Во всех историях о поисках Бога обычно присутствуют добрые верующие бабушки, детские воспоминания о луче света, струящемся через церковные окна, о подаренной просфорке проходящим мимо алтарником… Такая детская вера, которая потом, пройдя определенные испытания, становится верой осознанной, взрослой.
А у меня всё было совершенно не так...
Мы продолжаем рассказывать о прихожанах Феодоровского собора Санкт-Петербурга. Сегодня рассказ Анны Ершовой, журналиста, редактора, преподавателя.
Дыра размером с Бога
В детстве я ничего не слышала о Боге. Ну вот абсолютно ничего. Я росла в советское время, но уже совсем позднее, когда перестали бороться с верующими, потому что их попросту не осталась. По крайней мере их не было у нас в городе. Родители в моем раннем детстве переехали в Сибирь: папа был энергетиком, он строил Сургутскую ГРЭС. Это сейчас в Сургуте много всевозможных храмов. А в те времена во всем городе не было даже часовни.
Бог, церковь? Мой ум ни на секунду не останавливался на этих понятиях, это было что-то из прошлого века, давно забытое. Даже мои бабушка и дедушка были совершенно советскими людьми и свято верили лишь в построение коммунизма. Никакие разговоры о религии никогда не касались моих ушей.
Когда же я почувствовала то, что называют «дырой в душе размером с Бога»? И поняла, что «не надейтесь на князей, на сынов человеческих, в которых нет спасения»? В 14 лет? В 19?
У меня были друзья, лучшая подруга, ухажеры, компания. Но чего-то всё равно не было. Сначала казалось, что не было любви. Потом любовь пришла, но снова чего-то не хватало. Хотелось чего-то большего. И никто из сынов человеческих, как я сейчас понимаю, не мог мне восполнить недостающее.
Только один Сын.
В Своих надежных руках
Я уже жила в Петербурге, встречалась со своим будущим мужем, мы слушали БГ, ловя, как живительные струи, странные и волнующие слова.
Я ранен в сердце… меня не излечат. Я ранен в сердце, чего же желать еще…
Или:
Сидя на красивом холме,
Я часто вижу сны, и вот, что кажется мне,
Что дело не в деньгах, и не в количестве женщин,
И не в старом фольклоре, и не в новой волне.
Но мы идем вслепую в странных местах,
И все, что есть у нас — это радость и страх,
Страх, что мы хуже, чем можем,
И радость того, что все в надежных руках.
Страх, что я могу быть лучше; что есть еще, куда расти, — вот да, это всегда было во мне. Только бы вот понять, куда расти-то.
И смутное ощущение того, что Кто-то больший, чем я могу вместить, держит всё происходящее в Своих надежных руках…
Я не смогла зайти в храм
Мой первый заход в православный храм был очень странным. Да даже не заход, а подход.
Была Пасха, нашей дочке был годик, а нам с мужем чуть больше двадцати, и свекровь отпустила нас погулять с друзьями. Ведь что такое Пасха для далеких от Церкви людей? Что-то такое, что надо праздновать, но незнамо как, — выпивать, гулять ночью, обязательно сходить на крестный ход в ближайший открытый храм, постоять или походить со свечкой, потолкаться, потом вернуться домой и продолжить выпивать и закусывать.
Я совершенно никого сейчас не осуждаю, я просто описываю, что было у нас в голове в те годы.
И вот мы пошли с друзьями в единственно открытый тогда (да и всё советское время) храм на Петроградке – Князь-Владимирский собор. Ночь была темной, собор горел окнами и, наверное, свечами. Я помню смутно, что мы делали и говорили, народу было столько, что нам удалось лишь немного постоять на крыльце. В храм мы зайти не смогли. Постояв и поглазев кругом, мы с чувством исполненного долга пошли к товарищу в ночные гости – до первого трамвая. Парни сели играть в покер (ну а что? никакого дисбаланса мы тогда не ощущали), а я от скуки в соседней комнате читала всю ночь книгу. «Мы» Замятина.
