О царях, продажных ведьмах и злых колдунах.
Я знала, что он меня убьет, но делать было нечего.
— Так что, Настасья, решилась? — елейно спросила ведьма, поправляя свою цветастую косынку на черных, но без блеску волосах.
— Страшно. Но я согласна.
— Ах ты моя курочка! — слюна блеснула на зубах ведьмы. Три из них были золотыми. — Пойдёшь ночью, в полную луну. Трав я тебе соберу, ты девка толковая, знаешь небось, как пользоваться. Федьку с тобой отправлю. Поможет, подскажет, он многое повидал. Ты только смотри, не брось его, а то прокляну! — ведьма забурчала, засуетилась, сгребая со стола амулеты, жухлые цветы, всякие лапки-перышки. Я слушала. — Ну, не хмурься так. Подумаешь, колдун, фе! Сколько таких видали-перевидали. Никто, правда, до него царю голову не отрывал, но ты небось не царь, прошмыгешь мышкой, никто и не заметит. Дам тебе лапку кроличью, на удачу. Повешу на шнурок зачарованный, чтоб не потеряла, а то если по лесам побежишь… да мало ли.
— Нет, не надо. С удачей шутить нехорошо, потом не расплачусь.
Ведьма покивала и продолжила собирать мне узелок на дорогу. Я уныло смотрела на стол, склоняясь тяжелой головой все ниже и ниже. За окном серело, мокрело, как будто злое болото выпустило трясину гулять по свету.
***
— Стаська, да все нормально будет, я тебе говорю. А лапку, молодец, что не взяла, — сказал серый кот по имени Федя. Он сидел в моей сумке, высунувши мордочку наружу, и позевывал.
Луна желтела сырным пятном на крошковой скатерти неба, а где-то в бахроме деревьев куковала кукушка. Трава в мокром поле выросла мне по грудь, и я шла, как будто плыла, разгребая ее в стороны. Ноги вязли в грязи, а с каждым шагом только сильнее хотелось повернуть обратно. Но я знала, что пути назад нет — ни во дворец, ни к ведьме.
— Стащим у него глазик по-быстрому и к Маврушке вернёмся. Вот заживем тогда!..
— Сглазишь, Федь. Помолчал бы лучше.
— Вот смурная ты девка, Стася. Обычно такие по колдунам не шатаются.
— Значит, повезло тебе — посмотришь на необычную...
Я затолкала кота в сумку, и он затих. Стало жутко, будто в спину кто глядит. А впереди уже маячил колдунов замок, каменный, башенный, полуобваленный с одного боку.
— Ишь, так и живёт с проваленной крышей.
От Феди ни звука — обиду затаил. До поры до времени.
Вход в замок никто не охранял, но я знала, что внутри сидит чудовище, да не одно. Летала среди башен черная птица с головой женщины, уродливой, что жить охота пропадает. Ей живот человеку вспороть да печенку выклевать, как крылья размять. А по коридорам двухголовый аспид ползал, искал, что бы сожрать на ужин. Иногда находил. Но сам колдун… Тот был страшнее, чем его малевали, во сто раз. Знала я это не понаслышке.
Как-то довелось мне в звездоблюстилище его заглянуть. В центре стояла зрительная труба, по стенам — книжные шкафы, на столах — карты, на потолке — звезды, и все чудное такое, как в сказках. А дальше, за ширмочкой — скелет настоящий, человеческий. Косточки желтые, череп с пустыми несчастными глазницами, рот раззявленный, будто и улыбается. Сердце в пятки у меня ушло. Кинулась я назад, в запале толкнула рукою склянку на полке, с визгом по полу осколки разлетелись.
