Нэнси сидела напротив меня, разлепляя глаза. Мне пришло в голову самому приготовить завтрак — сварить кофе, поджарить глазунью с беконом. Я смотрел на неё, на её утреннюю причёску, на её заспанное лицо.
-Грэг, мне приятно отцовское внимание, но ты перегибаешь, - просипела она, увидев в моём поведении отцовскую заботу, возможно впервые за много лет, - что-то случилось?
Я решил ничего не говорить, просто опустил взгляд в свою тарелку. Она ещё мгновение следила за вилкой, которой я орудовал с большой скоростью, затем залпом опустошила чашку кофе и встала из-за стола, ни разу не прикоснувшись к еде.
-Не люблю наедаться с утра - Нэнси опёрлась сзади на спинку своего стула и задала вопрос, который я ждал, - Так что на счёт музыкального магазина? Ты разрешаешь мне там поработать?
Я кивнул, смотря ей в глаза, выискивая в её голове планы помимо этой работы, но ничего не увидел. Она слегка удивилась, но тут же подлетела ко мне, поцеловала в небритую щёку и убежала к себе, прихорашиваться для собеседования.
Мне нужно было играть роль человека, который ничем не обеспокоен. Тарелка опустела, за ней чашка. В итоге — я сидел за пустым столом, скрестив руки на груди. Со стороны могло показаться, что я сейчас же рвану вслед за дочерью, распотрошу весь музыкальный магазин, в котором она хочет работать, но найду доказательства своего беспокойства. Такой расклад не мог устроить человека с моей фантазией. Я видел, как Нэнси выходит из комнаты, смотрит на эту картину на кухне и подходит ко мне, пытаясь меня успокоить. Я раскалываюсь — говорю, что обеспокоен их двухсекундным разговором с покойной проституткой, говорю, что боюсь за неё. Ненси стоит с вытаращенными на меня глазами и мысленно вспоминает всех людей в округе, которые сдают квартиру.
Поэтому я убрал со стола и убежал в свой кабинет, дважды провернул защёлку и сел возле компьютера. Вокруг моей головы кружились мои собственные мысли, они дрожали и ударялись друг о друга. В нижнем ящике моего стола, между стопок с чистой бумагой лежал полулитровый творческий запас — коньяк, который я как-то на спор украл из супермаркета. Его цена на тот момент была настолько высока, что любой захотел бы заиметь такую драгоценность даром. Я спокойно вошел в супермаркет, перездоровался со всеми охранниками и кассирами, изучил все камеры. Маршрут был прост — через вертушку вперёд к стенду с моющими средствами, затем налево вдоль овощных корзин, прямо до упора и снова налево. Полки с алкоголем, от пива с самого края, до элитных вин возле кассы, были самыми заметными местами во всём магазине. Даже близорукий мог с одного конца увидеть, как я прячу крохотную бутылку в глубокий внутренний карман. Но мой оппонент всё просчитал. Его звали Егор Максимович Скотов — единственный русский и второй писатель, такой же как я завсегдатай бара «Мужской секрет». Русские, как ни одна другая нация в мире, умеют воровать из магазинов. Егор часто посещал избранный нами супермаркет, и заметил, что за год до спора в предрождественскую неделю вокруг алкоголя собирается такая толчея, что заметить одну маленькую, но очень дорогую бутылку, будет просто невозможно. Он оказался абсолютно прав. Никто не заметил, как я снял бутылку с самого верха и запрятал её в глубины своей одежды. У меня ушло ещё пять минут на выход из толпы, но я пробрался, очутившись как раз у самой кассы. Здесь то меня бросило в жар. Волосы колыхались на голове, как пряди змей у Горгоны. Ни один человек не смотрел даже в мою сторону, все были увлечены тем, как охранники разнимают двух седых стариков, схватившихся за последнюю бутылку шампанского. Для ещё большего отведения подозрений я купил шоколадку и ни разу не взглянул молодой улыбающейся кассирше в глаза. Выйдя на свежий морозный воздух к трибуне своих «болельщиков», сидевших снаружи на лестнице, я глубоко вздохнул, содрал с Егора обещанные сто баксов и развернулся в сторону дома. Парни думали распить божественную жижу в честь рождества, но в бутылке отныне находился не коньяк, а моя собственная кровь. Я стал бояться за эту бутылку больше, чем за то, что меня могли за неё упрятать больше, чем просто надолго. С тех пор, а спору уже минуло два с половиной года, бутылка храниться в моём столе.
Я не позволял себе даже касаться её, уповая на то, что внутри этого дорогого стекла находится моя энергия — отпив из неё я снова смогу писать, если вдруг разучусь. Мысли о Стефани и Нэнси как-то сами собой заставили меня откупорить дорогой напиток. На запах коньяк был похож на что-то исполински важное и элитное, но с первым же глотком стало понятно, что даже если в бутылке и моя собственная кровь и энергия, на вкус они — дерьмо. Пойло. Пойло за тысячу с лишним долларов. Не было даже прилива сил. Тем не менее, мысли отходили. За час я сделал из этого элитного продукта пустую бутылку. Перед глазами всё смазывалось и я толком не видел стрелок на часах, а экран ноутбука для меня казался слишком ярким, чтобы на него смотреть, поэтому ещё на первой трети бутылки я закрыл его.