На дворе стояли девяностые, ходить строем и верить в светлое будущее «мы» уже перестали. Надвигалось странное и смутное время, когда можно было всё – дать кому-то в лицо, прислать к соседям бандитов, чтоб не шумели, перепродавать втридорога, ездить за шмотками «за бугор». И верить в Бога тоже стало – можно.
Однажды, спустя несколько лет, я стала свидетельницей параллельной истории. Она отозвалась во мне, напомнила ту мою первую Пасху.
Мы – уже верующие, воцерковленные – пошли в свой храм на ночную службу. Он, как всегда, был переполнен, зайти тоже было невозможно, но мы уже знали, зачем терпеливо стоим на крыльце: скоро все «захожане» уйдут, и на Литургию можно будет войти внутрь.
И вот я увидела девушку с двумя парнями, они были – ну как те мы с десяток лет назад – немного поддатые, веселые, обычные молодые люди. Они поднимались по крыльцу и старались, в отличие от нас, все-таки втиснуться в храм (ведь есть поверье, что со свечами, с которыми ходил на крестном ходе, надо обязательно зайти внутрь и постоять, пока догорят). И вроде место уже освободилось, можно зайти, но девушка вдруг переменилась в лице и сказала – не пойду. «Ну чего ты, — весело подталкивали ее внутрь друзья. — Пойдем, можно ведь уже зайти!» «Не пойду», — резко повторила она, чуть ли не упираясь руками в спины впереди стоящих людей.
Я смотрела на нее и вспоминала себя десятилетней давности. Думаю, Бог не хотел меня тогда без веры принимать в Своем доме. И я благодарна Ему за это.
В следующий раз я зашла в православный храм – верующей.
Почему это было мне так нужно?
Недавно за семейным столом дети спросили меня – мама, ну а как, почему ты стала верить в Бога?
Саму последовательность действий я хорошо помню: я работала преподавателем в колледже, у меня был студент Лёша, светлый, дружелюбный и серьезный. Как-то раз выяснилось, что он христианин, а в рюкзаке он носит свою любимую книгу — Библию. Это было необычно, я стала расспрашивать его, он охотно отвечал. А однажды протянул мне толстую черную книгу с крестом на обложке и сказал: «Возьмите и сами почитайте». Всё это я хорошо помню, но почему это мне было так нужно?
Да потому что без этого ничего не «билось», не срасталось в моей жизни. Не работали никакие правила. И любимый муж + любимая дочка + отдельная, наконец-то, квартира — не равнялось счастью.
«Ну просто всё было хреново», — непедагогично ответила я детям.
Чтобы всё стало немного получше, как оказалось, надо было менять не мир вокруг. А менять что-то в себе. Точнее, искать себя, идти к себе многие-многие годы. К себе подлинному, к себе как образу Божьему, как к тому человеку, которого замыслил Бог.
На той стороне провода кто-то действительно есть…
Но вернусь к студенту по имени Лёша. Та Библия до сих пор у меня, ей уже почти 30 лет. На ней надпись: «Анне Юрьевне от Автора». Такой дерзновенный, по-юношески смелый подход ко всему божественному трогает. Эта Библия, которую я читала просто так, в транспорте, как обычную книгу, и привела меня к вере.
Нестандартно и нелогично я начала Новый Завет с Евангелия от Иоанна. Читала как сюжетную литературу, но даже с этой точки зрения в каких-то моментах меня удивляло количество деталей. Вот этот ученик сидел по правую руку Иисуса. Вот этот побежал первым, а второй ученик его обогнал. Зачем эти подробности? Они казались немного странными в масштабах вселенской истории.
Но когда я дошла до конца этого Евангелия и прочитала фразу «Сей ученик и свидетельствует о сем, и написал сие; и знаем, что истинно свидетельство его», меня как холодной водой окатило. То есть вот этот самый, который сидел справа и который потом обогнал Петра, когда бежал ко Гробу, — и есть апостол Иоанн? Который потом просто сел и всё это записал? С подробностями и нюансами. То есть это действительно БЫЛО?
