Николай Каяла
В институте у нас была военная кафедра. Начиная со второго курса раз в неделю, по самым тяжелым для студента дням-понедельникам, вместо привычных аудиторий мы приходили в угрюмое четырехэтажное здание, стоявшее в дальнем углу институтской территории. Здание было окружено высоким кованым забором и среди студентов называлось «пентагон» или просто « военка».
В девять утра нас выстраивали на плацу и начинали осмотр .Только черные начищенные туфли, никаких модных малиновых разводов и оттенков. Затем мы поднимали брюки и показывали носки. Носки тоже должны быть темные и однотонные. Моего однокурсника Вадика, который имел неосторожность надеть носки стильного ярко- красного цвета, проводящий осмотр майор тут же на плацу заставил снять и надеть туфли на босу ногу. Оторопевший Вадик нелепо стоял с носками в руке, потом был допущен в строй и даже некоторое время помаршировал в таком виде вместе со всеми, пока наконец не догадался сунуть носки в карманы брюк.
В конце осмотра наступала очередь причесок. В моде были длинные волосы, но майору было на моду плевать и в качестве образца он всегда показывал, сняв фуражку , свою голову, на которой редкий «ежик» на макушке плавно сходил на нет вниз к затылку. Тот,кто не соответствовал представлениям майора о красоте, отпускался ровно на полчаса «привести прическу в порядок». За полчаса можно было успеть постричься только в ближайшей парикмахерской, где в ожидании очередной жертвы лихо орудовали ножницами два деда и одна старушка сильно пенсионного возраста. Понедельники были для них днями выполнения месячного плана по выручке. Неверными руками «стилисты» доводили степень нашего падения до конца: «лесенки» на голове и виски разной длины венчали наш и без того печальный вид.
Каждое занятие подполковник Игонин начинал одной и той же фразой: «Сегодня у нас обычный рабочий день». Дни на военной кафедре действительно не отличались разнообразием, как наверное и вообще жизнь в армии. Мы слушали пространные лекции, начиная с оружия массового поражения и заканчивая бомбами, подвешиваемыми к самолетам. Как шутили в нашем студенческом театре: «Лекция секретная, а поэтому записывать ее, а тем более запоминать запрещается». Тем не менее, «зарин, зоман и ви-газы» навсегда вошли в мою память. Все это было скучно и нас поголовно клонило ко сну. Мой сосед Витя Пильчук дремал, держа авторучку на странице тетради, взяв с меня слово предупредить если вдруг подполковник начнет ходить между рядами. В середине занятия, когда всем уже все надоедало, группа поворачивалась в нашу сторону и начинала ждать представления. Я толкал Витю в бок и он, не открывая глаз начинал судорожно водить авторучкой по тетради. Открыв глаза и убедившись, что тревога ложная, он опять засыпал в прежней позе прилежного слушателя. Запись лекции в его тетради состояла из даты, названия темы и двух-трех строчек текста. Далее шли волнообразные линии, которые он водил в сомнамбулическом состоянии, когда на забаву публики я предупреждал его о мнимой опасности.
Не намного интереснее были лекции военно- политические, где основной темой было, что страны НАТО и Варшавского договора -враги навек и проклятые американцы только и ждут как всех захватить, поживиться нашим добром, а лучше кинуть на нас атомную бомбу. Ядерный гриб со всеми его опасными зонами поражения устрашающе глядел на нас с плакатов, развешанных по стенам аудитории. Было непонятно зачем нас захватывать, и какое им нужно добро, если мы и сами готовы были сдаться за приличные американские джинсы.
Мы уже тогда понимали всю фальшивость рассуждений наших наставников, что впоследствии и подтвердилось. Когда развалился Советский союз, никто не вспомнил ни об этих офицерах , ни об их разглагольствованиях об угрозе. Страна молча переступила через все эти иллюзии и какое то время жила, руководствуясь только идеями выживания и простыми человеческими смыслами: семья, работа, забота о стариках и детях. Но это было недолгий период и потоптавшись, через несколько лет мы вскоре привычно вернулись к рассуждениям о величии нации, русской душе , грязным сортирам и не газифицированным деревням. А заодно и к врагам вокруг нас.
