«А сейчас бы селёдки кусок, да лук в уксусе вымочить, да хвостик выловить из тарелки за самый кончик», - подумал Иваныч и несуществующим ртом сглотнул несуществующую слюну.
«Невесело ему сейчас, наверное, – подумал Иваныч, глянув на кучу земли, под которой не так глубоко стоял красный Митькин гроб. – Лучше бы ливень, или гроза, или снег – такой, мокрый и мёрзкий, чтоб совсем уж невмоготу, чем эта тоска оранжевая да в первый-то вечер!»
Иваныч ещё раз с жалостью посмотрел на Митькин кривой холмик. Затем своим покойницко-всемогущим взглядом проник под груду ещё рыхлой земли, заглянул под крышку обитого красным бархатом гроба, ожидая, очевидно, увидеть какие-то нехорошие эмоции на Митькином лице и убедиться, что новенький солидарен с ним в вопросе пакостности оранжевого вечера, но, понятное дело, увидел только, что лица-то и не было вовсе – там оно осталось, на асфальте под недомытым окном. То, что осталось после Митьки, соскребли с грязного тротуара, так что богатючей Митькиной родне даже не пришлось удивиться тому выражению восторга и счастья, которые застыло бы на его лице, той блаженно-безумной улыбке, которая навечно осталась бы на приоткрытых, зацелованных красавицей в подвенечном платье губах, если бы эти губы не разбились вдрызг о маленький бетонный бордюрчик, когда Митька рухнул с высоты десяти этажей, так и не выудив маленький чёрный катышек из угла оконной рамы.
«И не поговоришь ведь». Иваныч, который в общем уже смирился не только со своим новым положением, но и с теми правилами, которые кто-то неведомый и, видимо, злой установил тут (а как же – как в больнице: с утра обход, процедуры – успей очередь занять, сончас – как положено, никаких посещений тебе, понимаешь; вечером банки для анализов разнесли - со скрюченной в ковырялку фольговой крышкой внутри для кала и майонезные для мочи), все же не удержался и возмутился тому, что с соседями общения не было у него никакого.
Даже хорошенькая ИвановаАннаИвановна1920-1957Трагическипогибла только и делала, что смотрела прямо перед собой керамическими глазами, то есть проку от неё не было не больше, чем от портрета красотки на стене в тюремной камере. (Иваныч, со смертью не потерявший чувства юмора, усмехнулся несуществующими губами, представив себе могильный керамический овальчик с обнажённой красоткой над кроватью заключённого вора-рецидивиста или карманника).
Впрочем, что чувствует сейчас Митька, вглядываясь в свое имя, выжженное на дорогом («Маменька, видать, разорилась!»), с вензелями и рюшечками, кресте, и прислушиваясь (не услышать его было нельзя – вот в этом Иваныч-то точно был убежден) к всё-таки возрождающему к жизни «скуыку-куыку», будь оно неладно, Иваныч и так доподлинно знал без всяких там разговоров.
Чёртово оранжевое солнце закатилось, наконец, за пригородную трассу, проходящую где-то неподалеку. Вороны, досмотрев вечерние новости и перемыв кости давно лежащим тут мёртвым и заходившим за день живым, отправились спать. «Вот и слава Богу. Не хватало ещё, чтобы вы во тьме чернели на крестах нахохлившимися шуршащими кучками или нежданно-негаданно вспархивали с мест, тревожа своим «каррром» ночной покой», – подумал Иваныч. Кладбищенские сверчки по чьей-то команде (очевидно, главного сверчка) застрочили свою заунывную симфонию.