Помню, что я потом даже стала снова «проматывать» Евангелие назад, чтобы вчитаться в некоторые строчки уже с новым знанием – что это свидетельство ОЧЕВИДЦА.
Однако первая моя молитва, первое обращение к Богу Живому произошло после прочтения другой книги. Это был известный труд американского исследователя Джоша мак Дауэлла. В студенческие годы Джош был убежден, что верить во Христа — значит быть не в своем уме. На верующих он смотрел свысока. Именно с целью доказать, что христиане ошибаются, он решил самостоятельно исследовать документы двухтысячелетней давности… В результате своего исследования он пришел к вере.
История Джоша зацепила меня, и я взялась читать эту довольно нехитрую книжку, распространяемую в 90‑е годы протестантскими миссионерами. В конце книжки был написан обычный для протестантских же изданий призыв, дескать, я поделился с вами тем, что узнал, а вы решайте сами. Но знайте, что вы всегда можете обратиться к Богу, например, такими словами.
Далее были приведены слова — коротенькая молитва. И я остро почувствовала, что МОГУ сказать эти слова Тому, Кто «на том конце провода» действительно ЕСТЬ. Тому, Кто слышит меня.
В этот момент я, возвращаясь с работы и читая книгу по дороге, шла от остановки автобуса к своему дому. Я остановилась у здания почты, куда часто ходила получать посылки от мамы. Родители жили тогда в Ставропольском крае и неутомимо заготавливали варенье для всех своих троих детей. Больше всего было абрикосового, а еще вишневое, айвовое. Мама завязывала варенье в несколько полиэтиленовых мешков, ставила мешки в посылочный ящик и отправляла нам.
Так вот, я встала у этой самой почты, опустила руку с книгой вниз, на всякий случай заложив палец на нужной странице. И сказала Богу эти слова.
Будто теплая волна коснулась меня. Нет, точнее, не коснулась, прошла по мне с головы до пят. Физическое тепло от Божьего присутствия я чувствовала после этого еще не раз. Например, когда пела с протестантами гимны. Когда стояла на православной Литургии. Когда что-то поражало меня в богословской лекции. Когда мелодия какого-то песнопения особенно трогала меня. Когда ходила по старому парку мимо высоких елей и разговаривала с Богом. Да много когда еще.
Я верю, что если человека касается Дух Святой, это можно почувствовать физически. В частности, подобное описание мы читаем в известном рассказе Н.А. Мотовилова:
«— Что еще вы чувствуете, ваше Боголюбие?
Я сказал:
— Теплоту необыкновенную!
— Как, батюшка, теплоту? Да ведь мы в лесу сидим. Теперь зима на дворе, и под ногами снег, и на нас более вершка снегу, и сверху крупа падает… какая же может быть тут теплота?»
Будничное крещение
Напомню, что я была некрещеным человеком. На дворе стояли 90‑е, и никаких оглашений, катехизаций, бесед перед крещением в ту пору в храмах не было. Единственным моим «духовным отцом» был всё тот же студент Лёша.
— Вы можете креститься в любой Церкви, — сказал он мне толерантно, хотя сам ходил в протестантскую церковь у себя в Выборге. — Хотя знаете… креститесь в православной. Там энергетика лучше. И молиться там «теплее».
Интересно, что спустя лет 10 мы с Лёшей встречались и вспоминали тот разговор. Он запомнил его иначе. Возможно, я по какой-то причине сама поняла его именно так.
Как бы то ни было, я пошла в Спасо-Преображенский собор (тогда мы жили в центре, рядом с ним). Там меня и еще несколько человек крестили и сразу причастили. Я смутно помню крестильную купель, лжицу, каких-то людей, стоящих справа. Больше не припоминаю ничего. Не запомнилась даже дата крещения, а свидетельств тогда не давали. Я вышла из собора и пошла домой. По-моему, я даже мужу не сказала о том, что крестилась. Или упомянула вскользь.
