
- Я не со зла, такое счастье ко мне пришло, что не мог устоять, в пляс пустился. Прости меня, ради Бога, прости.
- Не бойся, я за счастье не осужу, будь счастлив. А что у тебя там? – спросила Берегиня и указала на мольберт.
- Вот, твой серебряный луг запечатлел.
- Очень красиво. Ты, я вижу, умеешь правду на ткань наносить. Жизнь в мгновениях сохранять! Это мне нравится. Оставайся у меня.
- Низкий тебе поклон, только мне среди людей жить надо. Мне для жизни надо своё искусство продавать. Я напишу, добрый человек купит…
- А, злой?
- Что, злой? Злых людей нет на свете. Все люди. Только бедные они. Картину купить не могут, вот и говорят «мазня». Я в их глазах вижу, когда нравится. Горят глаза. И прошлым днём, хоть и гнали меня в три шеи, а я видел: хотят они море – океан увидеть. Вот будто камни к ним привязаны, а отвяжи, пошли бы. Вот Беринг, зажиточный был барин, а пошел. Какие лишения барин претерпел, а к океану дошел. И другие пойдут. Есть люди такие, ну не могут на месте сидеть, надо идти. Одному, поля мало, горы давай, другой с гор сошел поле целует! А океан нас всех окружает. Всякая земля и большая, и малая им омывается, так написано в книге!
- Покажи мне свой океан!
- Порвал его Демьян Скупой…
- Покажи, говорю!
Поползал по траве Матвей, собрал подрамник, поднял. Висят обрывки холста, и паруса обвисли. Разделился рваною пропастью корабль. Держит в двух руках по половинке Матвей.
- Положи две части рядом.
Положил опять подрамник на землю Матвей. Выровнял края холста. Составил как одно целое. Взмахнула белыми рукавами Берегиня, и тут же слетелась вьюрки, запели. Сорвали длинные травинки и стали холст зашивать. Так ловко починили, словно новый. Поднялись с земли и на плечи лесной хозяйке уселись.
- Подними! – приказывает Берегиня.
Матвей поднял, смотрит – парусами вниз, перевернул, перед собой держит. Удивляется художник, как картина целой осталась, ни стежка, ни узелка не видно. А вьюнки черными комочками на плечах волшебных сидят, попискивают.
- Вижу знатный ты мастер. Смотрю на полотно и слышу, как ветер воет, волны рачат, точно мои волки, поживы требуют! Повесишь у себя в горнице, я буду приходить любоваться!
- Хозяюшка, нет у меня горницы, и угла то нет.
- Эй, строители! – прикрикнула Берегиня. Затрещало в лесу. Обернулся художник и видит при свете полной луны падают на опушке стволы, будто косит их неведомый дровосек. Стали упавшие стволы от веток очищаться, и сами в сруб складываться.
- Что за чудо? - Спрашивает Матвей.
- Обыкновенные бобры… - отвечает волшебнице.
Тут и художник разглядел снующих по срубу огромных бобров. Зубы как камни, лапки как вилы. Хватают, тащат, кладут бревно на бревно, уже и камыш несут для крыши.
- Вот тебе дом. Живи. – говорит волшебница. – Там на опушке родник, разведешь огонь, только смотри, пожар сотворишь, погибнешь!
- Спасибо, хозяюшка.
- Голодный, наверное?
- Да, поел бы, но не охотник я, не умею дичь добывать.
- Я бы и не позволила тебе братьев моих убивать! Они тебе служить будут, вот увидишь – от голода не умрёшь. А теперь мне пора, луна прячется за гору, скоро рассвет. Живи с миром, ещё свидимся! – и стала таять, словно туман по утру.
