Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Ежели позволите, начнём этак, знаете ли, запросто, без прелюдий... К чему восторженные слова про долгожданную осень, да про то, сколь много в этом году калины и желудей (к добру ли?), когда нас ожидает столько всякого интересного?.. А потому - с места, да и в карьер!
... И сразу, разумеется, с Пушкина - с кого ж еще? Мы покинули его в сентябре влюблённым сразу в двоих, причём, появление "предмета №2" никоим образом не повлияло на чувства к первому "предмету": так в октябре его перо рисует портрет красавицы Амалии (и заодно - Марии Раевской). Неприязнь к начальству - помимо вынужденного соперничества и ревности к Элиз, явно, даже будучи беременной, оказавшей некоторые знаки знаменитому чиновнику из команды супруга, - видимо, зарождается именно в октябре, когда поползли слухи о досадном промахе Воронцова, вообще-то числившегося до сей поры в либералах. В начале октября в Тульчине, где с инспекцией пребывал Александр Павлович, наместник на известие об аресте главаря испанской революции Риего, восклицает неожиданно: "Какая счастливая весть, Ваше Величество!" Нелюбовь Государя ко всяческим революциям известна, для того и создан им Священный Союз, но... Все остальные - просто промолчали. Кто-то - из осторожности. Кто-то - как раз симпатизируя Риего, с ним - всё понятно, его судьба предрешена, 26 октября он будет казнён (не станем забывать: Тульчин - гнездо "южан"). Реплика наместника произвела не самое приятное впечатление на присутствовавших. Если это даже и лесть, то какая-то... неловкая. Спустя год Пушкин выносит Воронцову свой поэтический приговор - правда, намеренно сгущая краски и произвольно играясь с датами (получить известие о казни 1 октября было невозможно - лишь об аресте).
Сказали раз царю, что наконец
Мятежный вождь, Риэго, был удавлен.
„Я очень рад, сказал усердный льстец:
От одного мерзавца мир избавлен“.
Все смолкнули, все потупили взор,
Всех рассмешил проворный приговор.
Риэго был пред Фердинандом грешен,
Согласен я. Но он за то повешен.
Пристойно ли, скажите, сгоряча
Ругаться нам над жертвой палача?
Сам государь такого доброхотства
Не захотел улыбкой наградить:
Льстецы, льстецы! старайтесь сохранить
И в подлости осанку благородства.
В октябре же Пушкин получает верные известия из столицы: злодей цензор Бируков "зарезал" все его стихи, намеченные к публикации в "Полярной звезде" Рылеева. Подробно в письме от 14 октября извещая об этом Вяземского (они становятся всё ближе с каждым годом - двое умниц, отверженных, царей Парнаса... Впрочем, важно тут не путать понятия "ближе" и "дружба"), он просит князя заняться изданием его "Руслана и Людмилы" и "Кавказского пленника", и как-то впроброс, с прорывающейся тоскою, пишет:
- "...Вигель здесь был и поехал в Содом-Кишинев, где, думаю, будет виц-губернатором. У нас скучно и холодно. Я мерзну под небом полуденным"
Наш знакомец Филипп Филиппович, меж тем, 8 октября, испытывая, по-видимому, искреннее расположение к поэту, сообщает из Кишинёва - несколько сиропно, что, видимо, насторожило и Пушкина:
- Посылаю вам, любезнейший Александр Сергеевич, письмо Тургенева, более вам, чем мне, принадлежащее. Я сбирался писать с Шварцом, но скоро ли мне безграмотному, хотя и Арзамасцу, решиться писать к Поэту? того и гляди, что проврешься. Прочитав Тургенева послание, вы увидите, что вы по прежнему чадо избранное Арзамаса, сердитесь, браните ваших восприемников, они всегда осуждены вас любить. — Скажите, мой милый безбожник, как вы могли несколько лет выжить в Кишеневе? хотя за ваше неверие и должны вы были от бога быть наказаны, но не так много. Что касается до меня, я скажу тоже: хотя мои грехи или лучше сказать мой грех велик, но не столько, чтобы судьба определила мне местопребыванием помойную эту яму. — Письмо сие доставит вам г. Рено, который торопит меня кончить его, ибо торопится в Одессу, и я очень желание сие понимаю. — Напишите ко мне несколько строчек, вы тем большое мне сделаете удовольствие, а естьли письмо в них возвестите сюда намерение сюда приехать, то сделаете меня счастливым. Обнимаю вас весь ваш
Пушкин в ответ начинает черновик ответного послания со стихотворения "Проклятый город Кишенев", начинающегося строками
Проклятый город Кишенев!
