Представляем вашему вниманию интервью с известным российским художником Алексеем Кирьяновым. Алексей стоял у истоков зарождения новых подходов к современному искусству России. Что такое современное искусство, для чего нужно писать картины, что писать – эти вопросы стояли перед Алексеем на протяжении всей творческой жизнь. И сейчас, когда за плечами уже более 40 лет работы, Алексей размышляет над вопросами, каким должен быть современный язык живописи. Уникальный художественный язык, с помощью которого Алексей разговаривает со зрителем, понятен, а его стиль узнаваем. В работах Кирьянова заложен глубокий философский смысл. Уникальная собственная выразительная техника написания работ – это переосмысление этапов развития живописи, она вобрала в себя черты византийской иконописи и метафоричного языка художников 20 века.
Алексей родился в 1955 году в Ленинграде. Провел более 120 выставок. Член Санкт-Петербургского Союза Художников, член Международной Федерации Художников IFA, член Санкт-Петербургского пастельного общества. Его работы продавались на аукционе Сотсбис и находятся в крупнейших галереях разных стран от Америки до Австралии, от Европы до Китая.
– Алексей, у вас огромный творческий опыт. Вы на арт-рынке с 80-х годов. Расскажите, пожалуйста, об основных этапах вашей творческой биографии. Ваши работы участвовали в первых и единственных торгах Сотсбис в Москве… Как все происходило?
– Я не только учился в Мухинском училище (Санкт-Петербургская государственно-промышленная академия имени А. Л. Штиглица), но и закончил Финансово-экономический институт в городе Петербурге. Мастер спорта по академической гребле, член сборной Советского Союза, спортсмен высоких достижений. Но что мотивирует человека? Человека мотивирует мечта. И моя мечта была – это все же быть художником, как это не странно звучит.
Я родился в Петербурге. Моя мама работала военным прокурором в блокаду. Папа был советским служащим. Мама была самым главным человеком в нашей семье. Я прокурорский сынок. И, вот, казалось бы, должен был стать юристом или каким-то чиновником. Жил в отдельном доме, что в те времена было редким явлением. И до сих пор у меня отдельный дом в престижном питерском месте - Сестрорецке. Это примерно, как у вас в Москве Жуковка, Барвиха.
Человеком движет мечта. Не могу сказать, откуда она у меня взялась, возможно, от прочитанных книг. Я решил стать художником по какой-то неведомой причине. Это желание меня не покидало с 6-и лет. Все двигается постепенно. И моя мечта начала потихонечку сбываться. Я посещал художественные школы, посещал классы Академии художеств. Молодой человек не знает, как надо жить, как устроен мир. Этого никто не знает. И объяснить некому. Поэтому и делаешь такой длинный окольный путь. К середине этого пути ты уже начинаешь понимать, что хорошо, что плохо.
Я достаточно рано начал участвовать в выставках. Так как я был спортсмен высоких достижений, то меня определили учиться в финансовый институт. Учиться не нужно было, нужно было продолжать заниматься спортом. В СССР была такая практика. Спортсмены должны были быть приписаны к какой-то организации. Я не хотел быть бухгалтером, а хотел быть художником. Все это было в конце 70-х годов. В спорте я задержался надолго, и, в отличие от многих людей, я точно знаю, какие усилия нужны, чтобы стать чемпионом мира. Огромная воля. Стратегия не штангиста, а стайера. И я к этому был готов.
Я увлекался современным искусством. В то время у советских людей не было доступа к информации. А так как я учился в финансовом институте, то мог посещать публичную библиотеку. И там проводил большое количество времени. Многое изучал. Из разных странных книг я узнал, что такое модернизм, Сальвадор Дали.