Пришлось мне тогда за дворцовой девкой бежать, пока колдуна черти не принесли, чтоб убралась. А на следующий день у девки той руки все волдырями пошли. Ревела она, по постели металась, тогда Велимира позвали, испугались, что мор какой начался. Он ее отругал срамными словами, дескать, курица безмозглая, что в его вещах забыла; и поделом такой урюпе, нечего было нос длинный свой совать не в те дыры. Девка плакала навзрыд, металась по постели своей да прощения просила, но меня не сдала, за что ей честь. Я долг свой скорехонько вернула, а перед тем колдуна умаслила, мы с бабами уговаривать его да обхаживать стали, чтоб девке-то помог. Он позлился, но под нашими ласками быстро из снежинки в лужицу вытаял. А что бы сталось, если б бабоньки мора не испужались? Кто знает, может, и померла бы девка…
Ещё вот случай был, когда он заживо из скотины кровь сцеживал. Али ритуал какой был, али ради экспериментов своих — но мычала бедная буренушка полночи, во всей округе слышали и крестились. Правда, на следующий день она бодренько травушку жевала, но намучилась ведь бедняжка.
А с дворовыми девками так и вообще: одну за уши тягал, когда она по поручению его не тому письмо передала. Вышел небольшой скандал, наша царица то письмо получила, а там одних срамных слов на пол-листа. Другую приказал на ночь в сарае с мышами и тараканами запереть, чтоб не воровала; а третьей все косы пообкорнал, даром только, что вшатая ходила. Жёсткий, в общем, человек, колдун наш.
Мне вот повезло больше: родилась я царевой племянницей да всегда при дядюшке жила. В семнадцать отправили меня работать в тайную царскую канцелярию, потому что смышленая была; от счастья я ночи не спала — отступников искала, крыс травила, павой гордо ножка об ножку ходила. При царе жили хорошо…
Однажды объявился в наших краях колдун. На поклон не пришёл, но отправил своих слуг — волхва с заплетенной седой бородой и его ученика. И выдался тот год неурожайным. Сначала все подумали на тёмные силы, мол, вон, черти, пришли землю нашу поганить! А оказалось, что соседнее сволочное царство-государство порчу на нас наводит. Тогда мы и стали с колдуном вместе работать. Он был кручинистый, аурой тяжелый, но честный, за хорошую плату всегда дело свое выполнял. Настало такое тихое и дивное время, что мы совсем опростоквасились, колдун даже имя мне свое открыл. Чудно его звали — Велимир.
Все испортил дядюшка. Царевым указом стал собирать войско со скуки, сказал, что пора и след в истории оставить. А как оно бывает? Там убей, тут разграбь, здесь спи на добытом. И нацелился на те места, где, по слухам, жили райские девы. Красивые… Говорят, раз увидишь — больше ни на что глядеть не сможешь. А ещё рассказывали, только шепотом, что те девы пели по ночам и пряли пряжу, которая от их волшебных голосов становилось золотой. Врали, сволочи.
Дядюшка уши развесил, ножками по трону засучил, велел созвать молодцев-красавцев со всего царства. И собрался в поход на чужие земли. Колдуна тоже позвал, соблазнял золотом, девами, полмира обещал, титулом наградить. Только, видно, не тем словом обмолвился: Велимир вскипел, как самовар, пара из ушей не хватало. Схватил он царя за шиворот, наклонился к нему в самое лицо, нос к носу, своими змеиными глазищами выпученными в круглые царевы глазки поглядел и пригрозил: не лезь, мол, царь-батюшка, разгневаюсь я, коли ты их дом рушить пойдёшь, ох, разгневаюсь. А если не боишься — клянусь, что душу твою к черту прямиком отправлю. Дядюшка испужался, чуть сердце не остановилось, неделю проходил со вздохами да ахами.
Но колдун — вон со дворца, а государь — за старое. Уж больно хотелось ему привезти диковинку, чудо чудное, чтоб обзавидовались все, чтоб его запомнили и правнукам рассказывали о великих подвигах. Жажда славы и власти над свободным — плохие друзья-товарищи. Плохие и душегубные.