Возможно, это и был мой первый заход в храм после той первой Пасхи, и я действительно уже была верующей. Но крещение для меня оказалось формальностью. Бог коснулся меня еще до этого, раньше…
Где же эти двое или трое?
Моя жизнь продолжалась. Я нашла сердцевину, суть, но всё окружающее меня центрировалось вокруг этой сердцевины очень небыстро и непросто. Было несколько трудных разговоров с близкими, потому что я не хотела больше за спиной оставлять никакой лжи. Прибавилось разочарование в друзьях – или, говоря проще, меня перестало устраивать то времяпрепровождение, которое было у меня раньше. Во всей своей прежней жизни я не ощущала того, что уже нашла для себя, — этого бриллианта, скромного, тихого, но сияющего.
Я читала Евангелие и хорошо знала, что «где двое или трое соберутся во имя Мое, там Я среди них»…
Мне нужно было найти этих двух или трех.
Православная Церковь для меня по-прежнему была чем-то вроде фабрики по производству ритуальных услуг (одну из которых я и получила, заплатив определенное количество рублей и принеся зачем-то полотенце). Что там происходит еще, я не интересовалась, а стала пытаться ходить в разные протестантские церкви, которых в то время было много вокруг.
То, что такое большое количество людей верит во Христа, Которого я люблю, меня бесконечно трогало. Мы пели простые слова Иисусу, мне было радостно и тепло. Но ни в одну из этих церквей я не могла прийти больше одного раза.
В одной меня задевало слишком артистичное поведение проповедника, в другой всё было искреннее, но говорили по-английски через переводчика, в третьей проповедник зачем-то энергично ходил взад-вперед по сцене, в четвертой как-то слишком задушевно расспрашивали меня, счастлива ли я…
Как поется в одной песне: «В этой игре наверняка — что-то не так».
Не только отъявленные маргиналы!
Когда я была беременна вторым ребенком, я подружилась с Юлей. Она тоже ждала сына, а наши старшие дети ходили в одну группу детского сада. Мы часто гуляли вместе: как гласит народная мудрость, «больше ходить — легче родить». Однажды, ужасно смущаясь и с трудом подбирая слова, я сообщила Юле, что верю в Бога.
— Ой, да? Ты верующая? – воскликнула громко Юля (я непроизвольно огляделась). — Я тоже! Я даже в один приход ходила какое-то время.
— В приход??? Ты что, в православную церковь ходила?
— Ну да. А в какую еще-то?
Это был шок. Точнее, нет, не шок. Осторожное удивление. Будто приоткрываешь какую-то завесу, довольно пыльную, с выцветшим, когда-то роскошным узором. Заглядываешь, ожидая лицезреть что-то тоже пыльное, даже мумифицированное, – но вдруг видишь таких же, как ты, молодых, веселых, заинтересованных, глубоких…
Кстати, вспомнила смешное. Уже воцерковившись, я решила пойти на раннюю литургию. Точнее дочка уговорила. Ей не нравилась толчея, а вставала она рано. «Мам, там наверное гораздо меньше народу будет», — говорила она. Ей хотелось ходить в храм, она горела, как и я. Но тут я сдрейфила. Мне казалось, что уж в такую рань в храм ходят только отъявленные маргиналы. Какие-нибудь тетеньки в длинных блеклых юбках и теплых, плотно завязанных платках. Стоят всё время на коленях и бьют земные поклоны.
Каково же было мое удивление, когда на ранней литургии я обнаружила более молодую «публику», по большей части мужского пола. Видимо, в будний день мужчины приходили на службу перед работой.
И войдет, и выйдет, и пажить найдет
С Юлей потихоньку я стала заглядывать в православный храм. Больше всего меня поразило, что я могу прийти и кому-то рассказать свои грехи, поделиться сомнениями и проблемами. И это будет духовно опытный человек, который сможет выслушать меня и, может, дать какой-то совет. Это было бесконечно важно для меня.