Человек должен сравнивать, что делали другие люди, чтобы понять, что нужно делать самому. Но не рисовать же «цветики -цветочки» какие-то. Не повторять Сальвадора Дали. Я немного знал английский язык и был в курсе того, чем дышит современный западный мир искусства. Куда движется искусство, как оно движется. И самое главное – это было понять, какое место ты сам хочешь занять в этой своеобразной «пищевой цепочке». Разговор о деньгах, конечно, в те времена вообще не стоял. Об этом вообще даже не было и речи. Был глубинный этап застоя 1973…1975-х годов.
Все происходит постепенно и пазл из кусочков складывается в единое целое. Есть замечательный японский афоризм: «Что такое быстро? Быстро – это медленно, но без перерыва». Спорт позволил мне не скатиться в пьянство, которым славились советские годы. По тем временам я хорошо зарабатывал. Мне платили 500 рублей в месяц. Это были в то время большие деньги. Это зарплата директора, генерального конструктора. Когда я принес свою первую зарплату, мама – прокурор сказала мне: «Леша, ты пошел по кривой дорожке. Давай я тебе помогу, может тебе поменьше дадут». Она не поверила, что мне платят такие большие деньги за спорт.
И вот это все продолжалось, продолжалось, продолжалось. И вот уже пришли 80 е годы, я закончил ФИНЭК, нужно было отрабатывать «распределение» («Распределение» – практика гарантированного трудоустройства после окончания учебных заведений, принятая в СССР – Прим. Ред.). Но параллельно со спортом и работой я все время существую в художественных кругах. Эти круги особенные. Немного художественные, немножко диссидентские. Было такое «Товарищество Экспериментального Искусства». Это были «левые» художники, которые фрондировали против официальных художников. Это, как в Москве «Бульдозерная выставка». Как в Москве художник Кабаков. Я был с ними. Они мне были интересны. Рисовать колхозниц, которых до сих пор рисуют в Академии, я не хотел. Художник должен думать о том, что он сам хочет рисовать. Сначала ты должен научиться, «как рисовать», а потом задуматься о том, «что рисовать».
Оказалось, что научиться рисовать не так сложно. При условии, что у тебя есть на это воля, старание и желание. Тебя могут научить, «как рисовать», но оказалось, что тому, «что рисовать» никто и нигде в России не учит.
– Что было в начале Мухинское училище или Финансовый институт?
- Сначала была Финансовая академия. Мухинское училище я заканчивал позже, в середине 80-х годов.
После финтеха меня распределили в какой-то научно-исследовательский институт легкой промышленности. Где в комнате 20 квадратных метров сидело 20 женщин и я. Как льва запереть в собачью будку. Я хорошо понимал, что это временное, что попал я туда случайно. Как спортсмен. И нечего мне там делать. Уже тогда я участвовал во многих выставках. Официальных, неофициальных, квартирниках. Общался с диссидентствующей публикой. Эти люди интересовались Свободой. Они думали, что занимаются Искусством, а на самом деле – это был социальный протест. Там были, конечно, интересные художники, которые потом состоялись. Тюльпанов. Он уехал во Францию и живет в Париже. Глеб Богомолов. Володя Овчинников. Они потом выросли в настоящих художников. Но основная масса – это странные бородато-волосатые люди. Они были фрондой к советской власти. И к советскому искусству. Они много знали. Они не только слушали Голос Америки, но и приносили интересную литературу. Ты все это смотрел и понимал, что работа Дали «Предчувствие гражданской войны» – это великое произведение.
И вот, варясь во всем этом, я начал потихонечку понимать, что именно хочу писать. Что хочу рисовать то, что не рисовали другие. Но чтобы рисовать то, что не рисовали другие, надо…, помните, как в фильме Чапаев?
Петька:
- Василь Иваныч, а ты дивизией командовать могешь?
- Могу, Петька.
- А вот армией ?
- Могу, Петька, могу.
- А вот во всемирном масштабе можешь?
- Нет, Петька, во всемирном масштабе не могу. Языков не знаю, подучиться надоть.