Ну что же, надо идти в новый дом. В одной руке мольберт с картиной, в другой ящик с красками. Картонка под локотком поместилась. Входит, окон нет, понятно, бобры окон не знают, крыша над головой есть. Пол весь камышом застлан, мягко и от дождя есть где укрыться. А дверей и не надо, от кого прятаться если сама хозяйка леса жильё предложила? Кто сунется? Только повесит на сломленный сук, торчащий в бревне, свою картину Матвей, как слышит, сопит и топает кто-то. Медведь! Спрятался Матвей в темный угол, на Бога надейся, а сам не плошай, говорят в народе! Медведь морду всунул в дверь, воздух носом потянул и поставил на пол старое птичье гнездо. А потом как заревёт, как пасть откроет, аж клыки заблестели в темноте, и пошел себе обратно. Подполз Матвей к гнезду, а там ягоды, разные спелые, и колода сгнившая, была пустая, а теперь с мёдом! Опустил Матвей палец в колоду и в рот положил. Потом еще, потом ещё, вот уже и пригоршнями, да что там, через край! Бежит мёд по уголкам рта, сладко, сытно. Теперь кисленькой ягодкой закусить можно! Хорошо… Вроде перестало урчать в животе. Лёг художник на пузо, щеки ладонями подпёр, на луг смотрит, как всходящее солнце его золотом кроет. Вдруг рыжая голова в траве мелькнула. Миг, и в другом месте показалась. Тишина. Потом опять, прыгает лисица по траве, а в зубах тетерев. Оглянулась, ступила на открытое место, прижала ушки и смотрит по сторонам, вернулась в траву, и оттуда большим прыжком прямо к художнику. Положила птицу на пороге, голову опустила и давай пятиться назад. Миг и нет её, как не было.
«Вот и еда! Общипать, и на огонь! Эх, огня то нет!» думает Матвей. Однако потемнело на лугу. Вышел художник из избы, осмотрелся. Туча грозовая ползёт, ветерок её холодный подгоняет, ветки деревьев раскачивает. Громыхнул гром, полыхнуло в небе! Капли с горох посыпались на луг, шумно стало, весело! Оглушил Матвея треск! Прямо в одинокую сосну молния ударила, откололась ветка и задымила. Ветерок подул и появился огонёк. Бросился художник к ветке, поднял, заслонил ладонью от дождя и ветра, понес в избушку. На полу разгрёб камыш, пальцами сделал лунку, содрал сухие соцветия с камыша, положил дымящуюся веточку в лунку и присыпал как порохом цветками. Стал дуть. Вспыхнул огонь! Опять бегом к лесу, пособирал сухих палочек и листьев, да сколько мог столько и притащил. Вымок конечно! Но сидит под крышей, довольный, мог бы улыбаться, да губы слиплись от мёда. Потекло с крыши, Матвей подставил ладони под струйку воды, а когда они наполнились, стал пить. Как хороша дождевая водица! Коротки дожди в августе, зато как дышится вольно после грозы! Грудь рвётся на части, а всё мало! Резал бы воздух и складывал на потом! Теперь уже по-сухому натаскал художник валежника, длинной веткой сделал дырку в крыше и развел огонь. Хороша была птица, обжаренная над огнём, жаль без соли. Теперь бы кипяточку! Полез в свой ящик. Нет, ничего нет такого в чем можно воду принести. Вышел, смотрит вокруг. «Пойду к роднику, просто воды напьюсь!» решил Матвей. Зашел в чащу. Вроде тихо, а понимает полон лес живыми тварями. То веточка хрустнет, то шишка упадёт. Птичка свистнет. Понимает Матвей смотрят на него, в гостях он. На всякий случай перекрестился, поклонился на четыре стороны и пошел тихонько, аккуратно, чтобы ни сломать, ни наступить. Зашел в ложбинку, там и родничок нашел. Напился. Бежит вода, поет колокольчиком серебряным. Один берег пологий, а второй горкой. Тот что горкой местами белеет глиной. Оторвал кусок бересты художник и положил на него кусок глины, принёс в избушку. Стал горшок лепить. Не трудное это дело, да надо наловчиться! А куда Матвею спешить? Вот и пробует! Упорство и труд, все перетрут. Получился у художника горшочек. Оставил его возле огня, только поворачивает с боку на бок. За всеми заботами прошел второй день. Успел Матвей и второй раз в лес сходить. Белки ему указали орехи, ежики грибов съедобных. Опять мишка приходил, неизвестно где, но поймал мишка