Ветер донёс до кладбища перестук колес далёкого поезда. Куда-то ехали живые: пили чай в душных купе, стояли в очередь в туалет в воняющем мочой и куревом тамбуре, смотрели из окна на проплывающие мимо убогие пейзажи, одевали в наволочки жидкие железнодорожные подушки, совали в рот неугомонным детям холодные куски сваренной не один день назад курицы, со смачным «псссс» открывали купленные втридорога на захудалом полустанке бутылки тёплого пива, выставляли в открытые окна носы, чтобы их потрепал ветер; играли засаленными картами в «дурака»; брызгая слюной, спорили о политике. Патлатые подростки засовывали в немытые уши такие же грязные, покрытые ушной серой наушники. Старые тетки спали, выставив в проход свои старческие с жуткими натоптышами и мозолями ноги и пугая бегающих по проходу детей длинными волосками, торчащими из ноздрей, которые при лежачем положении тел казались двумя огромными зевами пещер или жёрлами потухших вулканов. Оставшиеся вдвоем в купе одинокая разведёнка и студент-баскетболист метра два ростом, младше её лет на десять – оба изнемогали от желания и томились ожиданием удовольствия, которое сулила им наступающая ночь. Старая, как мир, игра была в самом разгаре: он делал вид, что читает и не видит, как она, встав на цыпочки на краешек нижней полки, пытается дотянуться до сумки, стоящей на полке верхней, и её обтягивающие джинсы чуть сползают с талии, все ниже и ниже, обнажая низ загорелой спины и нетронутые солнцем белые ягодицы, и она все никак не дотянется.
Но вот наступает ночь, наполненная до отказа однообразно-романтичным, то стихающим, то нарастающим в своей интенсивности «тугудук-тугудуком» железных колес, и его сильные руки сожмут её в объятиях, и её шумное дыхание ляжет песней на музыку шпал.
Но какой же тоской отзовется этот перестук в сердцах мёртвых….
Живые, что ж вы делаете с нами?
Где-то совсем неподалеку послышался звук остановившегося автобуса. Как показалось Иванычу, то был небольшой, дышащий на ладан ПАЗик, скорее всего, грязно-жёлтый, с двумя маленькими вылупленными глазками-фарами: такие обычно возят каких-нибудь божийодуванчиковых старушек из деревень в какой-нибудь районный центр за справкой из райсобеса. Лязгнули двери, сначала открывшись и, видимо, впустив пассажиров, стоящих на остановке (ёшкин кот, откуда ж тут остановка – среди могил-то, а главное, кто в такой час сюда приехал или зачем уезжает отсюда?), а потом закрывшись. Автобус в сумерках (горящих фар Иваныч не видел) поехал дальше, судя по звукам урчащего двигателя, петляя среди могил).
Какая-то непонятная птица-лунатичка в полутьме затянула своё еженощное «Ууу! Уу!» Убаюканный (насколько это вообще было возможно в его нынешнем состоянии) ею, Иваныч снова погрузился в своё ежедневное занятие.
Он стал думать и вспоминать.
Память – единственное, что у него теперь осталось! – усадила Иваныча в его любимое, скрипучее и протертое кресло, укрыла его хоть и в дырах, но тёплым пледом, подоткнула его ему под ноги.
Память не брезговала им – мало того, что старым, да еще и мёртвым вдрызг.
Она принесла с кухни горячий чай в щерблёном бокале с невымываемыми заварочными вензелями на дне и стенках
Память угостила его старой завалявшейся в углу шкафчика карамелькой, завернутой в бумажку, обсиженную мухами и тараканами.
Она включила дохленькую лампочку в торшере, и, хоть воспоминания Иванычевы были не из приятных, всё же то было какое-никакое, а времяпрепровождение.
Продолжение следует...
Читайте все опубликованные части книги.
Иваныч. Часть 15.
Иваныч. Часть 1.
Иваныч. Часть 2.
Иваныч. Часть 3.
Иваныч. Часть 4.
Иваныч. Часть 5.
Иваныч. Часть 6.
Иваныч. Часть 7.
Иваныч. Часть 8.
Иваныч. Часть 9.
Иваныч. Часть 10.
Иваныч. Часть 11.
Иваныч. Часть 12.
Иваныч. Часть 13.
Уважаемые читатели! Рад буду вашей поддержке, вашим комментариям и вашим советам! Поддержите, пожалуйста, мой канал! Если материал понравился - ставьте лайк! Заранее всем благодарен!