Я пыталась его отговорить, но он не слушал. Велимир рассказал мне, что за девы там живут: да, красивые; но не волшебницы и ни в какие ночи пряжу в золото не превращают. Поют они в память о своих погибших мужьях и братьях, которые с войны не вернулись. Со всего света к ним все новые девушки приходят плакаться да и остаются, потому что идти больше некуда. А колдун везде преуспевает: дружбу они с ним водят долгую, честную. То он им послужит, то они ему.
Крепко Велимир призадумался и отправил волхва к царю на поклон. Надеялся, что старец сумеет подобрать ключ к цареву уму-разуму. Но в ответ только голову старикову отрубленную получил. Белая борода косичкой вся красная от крови стала, я краем глаза видала, из окошка. Страх божий, тут и говорить неча.
— Ты, Настасья, иди-ка отоспись, утро вечера мудренее, — сказал Велимир в ночь перед походом. — Дам я тебе отвар с мятой, спокойнее будешь, дядюшку злить сейчас не стоит, при нем тысячи солдат.
Я выпила.
И где выпила, там и заснула. Проснулась, когда все закончилось. Царева голова висела, наколотая на копье, в центре площади, а с помоста вещал колдунов слуга, шустрый и громкоголосый.
Свыкалась долго. Велимир каждый день отправлял отвары мне, царевичу с царицей и самым чувствительным из бояр. Что произошло никто толком не знал, колдун и нам не хотел рассказывать, но царица упала ему в ноги просить за сына. Стала причитать и плакать, что не сделало дите никому плохого, что воспитает она его настоящим воином, что слабых защищать будет и на чужое добро не посмотрит. Свою жизнь предложила заместо сыновьей, и меня, мышкой притихшую, тоже колдуну поклониться заставила.
Велимир сначала понять не мог, чего с ней приключилось такого, а потом все и выложил. Нет чести тому, кто войну из мира делает, и не жилец тот, кто его друзей обидеть посмеет. А против царевича он ничего не имеет, у царевича-то вся жизнь ещё впереди, царевич вон какой карапуз, не то что…
На царицу, на Оленьку нашу, смотреть жалко было. Она как увидела колдуна, так враз вся белая сделалась, глаза от ужаса выпучила и стала платок свой на шее рвать. Царица у нас красивая, моложе дядюшки покойного лет на пятнадцать, если не больше. Он всю жизнь боялся, что позарятся на нее другие, так и убежит, дура, за тем, кто пряничек в рукаве припрятал. Но Ольга, чай, умная была. Умная, тихая, покорная: глазки долу, ручки над пупком сложены. Молча свою косу русую под платок запрятала, а каково богатство-то! Сына любила, дядюшку обхаживала, гостей принимала как родных. Все, у кого ни спроси, говорили: «Пусть Боженька царице-то нашей здоровьечка отсыплет, а то знаем мы, как оно случается вдруг».
Велимиру Олечка тоже по нраву пришлась. Он ей выложил на духу, а я рядом стояла, слушала. Девы легендой стали, потому что ушли в далёкие края, горе свое переживать. Но не всем людям чуткость дана, особенно мужчинам. Вот бедняжки и прятались, как могли. Иногда кто-то из путешественников набредал ещё на их скрытые поселения, но память человеческая коротка, что твоя жизнь, да хитра: как тебе надо, так и покажет, что было. А дядюшка взял и поверил в чужие бредни-то.
Какова у колдуна дружба с ними была, он не раскрыл. Уж я грешным делом решила, что родство между ними, но поди разберись. Царица, как узнала, что сына ее трогать не станут, расцвела вся, велела чаю нести самовар большой, ватрушек, булочек с маслом, пирогов вишневых да яблочных, ох и объелися мы тогда знатно. Опосля прибежал царевич, зареванный весь, бросился к Оленьке на руки.
— Еремушка, свет мой, чего ты? — она нежно погладила его по курчавым волосикам, в личико заглянула, забеспокоилась.