рыбу, большую, жирную. Ещё живую на порог кинул, до смерти чуть не запугал своим рёвом. Рыбка печеная с грибочками, кто скажет, что это плохо, пусть дальше не слушает сказку! Зажглась верхушка западной горы красной короной, и погасло солнышко. Устал Матвей, такой день у него длинный вышел. Пару раз кисточкой картонку поправил, ножиком почистил и зевнул. Из нового глиняного горшочка хотел кипятку глотнуть, да что там, пустой кипяток радости не добавит. А тут еще нога босая зачесалась. Хотел Матвей хлопнуть ладошкой непрошенного гостя, да присмотрелся. Видит под ногами вереница муравьёв. Каждый по травинке тащит, не просто по травинке, а по лечебной! Кто чабрец, кто лаванду, кто донник, ромашку, да много всего. Сложили ношу свою муравьи и порядком строевым отправились опять на луг. Заварил травяного чаю художник, аромат по лесу покатился. Можно бы и спать. Только думает Матвей о вчерашней хозяйке, а вдруг он уснёт, а она придёт. Не вежливо храпеть, когда девица на тебя смотрит, хоть и волшебная. Сел там, где дверь должна быть, спиной о косяк оперся, соломку жуёт. Донеслись до уха шаги, только не со стороны леса, а со стороны, откуда Матвей пришел. Шлёпают босые ноги, легко шлёпают, можно сказать бегут. И так слышится, что две пары ног. Стал всматриваться в сумрачный свет Матвей. Бегут двое, маленький и побольше, один в портках, до колен, оборванных, а вторая в платьице и косыночке. У мальчика узелок, у девушки котелок и грабельки за плечами. Встал Матвей, решил окликнуть прохожих.
- Эй народ! Вы куда так спешите? Может в гости зайдете.
- Здравствуй, милый человек, пусти на ночлег, мы тебе расскажем куда и от куда идём! – отвечает девушка.
- Милости прошу, угостить особо нечем, чай травяной, и мёд лесной остался. Кушайте.
При свете огня разглядел Матвей гостей. Мальчик был тот, что кисточку принял, а девушку художник раньше не видал. Но такая она милая! Волосы длинные, в тугую косу заплетены, сноп, да и только. Коса на ходу по земле бежит! А цвет у косы – одуванчик в цвету! И ресницы такие же, и брови тоненькие, в стороны разбежались как крылышки у ласточки. И глаза! Это такие глаза, что смотришь и весь мир видишь! Глубокие, светло-синие, блестят даже ночью. Погибель, а не глаза. Смотрят художник и девушка друг на друга, не моргают. Потянулась рука Матвея, и ручка сахарная девушки откликнулась. Взялись они за руки.
- Маша… - тихо прошептала девушка.
- Матвей Романович Астахов, безродный… - отрекомендовался Матвей.
- А, я кисточку тебе принёс, — говорит мальчик, — меня Сенькой звать!
Оторвал взгляд от красавицы Матвей, присел перед Сенькой.
- Как же вы меня нашли, и кто вы, и почему бегите?
- Сироты мы, брат и сестра. А бежим от Демьяна Скупого, хотел долгами нас обложить, что бы работали на него. Мы бы и рады спину согнуть, только не для плётки его. Не от работы бежим, от злости! – покатилась слеза по щеке Машиной, прижался братик к подолу.
- Брось, не плачь, не стоит он твоих слёз, проживем сами, — утешает Матвей.
- Смотри, Маша, какие цветы, — говорит мальчик подняв с полу картонку, — как живые!
Тут он взял, да и понюхал картинку с луговыми цветами.
- И льном пахнут!
- Молодец какой! И правда, льном, масло в красках льняное, вот и пахнет.
- Я думал цветы живые!
Все рассмеялись, и печаль ушла сама собой. Поднялся вечерний ветерок. Тёплый воздух с запахами разнотравья уступал место холодному, тянувшемуся с далекой реки, как известно всегда впадающей в море, а море в океан. Вместе с холодком стал собираться туман, сгущаться, принимать образ, и появилась она, леса хранительница, обиженных защитница. Берегиня. Призвала своих гостей к себе и говорит:
- Жить вам теперь одной семьёй! Идите, идите через леса и поля, через реки и горы, везде будет вам скатертью дорога. Не бойтесь лесного народа, будут они вам помощники. А когда дойдете до моря, кланяйтесь от меня Нию, царю морскому. Он поможет. А обидчика вашего вы больше не встретите, зря погнался он за детьми малыми, уж назад не воротится.