После четвертого курса нас отправили на летние сборы в воинскую часть, расквартированную где-то возле Полтавы . Когда мы зашли на территорию и построились около палаток, из динамика, орущего на всю округу неожиданно разнеслись звуки популярной мелодии оркестра Поля Мориа, сопровождающие заставку известной телевизионной передачи «В мире животных». Это соответствовало нашим представлениям о воинской службе и внесло в ряды прибывших веселое оживление. Нам выдали форму какого-то послевоенного образца: гимнастерки с воротником стоечкой, широченные штаны и кирзовые сапоги. Очевидно из запасов того тревожного времени. Мотать портянки нас пытались научить наши однокурсники Степа и Толик, успевшие отслужить в армии. Получалось плохо и несколько человек в т.ч. и я сразу сбили себе ноги и неделю вольно ходили в кедах позади всего строя.
Полтора месяца мы маршировали по плацу, в жару сидели в палатках на скучных занятиях, а ночью крепко выпившие офицеры устраивали нам учебные тревоги, главной целью которых была проверка сапог: успел ты намотать портянки или нет. Кормили отвратительно какой-то жидкой картошкой на комбижире в придачу к костистой выжаренной до скелетов рыбе и постным супом . Самым вкусным в рационе был цилиндрик утреннего сливочного масла. Уже просыпаясь утром, я предвкушал это масло на куске хлеба со стаканом чая.
Несколько раз нас ставили на посты, где мы должны были при приближении посторонних говорить «Стой, кто идет». А потом «Разводящий ко мне, остальные на месте».
Вообще эти функции выполняла рота охраны, состоящая сплошь из представителей среднеазиатских республик, но чтобы мы узнали армию до конца было решено и нас проверить в этом нелегком деле. В караулке прапорщик Пащенко рассказывал кем- то придуманную и ставшую в их части уже хрестоматийной байку о солдате -узбеке и сержанте по фамилии Раков. Узбек стоял на посту и когда Раков привел ночью очередную смену, сказал чему его учили, вспомнив только фамилию разводящего: «Раком ко мне, остальные на месте». Подумав, что он шутит те продолжали идти. Солдат повторил и клацнул затвором. Все стали на четвереньки. Солдат не понял зачем они это сделали, когда он всего -навсего попросил подойти разводящего и опять повторил команду. Продолжающие стоять в неудобной позе пытались объяснить, что команду они уже выполнили. Как они вышли из этой ситуации- Пащенко не сообщал. Но все смеялись.
Вернувшись со сборов, мы сдали экзамен, где главным элементом была четкость и лихость при входе в аудиторию. Как говорил тот же Игонин: «Отход, подход -уже три балла.» После экзамена, выйдя из ворот военной кафедры мы дружно забросили свои фуражки на высокое дерево прямо возле общежития. Дерево стояло густо усыпанное синими уборами, как переспелый виноград, а мы стояли радостно задрав головы. Это была вузовская традиция, которую должны были выполнять все и руководство закрывало глаза на явное нарушение правил. Мы получили званием «лейтенант-инженер», зеленые офицерские военные билеты и забыли обо всем этом как о дурном сне.
Через год, приехав на место работы, я пошел становиться на воинский учет. Военкомат размещался в старом деревянном двухэтажном здании. Сидящий под лестницей дежурный направил меня в комнату на втором этаже. Основное место в кабинете занимали шкафы, среди которых выделялся один с надписью: «При пожаре выносить первым». Маленький щуплый майор без лишних вопросов принял документы, возведя меня в офицеры запаса. Я погрузился в работу и забыл о своей военной ипостаси.
Аэрофлот, где мне пришлось трудиться, считался организацией серьезной, почти полувоенной. Во главе
отряда стоял командир, у которого был заместитель по политико- воспитательной работе, а отделами руководили не заведующие, а начальники. Да и отделы назывались службами. Считалось, что военные названия подчеркивают особенность отрасли и дисциплинируют людей. В деловой переписке фигурировали не заявления, а рапорты. Еще была форменная одежда, которая тоже должна была способствовать нашей исключительности.
Но наверное в военном ведомстве решили, что для поддержания боевой готовности этого недостаточно и мне необходимо посетить армию еще и в натуральном виде. На второй год работы из военкомата пришла повестка. Непререкаемым военным тоном строго предписывалось прибыть туда в назначенное время. Принял меня все тот же майор. Он был немногословен и говорил на «ты» короткими отрывистыми фразами, подчеркивая свою многозначительность: «На сборы поедешь. Летом. На два месяца. В Омск. Точную дату сообщим позже. Вопросы есть?» Вопросов не было. Я наверное должен был сказать «есть» или «так точно», а может «разрешите выполнять». Но я промямлил совсем неуставное типа «куда же денешься» и неловко повернулся в тесном коридоре. Выходя, я увидел укоризненный взгляд майора. Наверное в его представлении советский офицер должен быть более молодцеватым.