И в тот момент я понял, что надо подучиться. Исполнительскому мастерству. Какой бы я ни был Паганини в душе, но я должен знать, как держать скрипку, смычок. Подучиться надо. Вот для этого я и пошел в Мухинское училище. Отмечу, что в СССР непрофильное высшее образование было запрещено. Поэтому, я мог быть только в качестве мастера. Мне в то время было 27 лет. К тому времени был уже опыт художника, выставки.
- Какие были ключевые события того времени?
- Так как я был антисоветских взглядов, то участвовал во многих мероприятиях того времени. Я был убежденный, настоящий антисоветчик.
- А ваше участие на аукционе Сотсбис?
- Аукцион Сотсбис – это было уже в Москве. Куда я приезжал, интересовался местной арт-жизнью. Это были постсоветские времена Горбачева. «Гласность», «Перестройка». Дружба с Америкой. Постепенно возникали какие-то попытки Запада очеловечить советских людей. Политика гласности так или иначе открывала какие-то шлюзы, которые были закупорены советской властью. Все интересные события в то время начали происходить в Москве. В столице Москва был большой ритм жизни. А в Питере было поспокойнее. Ты делал что-то такое, чего не было в Москве. Галеристы – члены «пищевой цепочки», хотели продавать художников. Уже в те времена, когда только-только зарождался художественный рынок в России. Это было в 88…91-х годах. На три года были открыты все шлюзы, делай что хочешь. Глотки свободы. Я был к этому готов. Только показывай то, что ты сделал. У меня были какие-то наработанные вещи. Условно называемые мною «персонажи». Кто-то почему-то называет их «клоунами». Ну клоуны в цирке веселят. У меня это условные персонажи. Это такой некий архетип. Скоморохи. Комеди де арт. Все шире. Это Персонаж, похожий на клоуна. Он понятен в любой стране. При любой власти. Он может быть похож на человека, и с ним происходит то, что происходит и с людьми. Даже, если это – не живое, условное, что-то тоскливое. Там, где есть глаза, руки, это всё-таки человек. Этот условный человек был лейтмотивом моего творчества. К примеру, есть римские скульптурные портреты. Есть греческие скульптурные портреты…
– Подождите, мы опережаем события, вернёмся чуть позже. Я никак не могу понять, что было на Сотсбис…
– Сотсбис – это было в Москве. Аукцион проходил в гостинице. Первый и единственный раз в рамках «перестройки» и «гласности». Это были времена, когда были первые конкурсы красоты в СССР. Шлюзы чуть-чуть приоткрыты. И вот это была попытка западного общества внедриться на наш рынок. Прочувствовать его. Люди, с которыми я дружил, выставили и мои работы. Это происходило без моего участия. Был выпущен каталог. Художников на торги аукционного дома, как правило, не пускали. Это было знаковое явление. Его посещала буржуазия мелкого розлива. Партийные работники набивались туда. Или бандиты, или артисты… Бомонд того времени. Но тем не менее, это успешно прошло, был выпущен каталог проведенного аукциона.
– В этих торгах были зафиксированы покупки работ?
– Да, все это было. Были продажи, но не очень дорогие, около двух-трех тысяч долларов. Хотя в то время для СССР и новой России это были большие деньги. На $100 можно было жить месяц.
– Почему о ваших работах писал уважаемый искусствовед, сотрудник Русского музея? Вы как-то взаимодействовали с этой организацией? Описывая ваше творчество, искусствовед Русского музея сузил диапазон вашего творчества до клоунов и мишек. Но у вас много философских работ. Например, вы написали прекрасную философскую картину, где изображен Христос, несущий свой крест. Также меня интересует, менялся ли у вас с течением времени стиль, тематика.
– «Человек из Русского музея», чтобы вы понимали, это человек, который написал огромное количество книг. Его зовут Михаил Герман. Это брат знаменитого Алексея Германа – режиссера. Он был Главным искусствоведом Русского музея по классическому искусству. Член международной конфедерации критиков. Это – величина в мире российского искусства, поднебесная. Он увидел во мне большой потенциал.
