оглавление канала
Все, наконец, поднялись на ноги, и принялись оглядываться. Увидев, что мы оказались заблокированными, Кащей стал подступать ко мне, пытаясь предъявить претензии.
- Ну, выводите нас отсюда… Вы нас сюда завели, вы и вывести должны!!!
Я зло оскалилась.
- Выводите?! Должны??!!Может быть, вы у своего придурочного прихвостня спросите, куда выводить?! Это ведь благодаря его неуемной тупости и жадности мы оказались здесь, в подобной ситуации! – Меня начало слегка потряхивать от этой напыщенной рожи, и я начала терять самообладание от слепой ярости.
Кащей на меня растерянно хлопнул глазами, а потом начал злиться, что называется, набирая обороты:
- Но ведь это ваше Капище, и вы тут должны быть, как у себя дома! Значит, и выход для вас должен быть!
Я, сдерживаясь из последних сил, проговорила свистящим шепотом:
- Похоже, зря я Ольховского «полудурком» назвала. У нас говорят: «Каков хозяин, такова и его собака». Тут слегка наоборот. – Мои «изысканные» выражения, как видно, доходили до него плохо, и я пояснила, зло улыбаясь. – Другими словами, я хотела сказать, что Ольховский полудурок, весь в своего хозяина! – А потом, все же, не утерпев, рявкнула. – Ты что, совсем идиот?! Пещера распознала чужаков, проникших в нее, когда этот кретин, - Я ткнула пальцем в Ольховского, - начал выколупывать из стенки драгоценные камни! Никому из Рода такое и в голову не придет! И поэтому, сразу сработали ловушки. А они, эти самые ловушки, как должно быть понятно любому здравомыслящему человеку, но до тебя, по неизвестной причине все еще не доходит, по-видимому, из-за невеликого размера головного мозга, делаются на чужаков! И вовсе не для того, чтобы просто напугать! Чужаков здесь не ждет ничего хорошего… – И с горечью добавила, - Ну и нас, вместе с вами, тоже…
До Кащея, наконец, начало доходить. И он, с видом обиженного и напуганного одновременно ребенка, жалобно спросил:
- Ну ведь они должны когда-то открыться… Иначе вы не сможете проходить на последний уровень…
Я от такой тупости, даже головой помотала. Да, как страх оглупляет человека! Вместо того, чтобы собраться, успокоиться и принять более или менее здравое решение, тот начинает терять самообладание и превращается в перепуганное и туповатое существо! С ехидной ухмылкой я пропела:
- Конечно… Но тут, если ты не заметил, Волхвы не шастают туда-сюда каждый час. Безусловно, через какое-то время, ловушка откроется. Только, боюсь, это уже не будет для нас иметь никакого значения, потому как, мы к тому времени уже будем мертвы.
Ольховский, все это время, пока мы с Кащеем так «мило» беседовали, внимательно прислушивался к нашему разговору, стоя в сторонке с угрюмым видом. А потом, вдруг зарычал, как голодный зверь, и пошел на меня, выставив вперед свои скрюченные пальцы, пытаясь, как видно, дотянуться до моего горла. При этом, он выкрикивал неясные ругательства в мой адрес. Кстати, довольно красноречивые и весьма красочные. И я поразилась, как, оказывается, много я о себе не знала. Суть его выкриков сводилась только к одному: я всех завлекла в ловушку специально по причине подлости своей души. Я даже не обиделась и не разозлилась. Похоже, у Саши, после всего пережитого в подземелье, начала съезжать крыша. Я просто сделала шаг немного в сторону, чтобы избежать его, тянущихся ко мне рук, и от всей души залепила ему кулаком в левое ухо, вложив в этот удар все накопившееся раздражение последнего времени. Ольховский как-то странно хрюкнул, и молча завалился вбок, а потом и на спину. Его голова пришла в соприкосновение с гладким каменным полом, и раздался гулкий звенящий звук, будто кто-то в отдалении ударил один раз в колокол.
Рука у меня заныла и тут же онемела до самого локтя, и я невольно сморщилась от боли. Но это была небольшая цена за то удовольствие, которое я при этом получила. Подоспевший Божедар растерянно переводил взгляд с неподвижно лежавшего Ольховского на меня. А потом уважительно произнес:
- Ну ты даешь… Его словно кувалдой огрело… Не ровен час, совсем коньки отбросит.
Я, все еще потирая руку и морщась от боли, презрительно фыркнула:
- Ничего ему не будет… Если бы мозги были, то могло быть сотрясение, а так… Оклемается… - Потом, покрутила головой, и настороженно спросила. – Скажи, а ты ничего не чувствуешь?
Божедар повторил мой жест, поглядел во все стороны, и осторожно протянул:
- Да, вроде бы, ничего… А ты что-то чувствуешь?
Я в ответ только кивнула головой.
- Дышать стало труднее… Воздух, как будто остановился…
Мы переглянулись с ним настороженно. Одна и та же мысль пришла нам в голову. Все правильно, ловушка – это для врагов, а с ними, пытающимися проникнуть в наше святая-святых, никто церемониться не собирался. Божедар пристально оглядел наш закуток, и озабоченно произнес:
- Думаю, часа на два – три хватит, а там…
Что будет «там», думать не хотелось.