— Тятеньку жалко, вернется он? — убивался царевич. — Голова-то, ее можно назад?
Тут и Ольга закручинилась, головку в платочке уронила, носом зашмыгала, слезы так и потекли ручьями. Вот сидели они, обнямшись, сопельки пускали — колдун и не выдержал. Чернее тучи встал и молча вышел. С тех пор я его и не видела. Зато Оленьку каждый день: за пяльцами она плакала, над книжкой убивалася, в подушку сморкалася, аж смотреть тошно. И я тоже не выдержала.
Мне бабушка в детстве много сказок народных рассказывала, пока на ночь косы плела. Какие там пряжи золотые… коровы по-человечьи пели да плясали. И в рассказах ее время часто так вертелось, менялось, задом наперед шло, что людей из ума выживало — страшные дела, бесовские, но куда ж нам без них.
И пошла я рыскать по книгам, сплетням и слухам, где ж эту магию временную раздобыть да как ею пользоваться. Умела я слушать и быть внимательной, оттого любили меня те, кому хотела понравиться. Полгода любилась ко всем, по шажочку, по кочке близилась, уж сколько книг тогда перечитала, сколько шарлатанов перевидала, а Оленькины глаза все не давали душеньке моей покоя. И вот, наконец, как из завесы туманной вышла.
Вышла к домику на опушке, где жила Мавра. Она по-рачьи раскорячилась в огороде, переругиваясь с Федькой, и делала вид, что никакую-такую Настасью не замечает.
Пришла я утром, по смурному небу и запаху грозы. Слово ее первое, ко мне обращенное, услышала к холодной мокрой полуночи.
— Ну? Долго тут стоять будешь? — ведьма-таки не выдержала и отворила в хату двери. — Повезло тебе, не люблю людей под дождем бросать. Ешь иди. Да рассказывай, кто ты и с чем пришла.
Федя мне потом по секрету нашептал, что карты Маврины ей предсказали гостей незваных, которые злополучие принесут, потому-то и не хотела даже словом обмолвиться. Но смотрела на меня весь день, смотрела, и плюнула на карты. Плевала долго. Дважды уходила в лес за то время, далеко, а возвращалась спустя часы злая, хмурая. Будто заставлял кто. Ну а мне что? Я сидела у заборчика, ладошки под подбородок положив, и мух считала. Продрогла до костей, но кроме терпения у меня ничего не было.
Рассказала Мавра, что есть такие средства, ага. Но как бы одна девка весь народ не сгубила, да и что там могло такого сделаться, в двадцать лет-то, что время крутить назад надобно стало?
— Ну бросил тебя какой увалень, Стасенька, да и что? Нового найдешь, лучше прежнего будет! А хочешь я тебе приворот сделаю? Ой, ну что ты лицо куксишь, поняла я, поняла. Дело сурьезное, мужики не при чем. Мамка до сих пор за уши тягает?
— Маврушка, Настасью Бориславовну знаешь? Цареву племянницу. Так вот она вся, сидит перед тобой. Проси, что хочешь, но средство мне дай. Дядюшку с того света не дозовешься, царством управлять некому. Бояре глотки друг другу грызть готовы, а Оленька, милая моя, ручки свои слабенькие совсем опустила. Так что на твоей совести горе будет, Мавра, ты исправить все сможешь? Возьмешься? Или мне поможешь?
Ведьма зажевала тогда губы, опустилась в кресло, стала думать. Минут пять сидела под дерганья котячьего хвоста, потом встала и уперлася руками в стол. Пальцы у ней были длинные, узловатые, чем-то изящные, с крашеными ноготочками. Вот уж сколько я себе ведьм представляла, а чтобы видных — никогда. Волосы у Мавры бессединные, глаза чёрные, горба нет, женщина она в цвету, только по локоть в земле и травах.