Тебя бранить язык устанет.
Когда-нибудь на грешный кров
Твоих запачканных домов
Небесный гром конечно грянет,
И — не найду твоих следов!..
... и заключающегося несколько обидно... верно, в ответ на заметную патоку в письме Вигеля... впрочем, забавно!
... Однако ж кое-как, мой друг,
Лишь только будет мне досуг,
Явлюся я перед тобою;
Тебе служить я буду рад —
Стихами, прозой, всей душою,
Но, Вигель — пощади мой зад!
А мы на этом, пожалуй, покинем Одессу и обратимся к самым верным источникам - братьям нашим дорогим Булгаковым, сим октябрём всё так же словоохотливым, как и прежде.
Курьёзная новость... вернее - опровержение! Дело в том, что разнёсся было слух о смерти великого Россини. Оказывается - вздор, anecdote - не более.
- Россини не умер. Слух разнесся от следующего анекдота. Он сочинил какую-то оперу в Венеции, которая совершенно упала. На другой день написали у него на дверях: «Rossini ё morto», и от этой шутки по всей Европе разнесся слух о его смерти
Ну и славно! А что же Государь и его большой voyage?
- Одесская почта привезла мне письмо от Воронцова от 26-го и из Тульчина от 29-го сентября. Государь проехал через Хотин в Черновицы 24-го. Австрийский император встретил его на границе, где они сели вместе в коляску и отправились далее. Тридцатого наш государь должен был иметь ночлег в Тульчине, возвратясь уже из Черновиц. Воронцов видел также Татищева, приехавшего тотчас после государя в Хотин. В последнем письме Воронцов говорит: «У нас будет пять дней смотров и маневров. Надеюсь, что Сабанеев добьется успеха, и сообщу вам о сем известия»
Да-да, про Тульчин... наслышаны уже. А вот про будоражущее всех известие о прибытии в октябре принцессы Шарлотты - будущей супруги Великого Князя Михаила Павловича - я, неосторожно забежав вперёд упряжи, поведал в сентябрьской публикации "Однажды 200 лет назад..." Стало быть, вернёмся к делам менее великим, но крайне любопытным. Например, московский Александр Яковлевич сообщает брату о том, как проводит свой досуг (у него новое увлечение):
- Ну, брат, теперь начались у нас с графом Ростопчиным баталии на бильярде; у него поставлен славный бильярд, и мы дуемся. Я думаю, что, несмотря на его мастерство, я его обдую. Я стал играть очень хорошо, так что в клубе всякий раз выигрываю; не хочу пускаться в большую игру, потому что это в клубе, там еще более все увеличат, да и боюсь; можно вечера три и дурно поиграть, и дома не скажешься.
А в столице - забавы свои, впрочем, есть и кое-что небезынтересное для нас с вами. Итак, письмо Константина Яковлевича от 30 октября:
- Бал французского посла был прекрасный. Я пробыл до пяти часов, так жена затанцевалась, и не скучал. Великий князь Михаил Павлович и принц Прусский были на балу. Последний много танцевал – охотник и хорошо танцует. Я играл в вист с Полетикой, князем Александром Николаевичем Салтыковым и Лабенским. Мне все доставалось играть со вторым, который играет дурно, тихо и в дистракциях; замучился и проиграл. Воронцов мне пишет, что совсем здоров, ест цареградские устрицы и ждет родин жены ежеминутно... Государя все ожидают 4-го в Царское Село. Сейчас я слышал, что лицейский Энгельгардт отставлен; не знаю, кто на его место. О сем мне сказывал давно Кутузов, что он не останется... Сегодня отправили мы зимние экипажи навстречу к государю
Ага... Стало быть, Елизавета Ксаверьевна вот-вот родит... Возможно, от того Пушкин столь сумрачен: до свиданий ли тут? И, кстати, Булгаков прав: сын Семён появляется на свет 23 октября! Давайте знакомиться!