Мы крестили дочку, потом решили крестить сына, Юля стала крестной. Муж тоже крестился. Я шла к осознанной вере маленькими шажочками. Будто привыкая к тому, что происходит в Церкви. Присматриваясь.
Мне не хотелось выполнять все предписания из брошюр, которые в то время наводняли книжные лавки. «И войдет, и выйдет, и пажить найдет», — для меня эти слова Иисуса были о свободе. Я продолжала молиться Богу по-своему, но некоторые молитвы из молитвослова очень трогали.
«Господи, очисти грехи наши, Владыко, прости беззакония наши, Святый, исцели немощи наши имени Твоего ради».
Мне нравились эти молитвы, и я постепенно вводила их в свой обиход.
Классическая свечница и чудесное исцеление
И снова была Пасха. Пасха, отстоящая на 7 лет от той моей первой Пасхи, когда я не смогла войти в храм, а потом читала «Мы» Замятина. Снова мы не ходили на службу, всё еще не зная, как «надо» праздновать. Но вечером, снова оставив свекрови уже двоих детей, мы с мужем и его товарищем решили посетить вечернее богослужение.
Вы же знаете, как прекрасно любой церковный хор поет это красивое песнопение: «Ты еси Бог, творяй чудеса, Ты еси Бог, творяй чудеса. Творяй, творяй, творяй чудеса!» В этот вечер Бог сотворил со мной чудо.
Сначала я поняла, как сильно я хочу причаститься. Стала спрашивать у свечницы, которая сердито сказала мне: «Ну, причаститься, проснулась! Только кончился длинный пост, все говели и причащались. А сейчас-то что! Ищите теперь батюшку, спрашивайте у него». Это было грубо, слезы брызнули у меня из глаз.
И на слезы мои брызнула святая вода, которой священник окроплял то ли запоздалые пасхальные яства, то ли расходящихся прихожан. Муж с товарищем уже вышли из храма, я стала торопливо догонять их, размазывая слезы и брызги по лицу.
И обнаружив через краткое время, что недуг, мучавший меня довольно долго, куда-то исчез.
После рождения сына, видимо, из-за какой-то гормональной перестройки, я стала часто болеть. Просел иммунитет, врач назначал какие-то гамма-глобулины, которые мне проколола та же Юля. Но ничего не помогало. «Любимая» болезнь – гайморит – перешла в хроническую форму, я часто недомогала, чувствовала упадок сил. В частности, из-за этого дома была напряженная обстановка. Выйдя из храма, я вдруг ощутила, что в постоянно заложенный нос мне будто кто-то капнул сосудосуживающее. Он прочистился и стал дышать. Через какое-то время перестали мучить постоянные простуды, защитные функции организма нормализовались.
Бог явно показал мне, что Он многое может. Что Он любит меня. И что Он есть в этой Церкви.
Впрочем, мне уже не нужны были доказательства.
Самый быстрый мерседес
Когда несколько лет спустя мой папа старался понять, почему я выбрала именно эту Церковь, я ответила ему:
— Пап, представь, вот тебе надо добраться до цели. И перед тобой десяток машин, на которых ты можешь ехать. Ты перепробовал все и выбрал самую новую, мощную и быструю модель — допустим, мерседес. Что ты ответишь на вопрос, когда тебя спросят, почему ты среди всего многообразия выбрал именно этот автомобиль?
Нет, я совершенно не считаю, что сюжет «наорали – значит, хорошо, через тернии к звездам» единственно верен. Он вообще неверен, и здорово, что в нашей Церкви многое меняется, сейчас такое встречается всё реже. И я не считаю, что только такими странными (как минимум при взгляде со стороны) чудесами можно прийти к Богу.
Просто я веру познавала умом. И Церковь искала умом. А в православии оказалась — через сердце.
Что-то коснулось его. Теплое. Близкое. Очень похожее на то первое ощущение, которое было у меня у почты, где я получала посылки с маминым абрикосовым вареньем.
Анна Ершова для «Азбуки веры»