Кащей, все это время зажавшись в уголок, наверное, чтобы не попасть мне под горячую руку, испуганно спросил:
- Чего «часа на два-три» хватит? О чем это вы?
Я криво усмехнулась, оглядывая это жалкое создание с ног до головы.
- Вам не придется сидеть здесь сто лет, дожидаясь, когда ловушка наконец откроется. Мы умрем гораздо раньше. – А потом, добавила уже безо всякого ехидства, больше себе, чем ему. – Подача воздуха прекратилась. А в закрытом помещении такого объема, воздух кончится быстро. Мы просто задохнемся.
Я сказала это как-то просто, совсем буднично, словно говорила не о нашей скорой кончине, а о чем-то совсем незначительно-житейском. Кащей недоверчиво оглядел нас, но заметив по выражению наших лиц, что мы даже и не намеревались шутить, впал в беспокойство. Он начал метаться от стены к стене, стуча по каменным дверям кулаками, и бормоча какие-то, не то ругательства, не-то проклятия на своем, совсем нам непонятном языке. Божедар попробовал его успокоить. Да, куда там! Он носился, как укушенный, колошматя своими кулачками по гладкому камню. Когда на его руках выступила кровь, он не угомонился, а разошелся еще больше, словно вид собственной крови возбудил его до невозможности. Он принялся пинать стены ногами, глаза его сверкали каким-то сатанинским блеском, лицо искривилось от ярости, волосы жиденькими прядями прилипли к потному лбу. Смотреть на это было неприятно, если не сказать, гадко. В конце концов, поняв, что этим ничего не изменить, он выхватил свой пистолет, и, направив его дуло прямо Божедару в голову, принялся визжать, обращаясь ко мне:
- Если ты нас отсюда не вытащишь, я его пристрелю!!! Ты слышишь меня, ведьма!!! Я пристрелю его, и ты увидишь, как его мозги забрызгают здесь все стены!!!
Похоже, у него началась истерика. Божедар, выставив вперед ладони в примирительном жесте, заговорил монотонным, успокаивающим голосом:
- Тише… Тише… Успокойся… Убери пистолет. От выстрела в таком замкнутом пространстве, с вогнутыми стенами, может быть рикошет. И куда полетит тогда пуля, неизвестно. Спрячь оружие, а то неровен час, ногу себе прострелишь…
Но это Кащея не успокоило. Напротив, он впал в буйство. Принялся размахивать своим пистолетом, выкрикивая бессвязные слова, опять же, на своем языке. Тогда Божедар сделал несколько коротких шагов навстречу Кащею, и заговорил монотонным голосом:
- Ало ма́рево стуха́т,
Сло́нце красно ни свирка́т
Лучик ни сугре́юти
Нощка чароде́юти
Лунь да выступа́юти
Звёздоньки свирка́юти
Ро́дной да вара́жею
Нощка дивна са́жею…[1]
На последнем слове, к моему огромному удивлению, Кащей широко зевнул, хлопнул удивленно пару раз ресницами, и сполз по стеночке на пол. Рука у него разжалась и пистолет, тихонько громыхнув, откатился к нам под ноги. И он, закрыв глаза, сладко засопел. Божедар осторожно наклонился, поднял оружие и засунул себе в заплечный мешок. На мой изумленный взгляд, он смущенно пробормотал:
- Пускай поспит. Его суета нам сейчас совсем не к чему.
Я немного растерянно кивнула ему головой, мол, пускай поспит, я не против. Открыла было рот, чтобы задать вполне себе резонный вопрос любимому, но тут же опять закрыла. Все это было сейчас не главным. Нам бы отсюда живьем выбраться, а там потом у нас будет время поговорить обо всем. Я кивнула головой на Ольховского:
- Давай ка, свяжем его на всякий случай. А то очнется, опять буйствовать начнет. А оно нам сейчас совсем не ко времени.
Божедар с готовностью кинулся к Ольховскому. Вытащил из его собственных брюк ремень, и скрутил тому руки за спиной, перевернув предварительно его на живот. Мне показалось, что он с некоторым облегчением выдохнул, когда понял, что я не собираюсь прямо сейчас его ни о чем расспрашивать.
Успокоив разными способами наших «туристов», мы с пониманием посмотрели друг на друга. Божедар, с болью в голосе проговорил:
- Боюсь, родная, тебе придется использовать Шепот богов. Иначе нам отсюда просто не выбраться.
Я была ему благодарна за то, что он не стал меня спрашивать, могу ли я его использовать в этой жизни, и достаточно ли для такого отчаянного шага моих воспоминаний. Мне было страшно признаться даже самой себе, что могу не справится с подобным, что у меня попросту может не хватить ни знаний, ни силы, чтобы исполнить весь ритуал правильно, чтобы та сила, которую я собиралась высвободить не наделала еще больших бед, и, вообще, чтобы я смогла удержать эту страшную силу, знания о которой когда-то было даровано нам богами. Думать об этом сейчас – значит обречь себя на неудачу. А других вариантов выйти отсюда живыми у нас не было, и я это очень хорошо понимала.
[1] Древнеславянский приговор на сон.