Узнав о моем предстоящем убытии, командир отряда Кудашев пришел в ярость. Летом! В разгар перевозок и отпусков! Лето на Севере -это вообще особый период. Все стремятся именно в эти три месяца пока у детей каникулы вырваться на море или куда- то еще просто в южные края. Рейсов дополнительных много, работать некому. Отпуска расписаны еще в январе, билеты забронированы. А тут в самый сезон я на два месяца неизвестно куда и для чего.
Кудашев звонил военкому, ездил в горисполком и кажется даже в горком партии, говорил о нехватке кадров и срыве летних перевозок. Но все было безрезультатно. Ему отвечали, что с такой военно-учетной специальностью я один, это решение областного военкомата, а против него все бессильны и т.д. Письма и ходатайства конечно написали, но этим дело и завершилось.
В середине июня меня призвали в армию. Два дня дверь в общежитской комнате была открыта настежь и дым стоял коромыслом. Ящика водки , предусмотрительно закупленного заранее, конечно не хватило и несколько раз пришлось дополнительно бегать в гастроном. Знакомые девчата -диспетчера из речного порта Лена, Ира и Татьяна дружно накрывали на стол. Постоянно кто-то приходил и уходил, выпив или просто посидев. Было что-то вроде проводов новобранца в армию . Песни преобладали в основном военные и «как родная меня мать провожала». Только вместо классической гармошки была гитара. Девчата старательно изображали из себя то девушку, которой придется ждать суженого два года, то безутешную солдатку. Заведующий складом местной торговой базы уроженец Западной Украины Вася Зачмиряк, прошедший действительную службу, усердно наставлял меня как себя вести в армии: «Главное -говорил он,- найти общий язык с дедами. А это сложно.» -Вася поднимал вверх палец и закатывал глаза.
«Так я же офицер» -напоминал я.
«Там это все равно.»-обреченно говорил Вася ,применяя правда более сильное выражение.
Наверное это называется психологическая подготовка бойца. Только вместо замполита у меня был пьяный Вася.
В разгар веселья кто-то сообщил, что на берегу недалеко от общежития раскинулся цыганский табор, неизвестно как забредший в наши места. Прихватив гитару и выпивку мы пошли к цыганам. Табор действительно был, горели костры и ходили цыганки в разно-цветных юбках. Оказалось, что прибыли они сюда на пароходе, который неподалеку покачивался на волнах. Мы быстро нашли общий язык, пели какие-то песни, кто-то танцевал, а цыгане почему-то называли меня Артур. Еще немного и вместо армии я кажется ушел или вернее уплыл бы кочевать. Кончилась выпивка и мы веселой гурьбой, прихватив несколько человек из табора, пошли в общежитие за добавкой . Бдительные вахтерши цыган в общежитие не пустили и нам пришлось с ними бурно расставаться на ступеньках у входа.
На третий день все, кто мог передвигаться, поехали со мной в аэропорт. Самолет улетал в одиннадцать вечера. Меня загрузили в лайнер и через час я проснулся в Тюменском аэропорту «Рощино». Ехать ночью в военкомат было бессмысленно, о гостинице можно было только мечтать и я стал бродить по аэровокзалу в попытке найти место, чтобы перебиться до утра. Наступила пора летних перевозок, все валили в отпуска. А большинство рейсов было через Тюмень. В зале было не то что присесть, стоять еще нужно было найти место.
Я вышел на улицу и наконец отыскал свободный краешек на уличной скамейке в аллее неподалеку от аэропорта. При мне была лишь легкая сумка. Засунув документы с остатками денег в карманы штанов и обняв сумку, я сидя задремал. Под утро часов в шесть из под скамейкой кто-то зашевелился и оттуда вылезла сухонькая старушка- бродяжка. В отличие от сидящих она проспала на траве под скамейкой, благо комплекция позволяла. Лукаво осмотрев нас, она улыбнулась беззубым ртом и игриво сказала: «Привет, джентльмены» . Джентльмены хмуро заулыбались. Бабулька была с юмором.
Неумытый, с помятой физиономией я явился перед воротами областного военкомата. Военкомат еще был закрыт, но перед входом уже сидело на траве человек пять таких же как я бедолаг.