И об Егоре Антоновиче Энгельгардте не солгал Булгаков. Всё того же 23 октября (вот совпаденье!) директор Лицея, посмевший возражать против давно предлагаемой Императором "военизации" Лицея, был уволен... Правда, с весьма приличным пенсионом в 3 000 рублей.
И - тадам!... Триумфальное возвращение на страницы нашего ежемесячника Николиньки Гоголя-Яновского! 3 октября 1823 года он вновь пишет родителям. Впрочем, более чем полугодовое отсутствие никак не сказалось на нём: он снова просит о чём-то... и он снова нездоров.
- Дражайшие родители, папинька и маминька. Письмо ваше я получил 2-го числа и был им весьма доволен. Однако бы мне хотелось ежели б Федька приехал ко мне прежде. Прошу вас покорнейше не позабыть мне прислать Вестник Европы, о котором я вас просил в предыдущем, я вам его скоро возвращу... Иван Семенович возвратился из Орла, но на другой день уехал опять у Киев, и думают, что он пробудет там недели три. Денег же я у него не успел взять на заплату танцмейстеру, и я еще не начинал учиться танцовать, однако время не уйдет. Ежели вы только пришлете денег через Федьку, то я до Рождества еще буду уже совершенно уметь танцовать. Однако же, папинька, не забудьте прислать всего того, чего я у вас просил, за что я вас буду благодарить... Еще знаете что, пришлите мне вишневого клею. У нас, я думаю, мальчики собирали его. Извините, что я так худо пишу. Это от непривычки, ибо я, по правде вам сказать, был болен, но теперь слава богу здоров и с трудом могу писать. Засвидетельствуйте мое почтение дедушке, бабушке, также всем родным. Я же с истинным почтением и преданностью честь имею быть вашим покорным слугою и послушнейшим сыном.
Так, стало быть, нынче у нас в "райдере" - "Вестник Европы" (похвально, однако!), деньги, чтобы научиться танцовать (вздор! Танцы - точно никогда не были коньком Николая Васильевича!) и... "вишнёвый клей". Ну - ещё терпимо. С нетерпением станем ожидать новых посланий будущего Великого Гоголя, покамест лишь забавного дитя.
Газет мы нынче не станем читать вовсе... Что нам эта Европа с их постоянным броженьем умов, революций и философских идей? До россиянина первой половины столетия всё это доходит большею частью в цензурированном кратком пересказе, лишь немногие имеют возможность читать оригиналы. Да и остальной "коллективный" мир подобен более некоторому непонятному русской душе бестиарию, в котором обитают экзотические алжирские деи с непременными шишками под носами и бескрылые огромные птицы Струсь. В хитросплетениях баталий за португальскую корону разбираются опять же считанные единицы - хотя поспорить на эту тему (особливо за столом, под пару-троечку графинчиков), разумеется, никому не возбраняется . Так что перейдём сразу к финальной пиитической части нашего октября. В нём, кстати, 20 числа 1823 года отметился двадцатилетний студиозус-философ Дерптского университета (так, к слову говоря, курса и не закончивший) Николай Языков. В своём пространном обращении (помилуйте, только первые 10 строк солидного шестистопного ямба относятся к определению "там, где...") к университетскому другу из "приличной" семьи Киселёвых и тезке - тоже Николаю, Языков тут являет себя вполне состоявшимся поэтом, в чём и предлагаю вам убедиться самостоятельно, прочитав это громоздкое, но вполне достойное творение целиком. Кстати, адресату оного - Николаю Киселёву - уготована была более счастливая судьба, нежели автору послания: он пошёл по дипломатической стезе, дослужился до действительного тайного советника (по сути - "полный генерал"), жил в своё удовольствие, слыл женолюбом, и даже женился лишь в 61 год - на 33-хлетней красавице с экзотическими именем и титулами графиня Франческа Торлония, урожденная княжна Русполи, прожив в браке с ней ещё шесть лет.