– Замечательно. Продолжаем. Расскажите, как все развивалось.
– Всё просто. Наступает такая ситуация, когда ты начинаешь принимать участие в выставках. Все двери открыты, делай, что хочешь. Выставляйся, где хочешь. Вот эти выставки… Малышев-Монро, если помните… Когда участвуешь в выставках, то начинаешь смотреть, что делают другие люди. И понимаешь, что ты дорос до этого. А это – уже и перерос. А вот это – уже чепуха. Но, чтобы всё понимать, надо пройти большой путь. Сиденье в публичной библиотеке позволяло интересоваться и тем, что делал Бенуа, другие великие мастера. Русское искусство. Я широко образованный человек в истории искусства. Но этого мало. Надо делать что-то свое. И когда ты начинаешь делать что-то свое, образ начинает немного меняться. Во-первых, растёт художественное мастерство. Это к вопросу «как делать». Ты становишься технически более виртуозным. Второй вопрос – в глубине происходящего. Шишкин виртуоз, а Левитан покруче будет. Хотя оба пейзажисты. В то время мне удалось поездить по миру. Чтобы посмотреть, как пишут художники за рубежом. Был в Норвегии. В Германии. Люди стали интересоваться моим творчеством. Был издан каталог моих работ. Это был период с 1991 по 1996 годы.
– И какая была реакция на ваши работы?
– Потрясающая, могу сказать. Люди говорили, такого мы еще не видели. Такой техники не видели. У тебя, Алексей, большое будущее.
– Про какие работы они так говорили?
– Про моих «персонажей». Они имеют большое воздействие на разных людей, на людей разных стран мира. Универсальный язык. Понятный всем. Мои работы присутствует от Италии до Японии. Но это не моя заслуга, а заслуга галеристов, с которыми я сотрудничаю. Художник – это часть «пищевой» цепочки. Какой бы ты не был скромняга и милый человек, всё равно ты отвечаешь на вопрос: «Сколько это стоит?».
– И ваша техника и «персонажи» были открытием на этих выставках?
– Да, никто не понимал, откуда в России такое. Прошло 30 лет, и я могу с гордостью сказать, что и сейчас на рынке подобного нет. Самый важный вопрос, а что такое художник? Художник, в моём понимании это не тот, кто умеет рисовать. Хотя это архиважно. Художник – это тот, кто придумал свой мир. Вот это и есть художник. Как у Рембрандта, как у Сальвадора Дали, как у Петрова-Водкина. Когда произносятся эти имена, то в голове у каждого человека возникают образы, которые характерны именно этим автором, ни на что не похожие.
– Ваши «персонажи» глубоко философичны.
– Конечно, речь идет о Человеке.
– Вы пишете «клоунов», «мишек». И в то же время Христа. Казалось бы, что это всё такое разное, но на самом деле, это всё едино.
– Конечно. Было разное, были и политические работы. Без свинга нет джаза, как говорится. Работа «Несущий крест» — это такой джазовый приём. Многие художники рисовали «несущий крест». Тициан. И Босх рисовал «несущий крест». Ты должен быть на уровне своих предшественников. И, когда ты рисуешь, есть ещё и задача. Ты не только должен рисовать хорошо, как они. Но ты должен рисовать так же глубоко, как они. Это задача воспитания собственной души. Есть много виртуозных художников, которые рисуют голых тётенек на белых простынях. Но смотря на эти работы, ты никогда не можешь определить, а кто их автор. Такие работы мог бы нарисовать кто угодно. А смотришь на работы Рембрандта и понимаешь – это Рембрандт.
