1
Чувствую, что исчезаю, если не пишу. И вспоминаю, что когда-то в юности так же начинал свои первые писания. Но спрашивал ли я тогда себя - зачем, для чего я пишу? Наверное, чувствуя впереди огромное пространство жизни, я думал, что там найду ответ. Он потом все время ускользал, я пытался поймать... Это и было чем-то вместо ответа. Сейчас я уж точно не знаю его. То, что я пишу, не имеет результата, остановки, завершения. Мне кажется, я повторяю и повторяю это действо, направляю и направляю свои чувства и слова в какой-то уходящий в беспредельность тоннель. Он похож на черный квадрат. Черный цвет получается, когда бесконечно накладываешь все краски на одно и то же место.
Но, наверное, я все-таки достаточно высказался, потому что, принимаясь писать дальше, чувствую, что состою только из своих же собственных цитат. Они прилетают ко мне в каждую минуту молчания. Может быть, я кончился, иссяк? Нет – жизнь бесконечна. Достаточно тронуть ее в любом месте, и она разворачивается, как неизвестная раньше. Но форма сыграла со мной злую шутку. Она не так бесконечна в своих проявлениях, как жизнь, и, удачно найденная однажды, стремится повториться, уменьшая эту самую бесконечность. Я пишу, словно заполняю одну и ту же форму, словно накладываю краски на одно и то же место, превращая его в черный цвет.
Чтобы принять этот мир, надо сойти с ума. Не в медицинском, а в том разговорном смысле, с каким мы определяем иногда свои необычные, неуловимые мысли и чувства. Если мир такой странный, то и встретить его надо на окольных путях с таким же странным к нему отношением.
Так когда-то в юности в деревенском клубе я соглашался на предложение «выйти поговорить» куда-то за угол, в темень. И странное дело, чаще всего это заканчивалось не дракой, а примирением, возведением в одинаковый статус – даже выходили из клуба мы уже равными. Я вспоминаю, что после этого возникала если не дружба, то уж точно взаимное признание.
Так же я отвечу миру на его приглашение. У меня есть содержание – у кого его нет? – но нет формы. Я чувствую, что есть над этими двумя составляющими самовыражения, - содержанием и формой, - что-то третье, может быть, самое главное, к чему я все обращаю. И надо ринуться к этому третьему, миновав форму, может быть, даже оставив в покое содержание - не обращая на них внимания. Это и будет мое сумасшествие, будет мое «выйти поговорить», будет мой окольный путь. Я не обращаю внимания на форму, оставляю в покое содержание. Может быть, это только кажется мне? Пусть будет так. Пусть будет казаться, что их нет. Я пролечу над ними. И согласился бы остановиться, согласился бы с любыми островками выражения, но мои слова уже не хотят этого. Как с ними быть? Подчиниться. Жаль только, что думаю я быстрее, чем записываю. Жаль, что это все-таки разные скорости полета.
К кому же я обращаюсь? Опять не решаюсь ответить. О, эта нерешительность длиною в жизнь! Но пришло время собрать воедино неизвестность огромного мира надо мной, назвать его одним словом.
Я всегда догадывался, что это обращение – в одну сторону, без ответа. Во всяком случае, в разных измерениях летят навстречу друг другу обращение и ответ, и поэтому вся земная жизнь – как возглас «лама савахфани». Но ищутся эти окольные пути, начиная с неэвклидовой геометрии, теории относительности, расширения пространства и многомерности мира, ищутся пути для встречи. Я лишь чувствую, что они есть. Не успею стать живым их свидетелем, не успею. Остается только, как и всем жившим до меня людям, искать их в себе.
Иногда я пишу слова, которые долго жду, еще не зная их, и они наконец вырываются из меня, накопив силу. Например, вот эти: «Бог разъединился и живет стремлением соединиться». Я смотрю на эту написанную фразу и думаю, что она тоже - маленький ручеек соединения. Как и все мои мысли, как и я сам. Мне кажется, я отодвигаю широким жестом на столе в сторону все прочитанные книги, все мои знания, и на освободившемся месте стараюсь построить из мыслей и чувств, как из кубиков, копию мироздания. Эта фраза – в основании. Да, вначале был Бог, и он разъединился, превратился в созданный им мир, который и живет обратным стремлением соединиться. Мне не надо ничего, кроме этой мысли. Нет, конечно, это не так, я сказал это в запальчивости от радости ее нахождения. Конечно, мне нужна вся моя жизнь, стоящая на этом основании, на этих словах, и я хочу, чтобы она влилась в поток соединения. Я знаю, что это началось с моим рождением, жалко, что не помню самых первых чувств, они, наверное, были самыми прозрачными в этом потоке.
Вспоминая потом все случаи, когда касался его, я понимал, что для этого не нужны знания – только чувства. Как только начинал выстраивать умозаключения, какая-то сила меня отстраняла, останавливала, делала просто человеком. Если летишь - надо лететь вслепую. Тысячу раз я спрашивал себя: что главное в жизни? И отвечал: вот это прикосновение к потоку, полет в нем навстречу Богу. Все остальное – только ради него. Мне все равно, смешон ли я сейчас в этих своих словах, все равно. У меня осталось мало времени, чтобы вплетать свои мысли в беллетристические тексты, делать их читаемыми, интересными, массой слов камуфлируя главную мысль. Как надоели мне лишние, ненужные слова! Как надоели многословные книги, написанные ради их прочтения, ради интереса. Мой интерес оголился, как вымытый морем камень, и я стою рядом, и больше ничего не надо. Закрыть глаза и ждать полета. Иногда меня посещают странные видения. Как будто на этом камне есть кто-то невидимый – я же закрыл глаза. И вдруг слышу: «А знаешь, я и есть твой Бог». Счастливые видения, напоминающие сон. Но я так много времени провожу в состоянии устремленности к одной-единственной мысли, что, похоже, перестаю быть собой. Кто я?
Не для прочтения это пишу. И даже не для себя. Это свобода. От слов, которые надо написать так, чтобы их прочитали, от формы, в которую надо поместить свои мысли и всего себя, от будущей жизни. Отказ от нее - как будто отошел в сторону от Дамоклова меча, свобода соединения с молчанием. Только таким и может быть этот разговор. Закрываю глаза и жду полета.
Но без собственных усилий не взлететь. Мои усилия - слова. Я успеваю лишь подумать, что они часть молчания, крайняя степень естества. И взлетаю в потоке.
Синонимический поток, одно понятие в нем похоже на другое, как время состоит из себе же подобных частей, и общее отличается от частностей только рисунком. И мгновенье - маленькая вечность, и чувство - маленькая жизнь, но неотличимы они, маленькие, от своих огромных вместилищ! Синонимичны по сути, как цифры – раз, два, три… и миллиард. И этот воздух, этот день и эта ночь, простор и высота, закрытые глаза и, наоборот, распахнутый взгляд вверх – все это Бог. И даже это слово «наоборот».
Сейчас я пытаюсь высказать мысль, которая кажется мне важнее всей моей жизни, потому что пришел я к ней в результате всей жизни. Но помню, как без всяких словесных попыток, а только с радостным чувством, которое вспыхивало потом во мне часто, встретил эту бессловесную еще мысль. Вот оно, почувствовал я, вот оно все передо мной, надо мной, вокруг. Вот он – Бог, наверное, мог бы сказать тогда, но говорю, презрев всю нерешительность, сейчас. А тогда я, еще будучи ребенком, открыл в сумерках окно своего деревенского дома во время весеннего дождя, и сирень ткнулась мне в лицо мокрой веткой. Я засмеялся от прикосновения, как будто кто играл со мной, доказывая свое незримое присутствие.
Это сейчас я, презрев не только нерешительность, но и все литературные условности, все неправильности, все эти «так нельзя писать», все эти погони за интересным и читаемым текстом – какая глупая погоня! – занят только главной своей мыслью, которую, наверное, так и не смогу написать, сформулировать. Но мысль не для того живет. Она живет для этого потока, в который я поднят и в котором несусь куда-то прочь от привычного места на земле, и остается лишь оглядываться, чтобы увидеть вдалеке удаляющиеся огоньки моих первых чувств. Но почему же первых? Мне кажется, они были и будут всегда. Мне даже не надо оглядываться – они несутся вместе со мной в этом потоке, вспыхивают напоминаниями, и я говорю, как когда-то с веткой сирени: я твой, и мы вместе и неразделимы.
Это сейчас я так все вижу. И пытаюсь описать. Но даже сон невозможно рассказать, а мой полет – как тысяча снов. Ветка сирени приходит на помощь. Второе ее пришествие. Так пусть же и все, что было раньше, станет вторым пришествием.