«Жди. В девять запустят» -сообщили мне. Я присел рядом с ними.
Из разговоров я понял что призванные были в основном из южных районов области. Тюменская область почти как Италия: северные нефте-, газодобывающие районы и южные сельскохозяйственные. Посредине был Тобольск, который гордо не относил себя ни туда и ни сюда, а славился, тем что был родиной Гришки Распутина и, что там сидел под арестом последний царь.
«Я уже был на таких сборах»,- рассказывал один из ожидающих: «Два месяца ничего не делаешь, а только хреном груши околачиваешь. Лафа. Хоть отдохну.»
«Ну это куда попадешь»-возразил другой.
Мужик из незнакомого сельскохозяйственного Голышманова искренне радовался, что ему наконец удастся отдохнуть то ли от посевной, то ли уборочной. Какой конкретно я так и не понял. Он несколько раз вспоминал председателя своего колхоза, причем исключительно в неприличных выражениях.
Ко мне подсел парень со знакомой физиономией. «Ты из....?» он назвал мой город.
- «Да . А я тоже смотрю лицо знакомое»
«Марат» -представился он и протянул мне руку.
Марат закончил Тюменский индустриальный институт и работал в нашем городе в трубопроводном тресте.
«Как там? Не пойму хорошо или плохо?»-спросил я про армию.
- «Не знаю. Я так с удовольствием. Хоть от семьи отдохну.»
Марат женился еще в институте и устав от семейной жизни, жаждал побыстрее вырваться на свободу.
К девяти часам нас собралось человек тридцать. На крыльцо вышел капитан и стал проводить перекличку. На его удивление приехали почти все кого вызвали. Оказалось, что на сборы нужно было почти в два раза меньше. Как и всякий военный, капитан пошел советоваться с начальством. Мы в ожидании разбрелись по большому двору военкомата.
«Наверное взяли лишку» -угадал Марат: «Они всегда так берут с запасом. Кого -то не отпустят или попросят отпустить, кто-то заболеет или какие- нибудь семейные обстоятельства, типа жена рожает».
«За тебя просили?- спросил я .
-«Нет наоборот, сбагрили. Я им там участок трубы запорол. Трубоукладчик пьяный был. Ну а отвечать мне.»
«А за меня просили» -сказал я: « Даже до горкома дошли.»
«Это плохо» -ответил Марат.
Через полчаса вышел капитан и зачитал список, в котором была и моя фамилия. «Вы можете возвращаться по домам.»-сказал он, обращаясь к нам: «Остальным построиться.»
Больше всех убивался представитель Голышманова. Ему тоже велено было ехать домой и сражаться за урожай. Мечта отдохнуть от битвы рухнула. Мужик чуть ли не на коленях упрашивал капитана забрать его на сборы. Он долго ходил за ним по пятам, пока не вывел капитана из себя и тот приказал дежурному солдату выгнать колхозника за ворота.
Марата ожидаемо в армию попал. Он подхватил свою сумку, пожал мне руку и весело улыбнувшись сказал: «Жаль тебя не взяли, а то бы мы там покуролесили.» Где он там собирался куролесить я не понял, все таки в армию едет .
Перекусив в каком-то замызганном кафе, я поехал обратно в аэропорт. Ближайший рейс был в три часа. Я без проблем купил билет. Было начало лета и поток отдыхающих шел с севера на юг. Вот начиная со второй половины июля аврал начнется уже в обоих направлениях. А ближе к осени так вообще все повалят только на север по домам. Почти как птицы, только наоборот.
В ожидании рейса я по примеру утренней бродяжки прилег на траву, теперь мне уже было не до приличий. Я то дремал, то просто лежал, глядя в ясное безоблачное небо. Наверное военная тематика меня еще не отпустила и мне вспомнился рассказ деда -ветерана , который служил в аэропортовской охране. На отечественную войну деда призвали из маленькой деревушки близ Сургута. Сургут тогда тоже был деревней, но побольше. Возвращался демобилизованный дед в марте сорок шестого. Их привезли в Тюмень, а дальше дороги на север были только зимой или летом пароходом по реке. До пароходов было еще далеко, навигация начиналась только в мае. И дед, тогда молодой парень, пешком с котомкой и трофейным чемоданом пошел домой. Шел он от деревни к деревне. В каждой его ждал теплый прием счастливых сельчан и заждавшихся мужиков баб. Дед тормозил дня на три , потом шел дальше до следующей деревни, где его ждал прием не хуже. Через небольшие речушки и протоки его переправляли на лодках. Так он отшагал почти семьсот верст. Кажется он и пришел домой к началу навигации. Мне конечно такой путь не грозил, да я бы и не одолел. Закалка не та. Так что только самолетом.