Когда ты что-то делаешь, то ты должен понимать, что ты занимаешься «плевочками» в вечность. И вот эти вот «плевочки» не должны быть легковесными, бессмысленными. Пейзажами, «голыми тётечками». А быть на уровне шедевра. Моя задача была создать шедевр. Ну это задача наталкивается на то, что и самому подрасти нужно. Мало просто уметь рисовать и мало просто уметь рисовать хорошо. Надо человечески соответствовать. Рембрандт говорил, что «художник должен рисовать человека и представление его души».
– Алексей, в ваших работах очень узнаваемый почерк и стиль. Как бы вы отнеслись к тому, если бы я назвал эту технику «техникой, близкой к иконописи»?
- Я обучался работе с металлом. Металл – это как пластилин, только железный. Ты его мнешь. В металле очень хорошо работает линия. Линия должна быть напряжена. Где-то сплющена, где-то расплющена. Хотя это просто линия. Иконопись. Есть такой русский филосов – Павел Флоренский. Он хорошо все описал. Чем отличается старая русская икона от новописи? Всё так же напряжено и условно, что ничего не добавить, и не убавить. Мастерство композиции – ни убавить, ни добавить. Выдающаяся византийская икона Владимирской Божьей Матери. Всё условно, никакого академизма. А какая глубина, сопереживание? Выдающееся произведение. И вот этими линиями я «насмотрелся», изучая иконы. Хочу сказать, что в Швеции есть очень много русских икон. Одним из потрясений в моей жизни было, когда я увидел Успенский собор во Владимире. Он полностью расписан Андреем Рублёвым. Потрясение. Весь собор полон цельностью. Вот эти линии, они достаточно условные. Никаких складочек. Ничего лишнего. А общее впечатление какого-то хорала, который перед тобой происходит. И этот хорал основан на истории Христа. И все это настолько близко, что это поражает. И то, что я делаю, тут тоже присутствует условность. Но к ней надо прийти. Ради правды ты изменяешь линию, делаешь её неправильной. Ради правды. И получается то, что нужно. Всё это очень трудно объяснить. Лучшая похвала – это когда приходят дети: «Ой, дядя Лёша, а почему клоун такой грустный?». Дети не знают ничего, не о каком Леонардо да Винчи, но они сразу поймали эмоцию, заложенную в картине. Изменение формы ради художественной правды.
– Каким должен быть язык современного искусства и роль нарратива и концепции в художественном произведении?
– Всё очень просто. Картина должна настолько запоминаться и трогать сердце и душу человека, что этот образ никак невозможно вытравить из памяти. Даже, если он это ненавидит.
Приведу два примера из кинематографии. Это к вопросу, должно ли трогать искусство или нет. Должно ли оно быть многословным или немногословным. Был такой писатель Хемингуэй. В одном из баров он поспорил, можно ли создать рассказ из 6-и слов? Где есть завязка, апофеоз, катарсис. Чтобы это трогало человека. И к вечеру он написал такой рассказ. «For sale: baby shoes, never worn». «Продаются детские неношеные ботинки».
Второй пример. Танино Гуэрра поспорил с Феллини. Феллини говорит, ты можешь сделать такое кино, чтобы оно было в 10 секунд? И чтобы в нём было всё то же самое – завязка, апофеоз и так далее. «Я подумаю», - сказал Танино Гуэрра. И к вечеру он придумал сценарий. Женщина сидит у телефонного аппарата. Нервничает. Перед ней телевизор. Показывают сюжет, как улетает космическая ракета. Идёт отсчёт. «9,8,7,6,5,4,3,2,1… пуск». Ракета взлетает, она берёт телефонную трубку и говорит: «Приходи, он улетел». Представляете, какими простыми средствами гении сценарного или литературного искусства могут тронуть человека?
Работы Алексея Кирьянова говорят сами за себя. Он продолжает работать. И мы уверены, что увидим еще много новых интересных и необычных картин от Алексея Кирьянова. Работы Алексея Кирьянова имеют высокую коллекционную стоимость. Они не только радуют глаз, но оставляют след в памяти, заставляют думать и сопереживать.