Единственное, за что я говорил спасибо этому отвратительному напитку — от него у меня потом так и не болела голова. Я просто видел весь окружающий мир, как картину, написанную маслом. Каждая деталь состояла из мазков, а там где начиналась работа художника со светом, заканчивалось моё внимание. На свет смотреть я не мог. Откуда-то из прошлого в мои уши залетело звучащее очень благодарным «Пока, пап». Чудилось, что эту фразу Нэнси сказала уже давным-давно, но летела она ко мне чрезвычайно долго. Я пил, расхаживая по всему кабинету, поэтому и пейзаж за окном очень долго вставал на своё место. Вроде бы я бросил пустую бутылку в распахнутое окно, но слышал чёткий удар о стену за спиной, хруст битого стекла под ногами. Мир не хотел немного притормозить, а я так и не мог за ним угнаться.
* * *
-...о таком вообще редко когда можно узнать, - за моей спиной говорил красивый, но, как мне казалось, немного напуганный женский голос, - Стефани Хили, да?
Этот женский голос явно не разговаривал по телефону, я чувствовал тёплые потоки воздуха, ударяющиеся о моё плечо. Я открыл глаза и увидел обилие темно-голубого цвета — шёлковые простыни, стены, ковролин, занавески — всё было однотонно. Цвета грусти.
-Я ничего о ней не слышала, - снова заговорил этот голос.
Всем телом я развернулся, скинув с себя чью-то руку. Прямо за мной, вплотную, лежала нагая дама примерно моего возраста. Её тело ничего не укрывало, и от прохлады, шедшей прямиком из фрамуги над нами, на нём вскочили мурашки. Я целиком оглядел её, надолго остановившись на отвердевших розовых сосках. В голове не проскакивало даже мысли о том, кто эта женщина, почему мы с ней лежим в одной кровати. Зато типичный мужской мозг сразу подметил её шикарную грудь, которая не смотря на кажущийся возраст сохранила свою красоту и некоторую упругость.
-Ты чего, Грэг? - изумлённо вопросила женщина. - как в первый раз меня видишь.
Здесь мне стало не по себе. Вопросы в стиле: «да, кто ты?» отрезало напрочь. Я снова повернулся к стене. Женщина прильнула, снова уткнувшись лицом в моё плечо. Я тупо палил в одну точку, напраягая память, а она спокойным голосом рассуждала на счёт Стефани Хили. Раз из раза она повторяла, что если бы не я, до неё бы такая новость не дошла никогда.
-Боже. На стуле. Голая. Со связанными руками. - на последнем слове она ударилась головой о мою спину в месте между лопатками. - Мы работаем без крыши. Да, некому сдирать с нас часть прибыли, некому стоять сверху, приказывая кого-либо обслужить, но некому и предоставить защиту. Хорошо, что я давно тебя знаю, могу доверять — после этой истории, я сделаю перерыв, никаких клиентов хотя-бы неделю. Мне страшно.
Салли! Она — Салли. Я точно не знаю, настоящее ли это имя, но я всегда звал её Салли. Эта манера говорить — эмоции и эмоции. Мне никогда не приходилось слушать её трезвым, даже видеть её лицо не находясь в угаре. По своему она и в тридцать шесть была очень приятна — веснушки на лице, тонкий нос, чёрные, как смоль волосы в милом пучке. Она всегда выглядела именно так, но на расстоянии в двадцать сантиметров я не видел её ни разу. Это точно была Салли — мать одиночка, убирающая со столов в моём любимом баре. Она упоминала, что с её непреднамеренных родов в тридцать лет ей ещё не приходилось работать только в каком-то определённом месте. По две-три смены в день, средства за которые она тратила в тот же день, чтобы её близнецам не пришлось стать обделёнными.
-Салли? - шепнул я себе через плечо, пытаясь скрыть в интонации свою девичью память.
-Грэг? - тоже шепотом отозвалась она.
-Как я здесь оказался? Где я? - всё-ещё очень тихо спрашивал я.
-Ты у меня в объятиях. - она сказала эту фразу с такой иронией, что я сумел наконец понять, почему она так легко забыла имя отца своих близнецов.
Объяснять, что я имел в виду мне не хотелось. Я почему-то чувствовал ужасную усталость, словно после того, как разбилась бутылка в моём кабинете, я быстро оделся и побежал искать эту самую Салли по всему городу. Это казалось абсолютной правдой — у меня жутко болели бёдра и икры. Я не мог оторваться от подушки, а веки как будто кто-то сшивал между собой. Салли легонько захрапела, её рука стала в разы тяжелее, но даже сбросить её с себя я был уже не в состоянии. Я был в состоянии только поддаться усталости. Я уснул.