— Твоя взяла, милая. Далеко ходить не надо: вона к северу от леса стоит замок, так называемый, развалюха одна. В нем ваш колдун живёт. А у него водится глаз Ехидны — амулет такой, сильный жуть!.. Вот он-то тебе и поможет, Стасенька. Да только колдун что-то не спешил вам помощи предлагать, проступок свой исправить не захотел. Отдаст он тебе глазик али не отдаст? Сама как думаешь?
— А если попрошу? Умолять буду, в ногах ползать.
— Смешная ты девка, — вставил Федя, обнаглемши, мне на колени забрался, мурчать стал. — Так пойди попроси, не боишься? Кто ж его знает, колдуна… Авось тебе голову отрывать не станет, да вдруг нашлет что? Порчу какую.
— Оставь-ка, Федор. Сама пусть решит. Идти к нему за милостью или не идти.
— Мог бы помочь, говорите… — ох и горько же мне тогда стало. Все ж думала: хороший он, даром что колдун. Да где там… — И что предложить мне можете?
Мавра с Федей переглянулись и принялись расписывать свой план. С одним маленьким, таким маленьким, ажно дурно становится, условием: они мне добро, а я им в ответ. Раздобыть для них окромя глаза ехидиного маковой росы, самой первой, холодной — тогда и квиты будем. Ну, мне делать нечего, коли взялся за гуж… Накинули ярма на меня со всех сторон, а я лошадью заделалась телеги таскать.
Так вот мы и оказались с котом возле Велимирова замка. Сердце бешено колотилось, в зобу дыханье сперло, а ножки-ручки работку-то делали. Навесила на шею шнурок с рунами, палец ножиком проколола, капнула на кулон — все, как Маврушка наказывала, — а Федя начал заклинание читать. Пока дошли до обваленной стены, стали невидимками. Прозрачными, что воздух, но трясущимися, что рогоз в ураган.
Через аспида прошли поседевшие, уж на моей головушке серебра точно прибавилось, а через поворот, глядь! опять туша ползет. Лепились мы по стенам, молились, сколько знали молитв, и целехонькие полпути отмотали. Страшной женщины клювасто-крыластой не было, она наверняка летала возле башни, заглядывая в окна колдуновой спальни. Башня та — высоченная… в облака окна выходят, пика с луной целуется: жить без земли под ногами — оно кому надобно? А поди ж ты... Забрался.
— Федя, а ты откуда знаешь, где Велимир свои сокровища хранит? Уж если попадемся!..
— Ты, Стася, умных слушай, да сама не плошай. Вот откуда мне ведомо — это не твоего соображения дело. Лучше сумку свою проверь, в карманы Маврушкины узелки порассовывай. Бушь носиться потом, как курица с оторванной головой, пока Федора твоего в жаркое превращают.
Я, конечно, похмыкала, губки покривила, но в сумку полезла. Прав Федя, хоть и кот, а все верно говорит. Достала шарик из золы, обвязанный цветком сон-травы, мешочек с марью и амарантом, глядишь, пригодится. Авось, уйдем тихо.
Федя заплутал. Прошлися мы по залам холодным, плесневым, наткнулись на рой летучих мышей, которые исцарапали мне руки и лицо. Пришлось сызнова читать заклинание, чтобы сбросить с себя цветную личину и стать прозрачными. Или хамелеонными, поди разбери магию эту. Когда по спине уже бегали холодные мураши, а в затылке ныло и чесалось, будто дыру кто пробил, Федя взмуркнул, выпрыгнул из сумки, оголтелый, и, — матерь божья! — что нашел.
Дверка неприметная, дубовая, железными скобами подпоясанная — так и не скажешь, что за нею не комната простая, а клад целый. Достала я тертый аметист, с песком перемешанный, высыпала на ладошку и дунула. Дверь осталась стоять как прежде.
— Не плюнула? — Федя зыркнул желтющим глазом из-подо лба насупленного, как укорил.