Общежитие, еще не остывшее после моих проводов, тихо допивало остатки вчерашнего пиршества, когда на пороге появился я. Потрепанный и грязный. От изумления у завсклада Васи из рук чуть не выпал стакан, а все остальные с дикими воплями бросились меня обнимать.
Как сказала одна моя знакомая: «Ты для армии слишком хорош. Они это вовремя поняли.» Веселье, не успев затухнуть, возобладало с новой силой. Вася помчался к знакомой продавщице за водкой, а все остальные за закуской. Ну а дальше по тому же сценарию. Только песни были уже другие.
Ближе к зиме я встретил в городе Марата. Мы сначала не узнали друг друга в шапках и меховых шубах. Потом рассмеялись и обрадованно обнялись. «Ну как служилось?»,- спросил я. Марат начал рассказывать и я понял почему так сильно расстраивался тот мужик из Голышманова:
«Никому мы там были не нужны. Жили в отдельном блоке, ни строя, ни занятий. Из распорядка только завтрак, обед, ужин. Похоже, мы им там только мешали....»
Среди призванных оказалось два парня из самого Омска и на выходные группа особо спевшихся уезжала на квартиру одного из них, где переодевшись в собранное со всей его омской родни цивильное тряпье, весело проводило выходные на пляжах Иртыша, флиртуя с местными девчатами. И так два месяца. «....И курорта не надо.Я же говорил жаль, что ты не попал.»-закончил Марат.
Я вспомнил, что эти все эти два месяца работал как проклятый и только к концу сентября, когда все уже отгуляли и привезли своих детей в школу , мне удалось на пару недель вырваться в короткий отпуск. Да действительно ,тому голышмановскому мужику было о чем жалеть.
В народе это нелепое войско регулярно призываемых возрастных мужиков назвали «партизаны». Объяснив тем самым, как писал классик, их значение. Пузатые, небритые, а иногда и бородатые, в залежавшихся с войны пилотках и штанах не по размеру они не подходили ни под какие нормы и правила военной жизни. В армии «партизаны» были совершенно никому не нужны, но по какой-то неведомой причине каждый год их призывали и призывали. Не знающие чем себя занять, они бродили по близлежащим к воинской части поселкам, порой совершая различные неприглядные поступки. Жаль, конечно что я не попал в их славные ряды. Пару месяцев безмятежной жизни мне бы не повредили. Но я особенно не расстраивался. Мне хватило лагерей и военной кафедры в институте. Все- таки я человек совсем не военный .
Мы весело распрощались с Маратом, обменявшись телефонами. Несколько раз я еще встречал его в городе, но потом он исчез и по слухам переехал с семьей куда-то дальше на Север.
А новое звание мне присвоили и без сборов. После нового года меня снова вызвали в военкомат и тот же маленький майор, напрягаясь от важности, сообщил что я теперь «старший лейтенант». Майор снизошел до рукопожатия и на удивление обращался на «вы». Очевидно при поощрении надо было так . Это стало вершиной моей воинской карьеры, которая этим и закончилась, не успев начаться. И даже афганская авантюра, которая пришлась на наше поколение, меня тоже к счастью не затронула.
Сейчас, когда я смотрю на здоровых мужиков, лихо и безрассудно размахивающих с экрана телевизора автоматами или гранатометами, мне становится грустно. Не наигравшиеся в войну в детстве и ничего полезного в своей жизни не сделавшие, они с легкостью, не знающей цены настоящему труду, разрушают то, что строилось и создавалось мирными людьми . Жаль, что они не смогли найти занятия достойнее. Ну а с другой стороны, стрелять ведь проще, чем класть кирпичи на стройке или стоять у станка. Да и оплачивается наверное несравнимо выше.
На одной из страниц моего так и невостребованного военного билета я обнаружил запись, выведенную каллиграфическим почерком какого-то штабного писаря: «В вооруженных силах СССР не служил». Я поборолся с соблазном самому дописать в этом уже потерявшем силу документе: «...и в Российских, и ни в каких других тоже...», но решил не портить реликвию. Пусть остается на память. Все мое знакомство с армией-это полуторамесячные сборы под Полтавой, да не состоявшийся поход в «партизаны». О чем я ничуть не жалею.
