Художник Василий Верещагин не только рисовал, но дружил и с письменным словом, сочинял очерки о своих поездках. А так как бывал он много где (неугомонный был человек), то ему было что вспомнить и описать.
Оказавшись в Средней Азии, которая для России тогда была такой же далёкой и экзотичной колонией, как для Британии - Индия, Верещагин подметил и подивился многому. Среди прочих странных обычаев он обратил внимание на «батча» - танцоров-мальчиков, который производили прямо-таки фурор у местного мужского населения, не меньший, чем, должно быть, производили в Петербурге прима-балерины императорского балета.
Вот что писал художник об этом, не лишённом, мягко говоря, странности явлении (к слову сказать, нечто подобное было и в Османской империи):
Крайне униженное положение женщин составляет главную причину одного ненормального явления, каким представляется здешний «батча». В буквальном переводе «батча» значит мальчик; но так как эти мальчики исполняют ещё какую-то странную роль, то и слово «батча» имеет ещё другой смысл, неудобный для объяснения.
В батчи-плясуны поступают обыкновенно хорошенькие мальчики, начиная лет с восьми. Из рук неразборчивых на способ добывания денег родителей ребенок попадает на руки к поклонникам красоты, отчасти немножко и аферистам, которые с помощью старых, окончивших свою карьеру плясунов и певцов выучивают этим искусствам своего питомца и раз выученного нянчат, одевают, как куколку, нежат, холят и отдают за деньги на вечера желающим, для публичных представлений.
Такие представления - «тамаша» - даются почти каждый день в том или в другом доме города, а иногда и во многих разом, перед постом главного праздника байрама. Тогда во всех концах города слышны стук бубен и барабанов, крики и мерные удары в ладоши, под такт пения и пляски батчи.
Я просил устроить «тамашу». В воротах и перед воротами дома мы нашли много народа; двор был набит битком; только посередине оставался большой круг, составленный сидящими на земле зрителями; всё остальное пространство двора - сплошная масса голов; народ во всех дверях, по галереям, на крышах (на крышах больше женщины). С одной стороны круга, на возвышении, музыканты - несколько больших бубен и маленькие барабаны; около этих музыкантов, на почётное место, усадили нас, к несчастью для наших ушей. Двор был освещён громадным нефтяным факелом, светившим сильным красным пламенем, которое придавало, вместе с темно-лазуревым звёздным небом, удивительный эффект сцене.
«Пойдемте-ка сюда», - шепнул мне один знакомый сарт, подмигнув глазком, как это делается при предложении какого-нибудь запретного плода. «Что такое, зачем?» - «Посмотрим, как батчу одевают». В одной из комнат, двери которой, выходящие на двор, были закрыты, несколько избранных почтительно окружали батчу, прехорошенького мальчика, одевавшегося для представления; его преображали в девочку: подвязали длинные волосы в несколько мелкозаплетённых кос, голову покрыли большим светлым шёлковым платком и потом, выше лба, перевязали ещё другим, узко сложенным, ярко-красным. Перед батчой держали зеркало, в которое он всё время кокетливо смотрелся. Толстый-претолстый сарт держал свечку, другие благоговейно, едва дыша (я не преувеличиваю), смотрели на операцию и за честь считали помочь, когда нужно что-нибудь подправить, подержать. В заключение туалета мальчику подчернили брови и ресницы, налепили на лицо несколько смушек - и он, действительно преобразившийся в девочку, вышел к зрителям, приветствовавшим его громким, дружным одобрительным криком.
Батча тихо, плавно начал ходить по кругу; он мерно, в такт тихо вторивших бубен и ударов в ладоши зрителей выступал, грациозно изгибаясь телом, играя руками и поводя головою. Глаза его, большие, красивые, чёрные, и хорошенький рот имели какое-то вызывающее выражение, временами слишком нескромное. Счастливцы из зрителей, к которым обращался батча с такими многозначительными взглядами и улыбками, таяли от удовольствия и в отплату за лестное внимание принимали возможно униженные позы, придавали своему лицу подобострастные, умильные выражения. «Радость моя, сердце мое», - раздавалось со всех сторон. «Возьми жизнь мою, - кричали ему, - она ничто перед одною твоею улыбкою» и т.п.
Вот музыка заиграла чаще и громче; следуя ей, танец сделался оживлённее; ноги - батча танцует босиком - стали выделывать ловкие, быстрые движения; руки змеями завертелись около заходившего корпуса; бубны застучали ещё чаще, ещё громче; ещё быстрее завертелся батча, так что сотни глаз едва успевали следить за его движениями; наконец, при отчаянном треске музыки и неистовом возгласе зрителей воспоследовала заключительная фигура, после которой танцор или танцовщица, как угодно, освежившись немного поданным ему чаем, снова тихо заходил по сцене, плавно размахивая руками, раздавая улыбки и бросая направо и налево свои нежные, томные, лукавые взгляды.
Чрезвычайно интересны музыканты; с учащением такта танца они ещё более, чем зрители, приходят в восторженное состояние, а в самых сильных местах даже вскакивают с корточек на колени и донельзя яростно надрывают свои и без того громкие инструменты. Батчу-девочку сменяет батча-мальчик, общий характер танцев которого мало разнится от первых. Пляска переменяется пением оригинальным, но и монотонным, однообразным, большею частью грустным! Тоска и грусть по милом, неудовлетворённая, подавленная, но восторженная любовь и очень редко любовь счастливая служат обыкновенными темами этих песен, слушая которые туземец пригорюнится, а подчас и всплакнёт.
Интереснейшая часть представления начинается тогда, когда официальная, т. е. пляска и пение, окончилась. Тут начинается угощение батчи, продолжающееся довольно долго - угощение очень странное для мало знакомого с туземными нравами и обычаями. Вхожу я в комнату во время одной из таких закулисных сцен и застаю такую картину: у стены важно и гордо восседает маленький батча; высоко вздёрнувши свой носик и прищуря глаза, он смотрит кругом надменно, с сознанием своего достоинства; от него вдоль стен, по всей комнате, сидят, один возле другого, поджавши ноги, на коленях, сарты разных видов, размеров и возрастов - молодые и старые, маленькие и высокие, тонкие и толстые - все, уткнувшись локтями в колени и возможно согнувшись, умильно смотрят на батчу; они следят за каждым его движением, ловят его взгляды, прислушиваются к каждому его слову.
Счастливец, которого мальчишка удостоит своим взглядом и ещё более словом, отвечает самым почтительным, подобострастным образом, скорчив предварительно из лица своего и всей фигуры вид полнейшего ничтожества и сделавши бату (род приветствия, состоящего в дергании себя за бороду), прибавляя постоянно, для большего уважения, слово «таксир» (государь). Кому выпадет честь подать что-либо батче, чашку ли чая или что-либо другое, тот сделает это не иначе как ползком, на коленях и непременно сделавши предварительно бату. Мальчик принимает все это как нечто должное, ему подобающее, и никакой благодарности выражать за это не считает себя обязанным.
Я сказал выше, что батча часто содержится несколькими лицами: десятью, пятнадцатью, двадцатью; все они наперерыв друг перед другом стараются угодить мальчику; на подарки ему тратят последние деньги, забывая часто свои семьи, своих жён, детей, нуждающихся в необходимом, живущих впроголодь.