Я головой замотала, губы прикусила, а дверь возьми да засветись! И дыра посередке поплыла. Федя заскочил первый.
Оглядеться, паршивец, не дал. Все тянул за подол с шипением, пока я рот раззявивши по стенам-полочкам глазами шарилась.
— Эка невидаль, Стася! Ты что, лягушек сушеных не видела? Или что тебе приглянулось, яйцо хохули? Я тебе таких два принесу! Иди, бедовая, иди.
Ну, я и пошла. А комната не кончалась. Потолок становился выше, стены расходились, окно, которое вот было, семь локтей вперед, как проклял кто — унеслось далече, луну в лоно впустило. Но иногда перекрывала тень ее, луну эту, большая тень, жуткая.
— Федя… — прошептала мертвенными губами, со страху ноги к полу приросли, перст указующий сам к окну поднялся.
Но кот не из трусливых, пофырчал да про амулетик мне напомнил — пока добра не видно, спросу на него тоже не будет. Но мне, как барышне в меру экзальтированной, надобно было время: не привыкши мы к таким передрягам, некогда было с нечистыми путаться. Уселася я прямо на пол, возле красивой резной рамы и дышала правильно, как на службе учили.
Федя скакал и прыгал от столика к полочкам, в потемках среди нескольких свечей — уж ему-то все видно было. И вдруг позвал.
— Нашел я! Хватай скорей, вон тот красный пузырек, ага, и вон, вон там вот, глазик-то наш!..
Я аки послушная девица все в сумку побросала: и фиолетовый круглый камень, блестящий, переливчатый, и красную запотевшую склянку, от которой стужным холодом веяло, как вдруг заметила камешек розовый. Такой же, как у Оленьки в центре короны блестел. Только этот был кольцом окантован.
— Это что же получается? Колдуны и свадебный камень используют? Нефрит вона какой дорогой, денег, видать, немерено.
— Один раз живем, что ж деньги мерить, Настасья? Понравилось колечко? Подарю. — голос раздался позади, громкий для нашего полушепота, спокойный для праведной злости, как будто и веселый. Веселый, что у охотника с дичью. И с шеи моей в этот самый миг амулет сорвался.
— Стаська! — Федя зашипел, спиною выгнулся, шерсть вся на дыбы. А мне того и надо было — пинка малость.
Я руку в карман засунула и бросила в колдуна шарик золовий. Велимир его на лету поймал, у груди самой, лицом смурзился, складки у носа собрал, а зола возьми да разлетись вокруг его личика, и в глаза ему, в глаза. Заругался колдун, а я кота подхватила и деру дала. В дверь выскочили, дыру закрыли с фиолетовым хлопком. Сердце с ума сходило, сказать нечего.
— Ты не робей, сейчас прыгать будем. Вниз нельзя, наверх тоже. Доставай обсидиан, Стаська.
— Федя, да ты одурел! — сказала и сызнова подумала: «Ой, что будет!» — Нет у меня таких камней.
— Я тебе в левый карман его подсунул. Сожми в кулаке и подумай о Маврушкиной избушке. Ой, Стаська, что ж ты пришибленная такая! Колдун твой сейчас нос от сон-травы вычистит и бесом примчится. И как змий ползет, я шерстью чую! — Федя вцепился когтями в мой подол и влез на сумку. С беспокойством выпуская когти и собирая обратно, сидел, как на помосте, хвостом такт отбивал. Раздражал.
Камень и правда был. Гладкий, блестящий. Зажала в ладонях, чуть молитву читать не начала, и крепко-крепко зажмурилась, Маврину хату представляя.
— Прыгай, дуреха! В окно давай! — орал на ухо Федя, а я что? А мне страшно.
— Настасья! — заревел на другое ухо колдун, который из-за двери выпрыгнул, как бешеный пес. Лицо у него измазанное, черное, злое, глаза красные — нечисть настоящая.
Я как увидела его, так и сиганула в окно не глядя, ногами вперед, чтоб стекло разбить. Избу Маврину опять в голове нарисовала, а когда глаза открыла, стояли мы в середине заросшего поля, по грудь в росе и грязи.
— О, вот это я понимаю, вещь! Нам прямо. Придем, Маврушке камень отдашь, я прослежу, — взгляд Федя изобразил самый грозный, уж это у него получалось нельзя лучше.
Мой тяжкий вздох услышала наверняка бы и сама луна, если бы захотела только повернуть к нам лицо.
— Все заради Оленьки да дядюшки. Вот уж ничего не жалко. И каменюки ваши мне без надобности, можешь языком зазря не мести.
— Да ты что, Стаська, обиделась? Эх, извини, не со зла я.
— Да что уж... а замок бы починил…
— А может ему так удобно, Стасенька. А может бабы у него нет, чтоб дело в свои руки взяла. Может, от того мужик и злой, что девки его не любят да шарахаются, а ему, горемыке, ласки не хватает да пирогов с яблоками! Ты вот умеешь пироги печь? А груши мочить?
— Болтливый ты, Федь, болтливый. А пироги его — не моя забота.
— А ты присмотрись. Колдун-то тебе жених по статусу… да и по характеру, сойдет.
— Я тебя скину сейчас, по грязи холодной лапами пойдёшь.
— Ах, паразитка! Угрожаешь приличным котам, да ещё такими низостями!..
***
Велимир стоял и глядел в зеркало, возле которого застал Настасью.
Она шла по грудь в траве и загребала руками, как будто воду.
Из-за стекла вдруг вышла Мавра, как и сам колдун до того.
— Ох, и лис же ты.
— Зато теперь будет интересно за ней гоняться.
— А ежели б в открытую попросила время вернуть? Что, хочешь сказать, камень бы ей не отдал? — ведьма встала рядом и одним глазом поглядывала на зеркало.
— Да ни за что! Терпеть царя не мог. Будем опять колдовать. Что-нибудь придумаем.
— А царицу не жалко?
— Вылечим. Ты и займешься ею.
— Да куды? Совесть-то поимей, — Мавра уперла руки в боки: я гора, поди сдвинь.
— Ты мне ещё за обсидиан должна. Половину отработала, только за росу.
— Ой, посмотрите на него. Вот говорили же мне карты в хате сидеть и никого не пущать! Оно надо было мне, дуре старой, в ночь собирать аконит этот несчастный! Надо ж было постараться-то, чтоб именно в тот день, когда тебя нечистая притащила ко мне! Видеть бы тебя не видывала, окаянный…
— Мавра, судьба, она такая… Я б и тебя, и избу твою хоть из-под земли достал, помолчала бы уж. Ты, когда ко мне в лес ходила, не могла сказать, что за гадость Стаське в дорогу собираешь? Ей-богу лицо не отмою.
— И поделом, неча одманывать девок, чертяка. Эх, Велимир, а коли она не пойдет после всего за тебя? Ведь узнает же, как пить дать узнает! Да и кому охота с убивцем путаться? Ты бы к ней с цветами, подарками… растаяла бы, сама тебе на шею вешаться стала.
— Пойдет, вот увидишь. Не такая она девка, чтобы одними цветами замуж звать. — Колдун заложил за спину руки и шагнул в зеркало, пряча улыбку за густыми усами.
Мавра осталась стоять одна.
— Все у этих колдунов не как у людей. Вернул бы все на места, к царю свататься пошел да и отвлек бы от похода. А там… глядишь, деток бы ему приволокли. Полубесенышей. О, с такими позабыл бы и о девицах своих, и о войнах… Вот оно как, когда мозгов нет, а фантазии… Тьфу!
Автор: Фати́ма Селимова
Источник: https://litclubbs.ru/writers/7328-u-nas-kupec-a-vy-bez-tovara.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: