"Детка, не одолжишь полтора бакса?"
"У тебя когда-нибудь свои деньги появятся?", - заорала она. - "На, подавись, скотина! Все равно украдешь!"
Она швырнула пригоршню мелочи мне в голову неловким движением того, кто в жизни ничего не кидал, кроме понтов, и промахнулась, несмотря на близкое расстояние. Я собрал монеты с пола и быстро вышел из квартиры, хлопнув дверью.
"Корова тупая," - пробормотал я.
Я вышел на улицу и под дождем пошел на остановку автобуса №26, на котором я добирался до своей низкооплачиваемой работы в университетском городке. В кармане болтались полтора доллара, которых бы хватило на два яйца вкрутую в уличном ларьке в обеденный перерыв. В моей жизни пора было что-то менять. Пришло время избавиться от этой бабы и ее вонючей квартирки в доме, на 90 процентов заселенном пенсионерами.
Когда я впервые встретил свою подружку, она сказала, что может читать мысли. Я предложил ей прочитать мои, подумав: "Ага, как же". Она ответила, что больше этим не занимается, потому что это было очень неприятно. Через несколько месяцев я однажды ворочался в постели в мучительной бессоннице, весь взмокший, и думал о симпатичной темнокожей девчонке, с которой переспал в Техасе, когда она меня подвозила из Остина в Сан-Антонио во время тура "Trees". Внезапно моя подружка повернулась, схватила меня за руку и сказала: "Мне только что такой кошмар приснился, будто ты в Техасе негритянку трахал". Мне стало не по себе. Я пробормотал, что это ей просто плохой сон приснился, и что ей лучше еще поспать, а сам постарался отрешиться от всяких разоблачительных мыслей. Но после этого наши отношения уже не были прежними.
Теперь они деградировали уже до такой степени, что даже полтора доллара вызывали скандал. Сколько бы я ни зарабатывал, я постоянно был на мели. Если бы не она и пара добросердечных коллег, я бы давно умер от голода. Но все равно с этим пора была кончать. Настало время двигаться дальше.
Один мой друг по имени Дин Овертон нашел мне работу грузчиком на складе местной сети магазинов грампластинок. Надо было выполнять заказы из магазинов по всему городу, грузить записи в коробки, расставлять на полках и развозить заказы в фургоне. По сравнению с физически и морально изматывающей, работой в ресторанах и на фермах восточного Вашингтона, к которой я привык, это было проще простого. Моими коллегами были веселые, доброжелательные люди, включая нескольких местных музыкантов, которых я быстро полюбил. Будучи по натуре интровертом и одиночкой, с ними я начал вылезать из своей скорлупы и завел друзей.
Однажды я распаковывал набор пластинок, на котором была изображена черно-белая фотография одинокого мужчины в длинном пальто, прогуливавшегося по пляжу с зажженной сигаретой. Меня она заинтересовала, и я спросил у Джастина Уильямса, молчаливого, но дружелюбного коллеги по магазину, что это за запись.
"Это Ник Дрейк, чувак! Классная музыка. Я тебе запишу кассету."
На следующий день он мне принес кассету. Когда я пришел домой и поставил ее на магнитофон, я впервые услышал музыку Ника Дрейка, Леонарда Коэна, Тима Бакли, Тима Хардина и других. Она захватила мое воображение. Раньше я часто слушал первые четыре альбома "Nick Cave and the Bad Seeds", и эта музыка была такой же мрачной и красивой. Слушая ее, я почувствовал, что сам меняюсь. Мне нравились такие группы и исполнители, как "Velvet Underground", "Saints", "Captain Beefheart", "Groundhogs", "Kraftwerk", "New York Dolls", "Joy Division", "Gun Club", "Wipers", "Fall", Лу Рид, "Stranglers", "Birthday Party", "Damned", Джон Кейл, Боуи, "Stooges" и многие другие... но эта, по большей части акустическая, личностная и откровенная музыка, казалось, рассказывает мне мою собственную историю. Она затронула какой-то темный уголок моей души, о котором я даже не подозревал, и полностью перевернула мое отношение к музыке в целом. Скоро я уже ничего другого не слушал.
Я уже давно разочаровался в той фигне, которую выдавала моя собственная группа. А после погружения в эту прекрасную, за живое берущую музыку мне стало еще сложнее серьезно относиться к лабуде, которую играли "Screaming Trees".
После особенно ожесточенного спора, во время которого моя читающая мысли подружка дала мне понять, каким лживым и зловредным куском дерьма я был, она наконец вышвырнула меня за дверь. В очередной раз я оказался не у дел и без крыши над головой. В город недавно переехали Дилан и Слим, и поэтому я приютился в их дешевом, раздолбанном, заселенном крысами трехэтажном доме в северном Сиэтле, в нескольких кварталах от озера Грин-Лейк. Подвал они использовали для репетиций своей новой группы из двух человек. Музыка была экстремальная во всех отношениях. Невероятно громкая, очень медленная, леденящая, со странным гудящим звучанием гитар, ни на что не похожая. Непонятно было, какую роль в группе играл Слим. В прежнем составе он был вокалистом, и я однажды помогал записывать песню для еще одной группы, в которой он пел. За грохотом, доносящимся из подвала, вокала никогда не было слышно, но я предполагал, что он что-то там поет.
Моя комната был на третьем этаже, и когда они репетировали, у меня кровать ходуном ходила от вибраций создаваемого ими ужасного шума. Меня это успокаивало; шум меня всегда успокаивал. В детстве мать постоянно орала на меня за то, что я включал сушилку для одежды рядом со своей комнатой, чтобы заснуть. Когда я жил с Диланом и Слимом, я часто просыпался и обнаруживал, что потрескавшийся складной диван, который я выкрал из контейнера для благотворительных вещей, стоял у двери на противоположной стороне комнаты.
В первые несколько месяцев на новом месте нам было несладко. Дом был холодный, сырой, мрачный. Каждый вечер мы слушали музыку в гостиной, которую называли "приемной в морге". Девушек ни у кого не было, мы были сами по себе. Каждое утро мы просыпались, покусанные блохами. Мы разработали подробный план установки в доме инсектицидных шашек утром перед уходом на работу. В назначенный день мы с Диланом установили шашки и вышли из дома примерно в восемь утра, как и планировали. Мне вдруг пришло в голову, что Слим остался в доме. Он всегда спал полностью одетый, в штанах и футболке из полиэстера, а остальной свой гардероб использовал вместо одеяла. И всегда просыпал. После секундного колебания я побежал назад, чтобы убедиться, что он не спит.
Когда я открыл дверь в его комнату, меня встретило облако инсектицидного дыма из шашки, которая сработала как раз в этот момент. Я ослеп и задыхался, а одежда покрылась ядовитыми химикатами, запах был ужасный. Я захлопнул дверь, шатаясь, выбрался из дома и повалился на колени, глаза слезились, едкий дым из шашки попал мне прямо в лицо. "Твою же мать!" - сказал я сам себе и, опоздав на автобус, пошел на работу пешком, надрываясь от кашля.
На работе Дин отвел меня в сторону.
"Слышь, че с тобой такое? Ты обдолбался или заболел?"
Я рассказал ему про утреннюю "комедию ошибок". Несмотря на мои протесты, он потребовал, чтобы я позвонил на горячую линию помощи при отравлениях, где мне настоятельно рекомендовали обратиться к врачу. На работе мне дали выходной, но денег на врача все равно не было, и я полдня валялся на мокрой траве под автомобильной развязкой в квартале от нашего дома и блевал. Когда мне немного полегчало, я купил на соседней автозаправке шоколадный батончик и сразу же выблевал и его. Я сдался и остаток дня пролежал на прежнем месте, время от время сотрясаемый рвотными позывами, ожидая, когда пройдут положенные восемь часов и можно будет безопасно зайти в дом. Только намного позже мы обнаружили, что в доме обитали здоровенные крысы, и поняли, откуда изначально взялись блохи.
В конце концов Дилан мне рассказал по секрету, что в новой группе, которую он назвал "Earth", от Слима никакого толку не было. Его новая музыка была такой медленной, что Слим, который раньше пел в скучных классических панк-группах, просто не мог вписаться в нее. А для игры на гитаре или басу он был слишком ленивым. Его бессильная неудовлетворенность начала разрушать их дружбу. К этому моменту в нашем просторном доме поселился мой друг из Элленсбурга, Нейт Хилл. Он играл на гитаре и был так похож на Акселя Роуза образца 1988 года, что в Ебурге все его называли "Мини-Аксель". Он меня как-то спросил, что было не так со Слимом, который во всех группах сначала пытался быть альфа-самцом, потом скисал и начинал постоянно ныть. Однажды в припадке ярости он сказал Дилану: "Если ты не будешь играть то, что я смогу петь, я уйду из группы!" Дилан был одним из самых преданных людей, которых я встречал, и жизнью бы пожертвовал за Слима или любого из своих друзей. Он со Слимом не спорил, но и не пытался под него подстроиться в музыкальном смысле. Дилан был по-настоящему оригинальной личностью. Обладая по-своему гениальным, но очень прямолинейным и однозначным пониманием музыки, он создавал новый жанр, который позже получил название дрон-рока. В конце концов, Слим покинул группу, разорвав их многолетнюю дружбу с Диланом. Много лет спустя он заявлял, что сделал это потому, что в нашем доме было "небезопасно" и мы увлекались огнестрельным оружием. Нелепее ничего и придумать было нельзя. У нас было ровно два ствола: ружье Дилана и мой дерьмовый пистолет калибра 5,6 мм. Забавно, что как раз Слим часто хвалился тем, что рос в неспокойном районе Монтаны и что у его родственников было полно оружия. На самом деле он претендовал на то, чтобы быть лидером, и когда понял, что в Сиэтле это не прокатит, вернулся в Олимпию, поджав хвост, потому что предпочитал быть "первым парнем на деревне".
К тому времени другие участники "Trees" по одному перебрались в Сиэтл, сначала Пикс, потом Ли, и последним Вэн, несчастливый брак которого распался. Наш менеджер Сьюзан Сильвер сняла для своего ассистента дом, в подвале которого мы начали репетировать совместно с ее другими группами, "Soundgarden" и "Alice in Chains". Придя туда однажды, я в дверях столкнулся с поразительной красоты брюнеткой по имени Анна, которая была подругой одного моего знакомого.
Мне сразу вспомнился вечер несколько месяцев назад, когда я с предыдущей подружкой ужинал в местном ресторане, где Анна нас обслуживала. Моя девушка вела себя с дружелюбной и веселой официанткой очень грубо и не произнесла со мной ни слова за весь вечер. После, в машине, я наконец нарушил молчание.
"Слушай, у тебя какие-то проблемы?"
"Не хочу об этом говорить. Ты все равно скажешь, что я сошла с ума".
"Хватит уже! Что опять случилось?"
"Ты будешь с ней", - сказала она и заплакала.
"Ты о чем вообще? С кем это с ней?" - Я явно что-то упустил и был в полном недоумении. - "Объясни, пожалуйста, о чем ты говоришь. Прямо сейчас".
"Та официантка. Ты с ней будешь встречаться."
Она мне действительно понравилась, но только в том смысле, в каком любом нормальному человеку сплошь и рядом нравятся симпатичные представители противоположного пола. Я с ней не флиртовал, почти не разговаривал, ничего такого. Я ни минуты не размышлял над ответом.
"Анна? Она девушка моего друга. Ты вообще чокнулась. Мне это надоело. Тебе пора в психушку, у тебя с головой не все в порядке."
И вот, месяцы спустя, встретив Анну в дверях дома, где мы репетировали, я был поражен ее красотой. Я попытался выбросить ее из головы, спустился в подвал и репетировал с группой, но все же мои мысли постоянно возвращались к ней. Мне хотелось думать, что та сцена с моей бывшей была просто ее очередным бзиком, но теперь я понял, что у нее на самом деле был "дар" видеть вещи, недоступные обычным людям. Е-мое, она же мои мысли во сне читала. Надо было с этой Анной поближе познакомиться.
Во время репетиции я вышел в туалет и встретил ее в одной из комнат, где она лежала на диване с книгой. Она подняла на меня глаза и улыбнулась.
"Ты ведь девушка Эрика?" спросил я. - "Я его давно знаю."
"Нет, мы уже не вместе. Как-то не сложилось."
"Жаль это слышать", - ответил я, подумав совершенно обратное. - "Это вообще не мое дело. Прости мое любопытство."
Она громко засмеялась и сказала: "Да ладно, чувак! Не заливай тут мне."
Я улыбнулся и спросил: "Траву куришь?"
Он снова засмеялась. "Бывает. А что? Хочешь меня накурить?"
"Ну да, если честно," - признался я, состроив злодейскую рожу.
"Когда закончите, зайди за мной, красавчик", - ответила она, загадочно улыбнувшись. Пошло дело.
Мы закрутили в тот же вечер. Она сразу меня покорила, как в сексуальном смысле, так и интеллектуально. Мы часами не вылезали из постели. Иногда, когда мне удавалось уговорить ее покурить вместе травки, она хохотала без умолку. Я был счастлив и много времени проводил у нее.
Когда я был дома, мы с друзьями ходили на работу, слушали музыку, иногда ходили на концерты в местных барах. Иногда приезжал Курт и на несколько дней останавливался у нас. Иногда я ездил к нему в Олимпию, и мы слушали старые блюзовые пластинки, которые оба любили. Однажды у него дома мы заговорили том, что неплохо было бы что-то записать вместе.
"Нужно нам записать что-то в этом стиле", - предложил один из нас.
А второй ответил: "Надо сделать альбом кавер-версий Лед Белли".
Лед Белли был легендарный музыкант в стилях фолк и блюз, бывший заключенный, который играл на двенадцатиструнной гитаре. Мы часами слушали его записи. Я как-то рассказал об этой идее Марку Пикерелу, который тогда работал на "Sub Pop Records", лейбле, который подписал группу Курта. После всего лишь одной репетиции с Пикерелом и Кристом Новоселичем в качестве ритм-секции, даже еще толком ничего не продумав, мы оказались в студии и должны были записать альбом для "Sub Pop".
Дружить нам было легко, но писать вместе музыку оказалось намного сложнее. Взаимное уважение сделало это процесс контрпродуктивным. Ни Курт, ни я не хотели брать инициативу на себя. Хотя в "Screaming Trees" я был наименее музыкально одаренным участником, уже довольно рано я понял, что в силу характера я всегда должен быть лидером группы. Я привык руководить во время записей "Screaming Trees" просто потому, что иначе они превращались в хаотический, непродуктивный бардак (и даже в этом случае часто улучшить положение мне не удавалось). А в данном случае я не осмелился бы так себя вести, я слишком уважал музыкальный гений Курта. А он тоже вел себя на удивление пассивно. В студию к нам приходил Дилан, сначала просто, чтобы потусоваться, а в результате самые полезные предложения исходили как раз от него. Однако, в конце концов, мы так ничего и не добились. Никто из нас так и не решился включить босса.
Только годы спустя я понял, что Курт так себя повел просто из уважения ко мне. В глубине души я понимал, что он относился ко мне, как к старшему брату, хотя мне сложно было это осознать. Я чувствовал, что музыка "Screaming Trees" была второсортным товаром, сляпанным кое-как, где каждая неудачная песня была результатом тяжелой, но бесполезной работы, и мне все виделось в таком свете. Я не мог понять, как кому-то могла понравиться моя музыка, потому что мне самому она совсем не нравилась. Как Курт мог быть поклонником моего творчества, когда для меня он стоял в одном ряду с с Бобом Диланом, Джоном Ленноном, Дэвидом Боуи и Джими Хендриксом? Я же по характеру был просто рабочей лошадкой.
Через несколько недель после того, как мы с Куртом потеряли интерес к проекту записи каверов на песни Лед Белли, мне позвонил Джонатан Поунмен, совладелец "Sub Pop Records". У него было предложение: не хотел ли я записать сольный альбом? Он предложил контракт на три альбома, 13000 долларов за первый из них и внушительные авансы за второй и третий.
Я в жизни не играл ни на одном инструменте. Мои единственным вкладом в музыку "Screaming Trees" были попытки превратить безобразные тексты Ли во что-то более подходящее для исполнения. При этом на каждый альбом "Trees" на "SST" мы получали аванс всего лишь в 1000 долларов. Я подсчитал, что мог бы записать сольный альбом тысячи за три, а остальное положить в карман. Десять тысяч долларов. У меня столько денег в жизни не было. Я согласился.
Две вещи вдохновляли меня при записи этого первого альбома. Недавно "Trees" в Сан-Франциско выступали на разогреве у Генри Роллинса. В очередной раз Вэн врезал по морде Ли прямо на сцене, и тот последние пятнадцать минут концерта играл, заливая футболку кровью из носа. Потом я с восхищением наблюдал за выступлением Роллинса, во время которого он на виду у зрителей отжимался на одной руке между песнями. Ну и яйца у этого мужика! После концерта меня забрала Донна Дреш, которая теперь жила в Сан-Франциско, и повезла на другой конец города на выступление группы из бостона "Galaxie 500". Это было очень круто. Переполненный зал, затаив дыхание, наблюдал, как эти ребята играли медленную, спокойную и такую прекрасную музыку. После каждой композиции публика взрывалась бурными аплодисментами и тут же замолкала, когда группа спокойно начинала следующую песню.
Для меня тот концерт стал настоящим откровением. С "Trees" мы всегда играли на предельной громкости. Чаще всего мы выступали на маленьких сценах, где меня постоянно оглушали рев направленного на меня гитарного усилителя и грохот тарелок прямо за спиной. Мне никогда не приходило в голову, что в рок-клубе можно играть такую спокойную музыку, и она будет нравиться зрителям.
Другим вдохновившим меня альбомом стала акустическая сольная пластинка "Straight Ahead" легенды северо-западной рок-сцены Грега Сейджа из группы "Wipers". Несмотря на то, что он явно хотел нас обмануть, и на его отчаянную и комичную попытку меня запугать при последней встрече, я все равно оставался большим поклонником его творчества. Его альбом был создан как раз в том ключе, в котором я хотел бы создать свою первую запись – спокойная, но в то же время сильная и мрачная музыка.
Я приобрел с рук задрипанную акустическую гитару и учебник для гитаристов издательства "Mel Bay" и начал осваивать простейшие аккорды и учиться писать музыку.
Каждый день во время работы на складе я в голове сочинял мелодию и какие-то слова к ней. Когда я придумывал подходящее сочетание, я старался запомнить его, постоянно повторяя про себя, пока на автобусе добирался до дома. Добравшись до гитары и учебника, я искал там аккорды, которые подходили к моей мелодии и вокальной партии. Обычно это были три-четыре одинаковых аккорда. Дилан Карлсон мне показал полезный аккорд "B", который я потом использовал почти в каждой песне. Только гораздо позже я понял, что мой примитивный способ писать песни был полной противоположностью тому, как это делали нормальные люди. Большинство музыкантов сначала писали музыку, а затем придумывали для нее вокальную партию.
Я боялся, что "Sub Pop" поймет свою ошибку и расторгнет наш договор, поэтому старался писать как можно быстрее, постоянно думая о том дне, когда я получу гонорар. С непривычки я содрал все пальцы на толстых струнах, которые на этой гитаре, похоже, никогда не меняли. Несмотря на примитивный и нестандартный подход к сочинению музыки, я за пару недель смог написать достаточно песен, чтобы приступить к записи. Я попросил своего друга Майка Джонсона, который играл на гитаре в группе "Snakepit" из Юджина, штат Орегон, приехать в Сиэтл и помочь с записью. Для всех песен он сыграл вводные и заключительные партии, да и середину тоже, потому что у меня для этого не хватало умения и навыков. Именно тогда я понял, что мои примитивные гитарные мелодии были адски трудными в исполнении для настоящих гитаристов из-за резких переходов от одного аккорда к другому, потому что я следовал за вокальной партией вместо того, чтобы сочинять песни, как все нормальные люди, с более плавными переходами. Просто найти аккорды, которые бы подошли к моему вокалу, уже было пределом моих музыкальных способностей.
После нескольких дней репетиций с Майком у меня дома мы направились в студию Джека Эндино "Reciprocal". Джек был эксцентричным, полным энтузиазма персонажем, который продюсировал почти все выходившие на "Sub Pop" альбомы, а также последнюю пластинку "Screaming Trees". Мы оба были поклонниками британского трио "Groundhogs" и много ценного студийного времени потратили, болтая, как подростки, о наших любимых альбомах этой группы. Мы начали записывать песни. Сначала Майк записывал гитару с помощью метрономной дорожки. Затем я накладывал на гитару вокал. Джек записывал партии бас-гитары, а в конце Марк Пикерел – барабаны. Мы делали все наоборот, но это было необходимо из-за моих необычных мелодий и ограничений, вызванных тем, что в студии использовалось устаревшее оборудование с восемью дорожками. На "Sub Pop" всегда выходили громкие рок-альбомы, и я стал серьезно сомневаться в уместности своей акустической пластинки, но Майк и Джек заверяли меня, что у нас все отлично получается.
После того, как я записал вокальные партии для всех песен, в студию заехал Стив Фиск поздороваться и заодно записать короткие партии фортепиано для пары треков. Стив продюсировал ранние альбомы "Trees" в своей студии в Элленсбурге. Наши с ним отношения с самого начала были слегка натянутыми, потому что его всегда раздражала моя постоянная подозрительность и недоверие к его творческим решениям, но в тот вечер я был ему рад, как старому другу. Стив начал импровизировать на органе, и я тут же записал короткий шуточный текст к только что сочиненной им мелодии. Вся моя пластинка была печальной и серьезной, и поэтому мне хотелось в конце добавить какую-то веселую нотку. Джек сделал недовольное лицо, а Джонсон так просто в ярость пришел: "Нахрена мы записали такой отличный альбом, чтобы его засрать в конце?" Но я все равно включил ту композицию в альбом. Она называлась "Juarez" и, возможно, была единственной песней в истории, в которой одновременно упоминался крэк, героин, минет и подгузники, и все это за полторы минуты. Курт также поучаствовал в записи, спев для трека "Down in the Dark". Мы также использовали одну из более тяжелых песен нашего несостоявшегося проекта каверов на Лед Белли, "Where Did You Sleep Last Night?”. Курт придал этой акустической композиции больше энергии, поэтому мне пришлось вернуться к более привычному рок-стилю "Trees" и исполнить последние несколько строк в самом верхнем диапазоне своего голоса, будто эту песню написал сам Ли Коннер.
После завершения записи альбома я провел первую из многих фотосессий с штатным фотографом "Sub Pop" Чарльзом Питерсоном. В основном, она включала мои фотографии на фоне развалин госпиталя "Вестерн-Стейт", бывшей психиатрической больницы, в которой в 1940-х годах содержали известную актрису Фрэнсис Фармер. Моя бабушка находилась в этой больнице во время Второй мировой войны, когда мой отец еще был ребенком. В то время он жил с отцом, который работал на военной верфи, а в молодости сражался в траншеях Первой мировой.
В Сиэтле совладелец "Sub Pop" Брюс Пэвитт настоял, чтобы я сделал несколько портретных снимков. Мне эта идея не очень нравилась. После долгих уговоров я согласился только тогда, когда он обещал: "Если тебе снимки не понравятся, мы их не будем использовать".
Через несколько недель Пэвитт и Поунмен назначили встречу, чтобы мы могли вместе обсудить получившиеся снимки. Я приехал в "Sub Pop" после окончания рабочего дня. Джон и Брюс в это время были на складе. У дверей до меня донеслись их голоса – беседа шла на повышенных тонах.
"Что за херня?" - кричал Пэвитт. - "У нас что, только "Nirvana" будет продаваться?"
К тому моменту "Nirvana" начала набирать популярность в среде альтернативной рок-музыки. Европейская пресса была в восторге. Все британские музыкальные журналы просто с ума сходили, как и подростковая аудитория. Вспомнив, как низко они ценили группу Курта еще пару лет назад, я только головой покачал. Как оказалось, "Nirvana" повезло, что они остались на "Sub Pop". Боссы компании оказались гениальными продажниками. Они смогли так раскрутить свой лейбл, что все их группы превратились в настоящий феномен музыкального андерграунда, а "Nirvana" стала самой яркой звездой на этом небосклоне. Хотя Курт оказался прав в том, как "Sub Pop" пытался контролировать своих исполнителей. "Будь осторожен, они при любой возможности попытаются тебя напарить", - предупредил он меня.
Когда мы просматривали рабочие версии снимков с фотосессии, Пэвитту сразу понравился один мой портрет, и он стал настаивать на его использовании. Меня же эта фотография просто бесила. Для такого панк-рокера, как я, она просто кричала: "ПОКАЗУХА!". Ничто бы меня не заставило согласиться использовать эту фотографию. После долгих споров он предложил использовать для обложки альбома одну из тех фотографий, которые мне понравились, если мы возьмем портрет для рекламной кампании альбома. Я нехотя дал свое согласие. Меня радовало, что на обложке ее не будет, хотя лучше бы ее вообще никто не видел. Вскоре после этого я уехал в тур с "Trees". Мой первый альбом, названный "The Winding Sheet", вышел за несколько дней до нашего возвращения.
Когда я приехал домой, меня ждала коробка с пластинками. Когда я ее открыл, то на обложке своего первого сольного альбома я увидел ту самую проклятую фотку, на которой настаивал Пэвитт и которую он мне обещал не использовать. Я сначала не мог поверить своим глазам, а потом впал в ярость. Меня еще никогда так никто не имел. Я просто поверить не мог, что ему на это хватило смелости. Каждый раз, когда я видел эту фотографию, я чувствовал одновременно унижение и ярость.
Несмотря на усталость после длительного тура, я одолжил у соседа машину и, охваченный гневом, помчался в "Sub Pop", где собирался избить Пэвитта до потери сознания. Когда я ворвался в офис студии, секретарша сначала вскочила, чтобы мне помешать, но, увидев, в каком настроении я находился, села на свое место.
Я вошел прямо в кабинет Пэвитта, где он в тот момент разговаривал по телефону. Несколькими длинными шагами я пересек комнату и подскочил к нему, сжав кулаки. Он уронил трубку и бросился на пол, закрыв голову руками.
"Марк! Подожди минутку, прошу! Я все объясню!"
Я стоял над ним, скорчившимся на полу, и едва сдерживался, чтобы не пнуть его в лицо.
"Знаю, ты злишься, и тебя на это есть полное право! Извини, что так вышло с обложкой, мне не стоило этого делать."
"Еще как не стоило! Мы же договорились! Ты кем себя возомнил? Ты с кем, думал, связался? Там, откуда я родом, за такое в лес в багажнике отвозят. Проломить тебе нахрен башку, да и все дела".
"Ну подожди немного, выслушай меня", - продолжал он ныть. - "Я был уверен, что это лучший вариант для тебя и для альбома. И для лейбла".
"Ага, как же. Знаю. Мы же договорились тогда, и ты мне обещал эту фотку не использовать. Слышь, ты не только нарушил наш уговор, напарил меня и просто мне врал в глаза, но мне теперь жить с этой уродской фоткой на обложке альбома до конца своих дней. Я тебя, сволочь, засужу, альбом вообще не выйдет".
"Так мы же уже разослали несколько тысяч экземпляров", - просипел он в ответ.
"Так пусть, мать твою, изымают их из продажи, мне насрать".
Наконец, мой приступ ярости сошел на нет, я повернулся и вышел со словами: "Хрен с тобой, Брюс. Считай, что тебе крупно повезло".
Он так и лежал на полу своего кабинета, когда я ушел. Я так и не мог поверить, что он это сделал. Хотя я всегда оставался верен тем немногим друзьям, что у меня были, в те времена я бы без колебаний соврал и обманул бы любого, чтобы добиться своего, и вот теперь бесился от того, что со со мной поступили так же. Я сам на себя злился, что позволил так себя поиметь. Я поклялся себе когда-нибудь отомстить этому сукиному сыну, проглотил этот огромный кусок дерьма, и постарался спрятать это предательство в самый дальний уголок памяти. Я был готов ждать, сколько потребуется, пока однажды не представится шанс отомстить и заставить его почувствовать себя на моем месте. По крайней мере, утешением служили 13000 баксов гонорара. Когда тебя имеют, пусть лучше это будет со смазкой в виде денег.