В стране, где я забыл мирские наслажденья,
Где улыбается мне дева песнопенья,
Где немец поселил свой просвещённый вкус,
Где поп и государь не оковали муз;
Где вовсе не видать позора чести русской,
Где доктор и студент обедают закуской,
Желудок приучив за книгами говеть;
Где часто, не любя всегда благоговеть
Перед законами железа и державы,
Младый воспитанник науки и забавы,
Бродя в ночной тиши, торжественно поёт
И вольность и покой, которыми живёт, –
Ты первый подал мне приятельскую руку,
Внимал моих стихов студенческому звуку,
Делил со мной мечты надежды золотой
И в просвещении мне был пример живой.
Ты удивил меня: ты и богат и знатен,
А вовсе не дурак, не подл и не развратен!
Порода – первый чин в отечестве твоём –
Тебе позволила б остаться и глупцом:
Она дала тебе вельможеское право
По-царски век прожить, не занимаясь славой,
На лоне роскоши для одного себя;
Или, занятия державных полюбя,
Стеснивши юный стан ливреею тирана,
Ходить и действовать по звуку барабана,
И мыслить, как велит, рассудка не спросясь,
Иль невеликий царь или великий князь,
Которым у людей отеческого края
По сердцу лишь ружьё да голова пустая.
Ты мог бы, с двадцать лет помучивши солдат,
Блистать и мишурой воинственных наград,
И, даже азбуки не зная просвещенья,
Потом принять бразды верховного правленья,
Которых на Руси, как почтовых коней,
Скорее тем дают, кто чаще бьёт людей,
Но ты, не веруя неправедному праву,
Очами не раба взираешь на державу,
Ты мыслишь, что одни б достоинства должны
Давать не только скиптр, но самые чины,
Что некогда наук животворящий гений –
Отец народных благ и царских огорчений –
Поставит, разумом обезоружив трон,
Под наши небеса свой истинный закон…
Мы вместе, милый мой, о родине судили,
Царя и русское правительство бранили, –
И дни весёлые мелькали предо мной.
Но вот – тебя судьба зовёт на путь иной,
И скоро будут мне, в тиши уединенья,
Отрадою одни былые наслажденья.
Дай руку! Да тебе на поприще сует
Не встретится удар обыкновенных бед!
А я – останусь здесь, и в тишине свободной
Научится летать мой гений благородной,
Научится богов высоким языком
Презрительно шутить над знатью и царём:
Не уважающий дурачеств и в короне,
Он, верно, их найдет близ трона и на троне!
Пускай пугливого тиранства приговор
Готовит мне в удел изгнания позор
За смелые стихи, внушённые поэту
Делами низкими и вредными полсвету –
Я не унижуся нерабскою душой
Перед могущею – но глупою рукой.
Служитель алтарей богини вдохновенья
Умеет презирать неправые гоненья, –
И все усилия ценсуры и попов
Не сильны истребить возвышенных стихов.
Прошли те времена, как верила Россия,
Что головы царей не могут быть пустые.
И будто создала благая дань творца
Народа тысячи – для одного глупца;
У нас свободный ум, у нас другие нравы:
Поэзия не льстит правительству без славы;
Для нас закон царя – не есть закон судьбы,
Прошли те времена – и мы уж не рабы!
Таким (или примерно таким) увиделся мне октябрь 1823 года, а уж хорош он был или плох - судить всяко не мне. Узревших в тексте какие-либо аллюзии с современностью прошу развеять свои подозрения - вам лишь показалось!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "Однажды 200 лет назад", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании
