Тройка, семерка...дама (часть 2)

Оставшись один, я не находил себе места. Причем равно переживал как за успех дела, так и за ночь, которую Мила проведет с этим мерзким Артемом.

Было девять вечера. Я включил телевизор, чтобы нарушить тягостную тишину, наступившую после ухода Милы. Пощелкав пультом, убедился, что на всех каналах идет полная дребе­день, зацепиться не за что. А может это просто мое плохое настроение, и мировой кинематограф тут не причем? Я немного потискал Рыжего, довольно спящего в кресле. Он не был от этого в восторге. Возмущенно мяукнув, он слегка куснул мне палец и удрал под диван. Походив по комнате, я остановился перед здешним допотопным шкафом. Немного подумав, открыл все дверцы. На полках аккуратно сложенное белье, на вешалках теснятся ее платья. Что я хотел там найти? И хотел ли вооб­ще? Но все же я стал выдвигать один за другим ящики, в кото­рых лежало нечто, скрытое от моих глаз. Но все то же барах­ло, носовые платки, колготки, лифчики, ничего ценного.

Я пошарил рукой по дну каждого ящика, в самом нижнем наткнулся на какой-то бумажный сверток и вытащил его. Это был небольшой сверток из обыкновенной газеты, перевязанный узкой лиловой лентой бантиком. Я потянул за кончик ленты, бантик исчез. В это время я подумал, смогу ли вновь завязать его так же, но было поздно. Отвернув край газеты, я увидел довольно толстую пачку долларов! Она тоже была перевязана, но уже резинкой необыкновенно яркого лимонного цвета. Сняв резинку, я быстро пересчитал сотенные купюры, из коих состо­яла эта пачка. Пять тысяч долларов!

Руки мои слегка дрожали, а сердце участило удары. По нынешним временам это было целое состояние! Да и по прошлым, вообще-то, тоже. Откуда? Остатки потемкинских денег? Десять процентов с пятидесяти тысяч, которые Мила ссудила Артему, а мне сказала, что отдала просто так?

Я присел на край дивана, тупо глядя на портреты Франк­лина. Мог ли я тогда просто забрать эти деньги и уйти нав­сегда? Нет. А жаль.

Не знаю, сколько я так сидел, но из состояния оцепене­ния меня вывел Рыжий, вылезший из-под дивана и зычно замяу­кавший.

-- Жрать хочешь? -- вслух спросил я.

Он запрыгнул на диван и потерся о мою спину. Я снова свернул пакет, по старым следам завязав примерно такой же бантик, и положил на место.

Меня терзал только один вопрос, Мила обманула меня с процентами или это остатки былой роскоши. Разницы, конечно, никакой не было, но я терпеть не могу, когда из меня делают дурака! Самое противное, что спросить об этих деньгах я ее не мог. Она говорила, что сейчас находится практически на нуле, в смысле финансов. Но если для нее сто двадцать пять тысяч рублей -- ноль, то чего же она хочет?

Насыпав Рыжему в миску Кити-Кэт, я присел за стол, глотнул из Милиной нетронутой чашки холодный кофе и закурил. Да, эта женщина с большими запросами, -- подумал я про себя. -- Но может быть, так и надо жить, не останавливаясь на ма­лом?

Почему-то до сих пор я не представлял себе реально те деньги, о которых она говорила. До этого все казалось ка­ким-то нереальным, сказочным. Но вот сейчас, потрогав руками эти зелененькие бумажки, я представил, что такое настоящие деньги. Нет, я, конечно, видел доллары, я их воровал. Были случаи, что в некоторых квартирах, в которые меня не пригла­шали, попадались довольно крупные суммы. Но штука зеленых -- самая большая удача, какая выпадала на мою долю. Может пото­му, что я не пользовался услугами наводчиков, действуя нау­гад. Всегда предпочитал работать один. Так было безопаснее, да и срок, если что -- меньше.

Шестерик схлопотал по чистой случайности. Долго трезво­нил в дверь, никто не открыл, я с чистым сердцем вскрыл ха­ту, а там молодая жена мужу рога наставляет с любовником. Вот они и не открывали, естественно. А любовничек здоровый оказался, да и дурак к тому же. Сразу ментов вызвал. Обидел­ся, что я ему отверткой, которой замок вскрывал, в морду его толстую ткнул. Зато потом на суде я с удовольствием о нем рассказал. Муж этой бабы не был ему благодарен за то, что он его добро спас, это уж факт неоспоримый. Эта баба ох как его уговаривала никуда не заявлять, а он будто взбесился... Да ладно, не об этом сейчас.

Сейчас я сидел и рассуждал о смысле бытия. Быть или не быть? А чего, собственно, рассуждать? Конечно, быть. Давно пора начать новую жизнь. Надо научиться не довольствоваться малым, каким бы большим оно ни казалось, -- пришел я к выво­ду, -- А то так и будешь всю жизнь по колено в дерьме брес­ти. Мила совершенно права, называя пятерку тысяч баксов ну­лем, по сравнению с тем, сколько еще вправе иметь. И совсем она меня не обманула. Так что, скорее всего, это последки капитала Броненосца. Он же сказал, что оставил ей порядка шестидесяти тысяч. Сколько-то ушло на адвоката для него же самого, сколько-то Мила потратила на себя, вот и весь рас­чет. Я и сам адвокатишке очень прилично заплатил. Так что потом ни с чем остался.

Настроение мое слегка улучшилось. Я прочно укоренился в своей новой позиции. Не стоит быть таким малоежкой, как Ры­жий. Надо идти вперед широким шагом. И будут тогда яхта и отель не фантазией, а явью.

Не доев до конца, Рыжий подошел ко мне и в знак благо­дарности потерся о мою ногу.

-- Вот-вот, и я о том же, -- сказал я ему.

Я не спал почти всю ночь. Всякие мысли не давали мне покоя, особенно те, в которых Мила была с другим. Заснул я только под утро, когда за окном появился слабо-серый свет.

Мне показалось, что я не спал вовсе, услышав как верну­лась Мила. Ее тихие шаги по коридору заставили меня оторвать голову от подушки. Потерев глаза, в которые будто песка на­сыпали, я сунул босые ноги в резиновые сланцы и, как есть в трусах, поплелся на кухню, где Мила уже позвякивала посудой.

Я обнаружил ее, сидящей за столом и играющей чайной ложкой.

-- Ну как? -- спросил я, даже не поприветствовав ее.

Она посмотрела на меня устало. Ее припухшие веки и красноватые белки глаз живописали о том, что и ей в эту ночь мало удалось отдохнуть.

-- Все нормально, -- отозвалась она безжизненным голо­сом и зевнула, прикрыв рот ладошкой.

-- Получилось? -- ощутимо занервничал я.

-- Ага. Там, в сумочке, -- устало кивнула она на дверь, и зачем-то добавила, -- Сейчас чаю выпью и буду спать весь день.

Не ответив, я вышел в коридор и поднял с полу лакиро­ванную сумочку, которую Мила даже не удосужилась повесить на вешалку. Открыв ее, я вытащил оттуда пластиковую коробочку, обернутую носовым платком. Скомкав его и сунув обратно в сумку, я вернулся на кухню, подошел к окну и стал рассматри­вать оттиски, сделанные на пластилине. Их было пять, и все четкие, просто загляденье!

-- Молодец, -- похвалил я Милу, продолжая любоваться на ее работу. -- Мастерски.

-- Ты не мог бы одеться, -- вяло отозвалась она. -- Вид голого мужчины вызывает у меня тошноту.

Я резко обернулся и посмотрел на нее долгим взглядом. -- Ты хочешь меня в чем-то обвинить? -- ледяным тоном спросил я.

Мила криво усмехнулась:

-- Прости. Ляпнула, не подумав.

Только теперь я заметил, что она пьяна. Не прекращая забавляться чайной ложкой, Мила смотрела отсутствующим взглядом мимо меня. На ее лице уже не было косметики, а во­лосы были растрепаны.

-- Ба-а, да ты изрядно набралась, -- констатировал я неоспоримый факт и, отложив коробочку на подоконник, поджег конфорку под стоявшим на плите эмалированным чайником.

-- М-да вот. Набралась, -- будто хлестнула она меня по спине.

Я снова обернулся, подошел к ней и поднял ее лицо за подбородок.

-- Но ты ведь сама этого хотела. Не так ли?

-- Оставь меня, -- отмахнулась Мила, встала, пошатнув­шись, удалилась в ванную и заперлась.

Вскоре я услышал плеск воды. Покормив орущего Рыжего и заварив Миле крепкий чай, я возвратился в комнату и рухнул на диван лицом вниз. Несколько минут я лежал неподвижно, за­дыхаясь в пуховой подушке и пытаясь себя оправдать. Ну поче­му я должен чувствовать себя виноватым? Почему она еще сильнее заставляет меня это чувствовать? Зачем издевается?! Мне и так тошно. Наворотила глупостей, а теперь еще и меня обвиняет, -- пыхтел я про себя. -- Да если бы она знала, с какими намерения­ми я шел сюда вначале, то вообще должна была бы мне ноги це­ловать! Подумаешь, последняя девственница Весталка! Оскорб­ленную невинность изображает.

Однако, от этого аутотренинга легче мне не становилось. Я все более ощущал себя подонком. Вот что делает с людьми любовь!

Шум воды прекратился, Мила скрипнула дверью ванны и, прошлепав по полу босыми ногами, подсела ко мне.

-- Миш, мне уже лучше, -- из ледяного ее тон превратил­ся в нежный и заискивающий.

Она провела ладонью по моей спине, прилегла на нее ще­кой. Я ощутил тепло ее пышной груди. Сдерживаться я мог не более тридцати секунд. Перевернувшись на спину, я сгреб ее в охапку и подмял под себя. Мила не сопротивлялась. Ее гортан­ный стон подвиг меня на дальнейшие действия.

У меня никогда не было женщины шикарнее нее!

Утолив свою страсть, мы откатились друг от друга и, тя­жело дыша, оба стали рассматривать потолок. Первой нарушила тишину Мила:

-- Сегодня ночью я поняла, что ты самый лучший мужчина, с каким мне только приходилось спать, -- без стеснения и прелюдий сказала она. -- Все остальные -- жалкое подобие.

Я был польщен, но продолжал хранить молчание.

-- Нет, правда, -- добавила она. -- Ты мне веришь?

Я понял, что она пытается оправдаться передо мной за сегодняшнюю ночь, проведенную с Артемом. Она еще оправдыва­лась! Как вам это нравится? Лично мне -- очень. Она была ум­ной женщиной, бережно относящейся к мужскому самолюбию. И пусть даже ее слова не были истиной, но мне стало легче на душе. Я повернулся к ней вполоборота и поцеловал в висок.

-- Верю, -- шепнул я в ответ, -- Ты у меня умница.

-- Да? -- улыбнулась Мила, -- А как тебе мои оттиски? Сгодятся?

-- Это работа профессионала, -- шутливо подметил я.

-- На самом деле?

-- Клянусь мамой, -- щелкнул я ногтем об зуб.

-- Ой, ты не представляешь, как мне это далось, -- го­рячо заговорила Мила, приподнявшись на локте. -- Сначала я стала изображать пьяную в лабуды. Да я и на самом деле при­лично набралась, чтобы усыпить его бдительность. Под конец вообще в сортир побежала, как будто мне совсем сплохело. Изображала даже, что меня рвало. А этот идиот все уверял ме­ня, что коньяк фирменный, не левый. Доказывал, что сам себя чувствует абсолютно хорошо и не понимает, что со мной случи­лось с пяти рюмок. В общем, когда он... -- тут Мила запну­лась, -- ну, короче, я была -- безжизненное тело, труп, од­ним словом. А когда он захрапел, встала и пошла работать, -- хихикнула она, довольная собой, -- Связка с ключами была в его куртке, в коридоре. Может, я и лишних каких наштампова­ла, но...

-- Ты все сделала правильно, -- поспешил я ее успоко­ить, поглаживая по нежному плечику, -- Даже я бы так не смог. Теперь все у нас получится.

-- Ты думаешь? -- взволнованно спросила Мила.

-- Уверен.

-- Сплюнь, -- серьезно подметила она.

Я тут же последовал ее совету, а она продолжала, захва­ченная собственными переживаниями:

-- Ты не представляешь, как мне было страшно! Мое отча­янное положение спасало только то, что этот придурок храпит, как бегемот. Я все время прислушивалась к его храпу. Если бы он затих хоть на секунду, я бы с ума сошла! Вот, а потом я вернулась, как ни в чем не бывало. А с утра у меня на самом деле голова раскалывалась с бодуна. Артем велел мне похме­литься. Я совсем не хотела, но пришлось играть роль до кон­ца.

-- Искусство требует жертв. Иди вон чаю выпей. Остыл уже, наверное. А хочешь, сюда принесу? -- сейчас я был готов любимой девочке не только чай, луну подать.

Пять дней у меня ушло на то, чтобы изготовить по оттис­кам ключи. Да еще один день до этого, пока искал подходящие заготовки. Вообще, в безмятежное воскресное утро на барахол­ке можно найти все, начиная от старых штопаных носков и кон­чая субмариной. У какого-то старикана неряшливого вида я и купил все, что было нужно, на всякий случай прихватив и лиш­него. Причем совершенно не стеснялся сравнивать его товар со своими оттисками. Старик лишь с вожделением взирал на мои карманы, ожидая, когда я выужу оттуда заветную тридцатку, которую он потребовал за свой товар, и постоянно сглатывал слюну. При этом острый кадык так и гулял вдоль его тонкой красноватой шеи, покрытой мурашками и редкой щетиной. Полу­чив с меня деньги, он тут же свернул все свои железки, раз­ложенные на засаленной тряпице прямо на асфальте, и верной поступью направился к ближайшей забегаловке, где уже толпи­лось несколько ничем не отличающихся от него представителей мужского пола. Проводив его взглядом, я тоже поторопился уда­литься, но в противоположную сторону.

Приступая к делу, я сперва почистил мелкой наждачкой старые проржавевшие ключи, затем спилил с них все зубцы, и принялся орудовать надфилями, которые, кстати сказать, при­обрел все на той же барахолке. Я работал, как заведенный, вы­тачивая замысловатые изгибы и выпуклости. Металлическая пыль сплошняком покрывала расстеленную газету и даже рассеивалась за ее пределы, пачкая стол и полы. Мила постоянно ходила с тряпкой и сокрушенно вздыхала. Я даже выточил самый малень­кий ключ, который, скорее всего, был от почтового ящика. Но кто знает, может быть как раз он и открывал потайные дверцы, спрятанные за хитрой картиной.

Когда все было закончено, мне уже просто не терпелось наведаться к Милиному должнику. Она уверяла меня в том, что днем он никогда не бывает дома, занятый своими вечно неот­ложными делами в магазине. День -- это лучшее время для квартирных краж, я был с этим абсолютно согласен. Это к ве­черу, когда темнеет, люди становятся уставшими, злыми и по­дозрительными. Днем же они заняты -- кто чем. Кто личными проблемами, кто работой на занимаемых должностях, даже пен­сионеры при делах. Ведь в основном в дневное время на голубых экранах демонстрируется множество сериалов, просматривая которые они просто не в состоянии отвлекаться на незначи­тельные шорохи и звуки, происходящие за их дверями. А как важно успеть спуститься во двор и присесть на лавочку до то­го, как там начнется общественное обсуждение кого-то из жильцов родного подъезда или певицы российской эстрады. Ну-у, что вы!

Но все же тут был риск. Риск, что именно в ту минуту, когда я заявлюсь непрошеным гостем, появится Артем. Именно так часто бывает в кино и, особенно, в реальной жизни.

Мила, правда, предложила и другой вариант.

-- Ну, давай снова подождем, когда он мне позвонит. Я встречусь с ним и попробую настоять на том, чтобы мы сходили куда-нибудь. А ты в это время...

-- Нет! -- резко возразил я. -- Вполне достаточно и то­го раза! Дальше я буду действовать сам.

-- Бог не выдаст, свинья не съест, -- саркастически ус­мехнулась она. -- А тебе не кажется, что это глупо? Мы не можем себе позволить так рисковать.

-- Все будет нормально, -- отмахнулся я и, три раза поплевав че­рез левое плечо, постучал по собственной голове.

-- Вот это ты правильно подметил, -- все с той же ус­мешкой отреагировала Мила на мой жест. -- Тебе бы ума приба­вить, и цены бы тебе не было.

-- Ну, вот что, -- разозлился я, -- ты свое дело уже сделала. Теперь я сам как-нибудь разберусь.

После таких подколов я, даже если и сомневался немного в своей правоте, то теперь полностью уверился. Да просто из гордости уже, в конце концов!

Единственной мерой предосторожности я выбрал "карна­вальный костюм", чтобы, если что, не быть никем узнанным. Но и тут Мила поспешила мне на помощь. Здесь я возразить не мог. У нее это получилось опять-таки мастерски. Поначалу я хотел отделаться лишь вязаной шапочкой, напяленной ниже бро­вей и своей старой парусиновой курткой, которая уцелела у Таисьи. Но за дело принялась Мила.

-- Это никуда не годится! -- безапелляционно заявила она, смерив меня строгим взглядом с головы до ног, -- Сни­май все это барахло.

При этом она открыла шкаф и достала оттуда шикарный черный костюм Потемкина.

-- Одень-ка вот это, -- протянула она мне его. -- Дом там солидный, и ты должен выглядеть подобающе, чтобы не выз­вать подозрений у соседей. А то вырядился, как бомж ка­кой-то. Да на тебя каждый сразу внимание обратит.

-- Да, костюм, конечно, замечательный, -- с издевкой в голосе подметил я, -- только лица он никак не прикроет. Не стану же я с таким костюмом вязаную шапочку одевать. Тогда- то уж не только его соседи, а весь дом сбежится на меня пог­лазеть.

-- А зачем тебе вообще шапку надевать? -- удивленно пос­мотрела на меня Мила, -- боишься простудиться? На улице, между прочим, восемнадцать градусов тепла стало.

-- Слушай, не будь дурочкой, -- начал заводиться я, но она не дала мне до конца высказать свое возмущение.

-- Миша, я сегодня же куплю красящий лак для волос и выкрашу тебя в радикально черный цвет. Чего ты волнуешься?

-- Какой еще лак?

-- Увидишь. А теперь давай напяливай костюм, и мы порабо­таем над твоей фигурой.

Мне ничего не оставалось делать, как подчиниться. В чем-то Мила была права. Я выбрал не лучший способ изменить внешность.

Брюки и рукава пиджака оказались мне несколько длинно­ваты, но не на столько, чтобы это бросалось в глаза. Поэтому на ее предложение немного подшить костюм, я сразу отказался.

-- Да, ну, ладно, -- немного подумав, согласилась она и взяла с дивана маленькую подушечку, которую именовала думоч­кой и без которой не мыслила себе нормального сна. Я не раз наблюдал, как Мила во сне то подкладывала ее под щеку, то под грудь, то клала на голову, чтобы прикрыть ухо от посто­ронних шумов.

Теперь эта думочка перекочевала мне под рубашку, сделав иллюзию живота.

Мила снова осмотрела меня критическим взглядом:

-- Нет, мало, -- констатировала она, полезла в нижнее отделение шкафа и достала оттуда еще одну такую же думочку.

-- По-моему, с этим я буду похож на беременную бабу, -- подметил я, когда Мила стала запихивать мне под рубашку вто­рую подушечку.

Она уронила ее и, рухнув на пол вслед за ней, разрази­лась таким хохотом, что я испугался за ее здоровье.

-- Смотри кишки не надорви, -- буркнул я. Мне было со­вершенно не до смеха.

Меня вообще поражало то, с какой легкостью Мила относи­лась к нашему делу. Складывалось такое впечатление, что она либо недопонимает всей серьезности происходящего, либо зани­малась воровством с самого рождения. Ей, кажется, было нев­домек, что все может обернуться не так хорошо, как ей дума­лось. Поначалу она еще как-то побаивалась, переживала. Но сейчас так расслабилась, что мне становилось не по себе. Я человек очень суеверный, особенно, когда иду на "работу". А смех перед такой работой -- последующие слезы. Эта генераль­ная репетиция с костюмами мне начинала действовать на нервы.

Глядя на то, как Мила продолжает кататься по полу в раздирающем ее смехе, я со злостью швырнул в нее думку, ко­торая еще оставалась у меня на животе. Мила ловко поймала ее и, продолжая безудержно хохотать, кинула в обратную, попав мне в плечо.

У нас завязался волейбольный матч. Я и сам вошел в раж, бесконечно ловя и бросая подушку в соперника. Вернее, в соперницу. В итоге Мила, растрепанная, раскрасневшаяся и за­пыхавшаяся от этой подвижной игры, бросилась на меня, как разъяренная тигрица. Я подхватил ее на руки и вместе с ней повалился на диван. У Рыжего, сидевшего там и с недоумением наб­людавшего за нашими действиями, окончательно сдали нервы, и он опрометью кинулся в коридор.

-- Ну, теперь мы остались наедине, -- прерывающимся го­лосом сказал я, проводив его взглядом, и впился долгим поце­луем в приоткрытый Милин рот.

Она не сопротивлялась. Всем телом подалась навстречу, обвила мою шею руками. Ее грудь высоко вздымалась от преры­вистого дыхания, я чувствовал эти мягкие толчки и уносился к небесам. Страсть, обуявшая нас, заставила забыть меня мелкие обиды прошедших минут. Что эти минуты, по сравнению с безб­режным океаном любви, в который мы окунулись...

Наскоро пожарив мясо и нарезав салат из помидоров и болгарского перца, Мила позвала меня обедать.

-- А борщ? -- с капризными нотками в голосе спросил я, усаживаясь за стол.

-- Ты хочешь борщ? -- удивленно переспросила она, будто я потребовал дождевых червей.

-- Конечно. Он у тебя просто обалденный. Впрочем, как и все остальное.

Довольно улыбнувшись, она достала из холодильника белую эмалированную кастрюлю с позавчерашним борщем и поставила греть на плиту.

Боже, как я был счастлив в те дни, проводимые с ней! О лучшей жене не стоило и мечтать. Она во всем, буквально во всем, подходила мне. Оглядываясь назад, я бы наверное все равно повторил все сначала. От этих дней и ночей невозможно было отказаться. Даже такой ценой...

Я смотрел в зеркало и сам себя не узнавал. На меня смотрел брюнет плотного, если не сказать толстого телосложе­ния, одетый в безукоризненный костюм с кожаной барсеткой в руках, которая так же когда-то принадлежала Потемкину.

Благодаря Милкиным способностям к визажистике я стал похож на преуспевающего зажиревшего бизнесмена. Из металли­ческого баллончика она обильно полила мои волосы какой-то черной сильно пахнущей жидкостью, которую именовала красящим лаком, отчего я сразу сделался из блондина брюнетом. Подложила-таки мне под белую рубашку две думочки, создав иллюзию упитанного живота, и заставила засунуть за щеки по куску хлебного мякиша.

-- Ну вот, -- удовлетворенная моим перевоплощением, сказала она, -- теперь тебя никто не узнает. Ни милиция, ни братва, если Артем захочет потом провести собственное расс­ледование. Да?

-- Согласен, -- промямлил я, прожевывая хлеб. -- А как долго я буду черным?

-- Это смывается за пять секунд обычным шампунем, -- успокоила меня Мила. -- Можешь уже все смыть, а когда надо будет, я тебя снова перекрашу. Ну что? Когда на дело?

-- Да хоть сейчас, -- беззаботно ответил я, подыгрывая ее настроению.

Выждав примерно неделю после Милиного визита к Артему, чтобы на нее никак не пало подозрение, мы решили начать действовать.

Сентябрь подходил к концу, но погода все еще стояла превосходная. Снова переодевшись в солидного бизнесмена, положив в барсетку хирургические перчатки и пару специальных железяк -- на всякий случай -- я, предварительно позвонив Артему и убедившись, что его нет дома, отправился на дело.

-- Ну, не волнуйся. Все должно получиться нормально, -- благословила меня Мила и, подражая мне, поплевала через пле­чо.

-- Да. Главное, чтобы деньги оказались на месте, -- сказал я сквозь хлебный мякиш глухим голосом.

Чувствовал я себя относительно спокойно до тех пор, по­ка ехал к его дому на такси. Стоило мне выйти из машины, и я стал нервничать. Раньше я за собой никогда такого не заме­чал. Всегда действовал спокойно и уверенно. Но теперь, после отсидки, ощутив на собственной шкуре, чем все может закон­читься, я, честно сказать, дрейфил.

Поднявшись на нужный этаж, я немного постоял на площад­ке возле лифта, прислушиваясь к звукам дома. Где-то наверху хлопнули дверью, заскрежетал лифт, снова придя в движение, внизу приглушенно пару раз тявкнула в чьей-то квартире мел­кая собачонка.

Стараясь ступать тише, я беспрепятственно прошел в об­щий коридор, освещенный тусклой лампочкой под самым потол­ком, остановился возле двери Артема и снова прислушался. В этот самый момент, щелкнув замком, неожиданно распахнулась дверь соседской квартиры и оттуда вышла сухонькая старушен­ция в цветастом халате с мусорным ведром в руке. Я почувс­твовал, как по моей спине пробежал холодок и решительно вда­вил кнопку звонка. В квартире Артема разлилась птичья трель.

-- Да его дома нету. С утра ушел, -- тут же проинформи­ровала меня старушенция трескучим голосом, мелкими шажками семеня мимо.

-- М-м, тогда позже зайду, -- промычал я в ответ, еще раз нажимая на звонок.

-- Да говорю ж, нету его, -- уже через плечо бросила карга, направляясь к мусоропроводу.

Я услышал грохот железной крышки и поспешил покинуть коридор, проклиная себя за то, что не прибыл сюда на три ми­нуты позже. Это был именно тот случай невезения.

Пройдя к лифту, я повернулся к вездесущей бабке спиной и нажал кнопку вызова. Вывалив мусор и распространив невыно­симую вонь, бабуля равнодушно проследовала мимо меня и скры­лась в своих апартаментах.

Лифт приехал. Я вошел в него и спустился на этаж ниже, чтобы собраться с мыслями.

Эта премерзкая особа была, видимо, из тех, кто больше интересуется жизнью других, нежели своей, если так хорошо знала распорядок дня Артема. Сидит, поди, весь день возле дверного глазка и наблюдает за миграцией своих соседей. Любопытнейшее занятие для человека ее возраста! И что мне остается делать? Снова вернуться и попозировать ей перед глазком?

Выкурив половинку сигареты, я растоптал окурок и пришел к выводу, что сюда можно будет наведаться не раньше, чем че­рез час. Если карга снова высунется, поймет, что я просто настойчиво пытаюсь застать дома своего друга. Даже если увидит, что открываю его дверь, я вполне могу сказать, что был у Ар­тема на работе и взял у него ключи. В общем, вариант есть. А можно и перенести визит на другой день. Но это опять ожида­ния и лишняя трата нервов, которые за последнее время у меня совершенно расшатались.

Выйдя на улицу, я решил, что не стоит тут рисоваться. Умнее будет вернуться к Миле и немного переждать. Я так и сделал. Дома ее почему-то не оказалось. Но это было даже лучше, отпадала надобность объяснять свое возвращение.

Выплюнув раскисший во рту хлебный мякиш, я около полу­часа сидел на кухне и беспрестанно курил. Затем, заново на­бив щеки хлебом и мельком глянув на себя в зеркало, отпра­вился к Артему.

На этот раз мне повезло больше.

На всякий случай я опять нажал на кнопку звонка. Ответа не последовало и я, надев резиновые перчатки, вставил в за­мочную скважину первый ключ собственного изготовления. Он беспрепятственно повернулся. Со вторым замком пришлось нем­ного повозиться. Когда же запор поддался, я облегченно вздохнул и бросил взгляд на дверь квартиры старой карги. Все было тихо. Оставался третий замок и вторая дверь, на которую у меня имелся только один ключ.

Когда же бесшумно распахнулась железная дверь, я уже считал себя победителем. Деревянная не представляла для меня никаких трудностей, даже если бы у меня вообще не было клю­чей. Но тут мне в голову пришла мысль, что квартира может быть на сигнализации. И хотя Мила меня об этом не предупреж­дала, я все-таки засомневался. Поворачивая ключ в английском замке, который тоже идеально подошел, я почувствовал, что мои руки слегка дрожат.

Пару секунд я не решался войти в квартиру, но тут же сообразил, что вряд ли человек, занимающийся торговлей нар­котиками, будет ставить сигнализацию. Ему совершенно ни к чему связываться с милицией, которая по каждому ложному сигналу будет мчаться к нему. Отключили, к примеру, телефон, когда его нет дома, и менты тут как тут, вырубили свет -- здравствуйте, не ждали, сам забыл отзвониться -- они у тебя. Нет, наркодельцу такое не подойдет.

Сняв ботинки, я прошел по коридору, застеленному тем­но-зеленой ковровой дорожкой, на ходу ориентируясь в плани­ровке. Квартира была угловой. Справа находилась кухня, даль­ше -- зал, слева -- две спальни. Двери всех комнат были открыты. Мельком оценив обстановку, я сделал вывод, что она не претендует на звание образцовой. Все очень простенько, как и у многих граждан средней социальной прослойки.

Пройдя в большую комнату, именуемую залом и находящуюся в конце коридора, я остановился на пороге. Мой взгляд сразу же натолкнулся на картину, о которой мне поведала Мила.

Черная железная рамка с каким-то гербарием висела на капи­тальной стене. Я подошел ближе, пытаясь получше разглядеть этот шедевр. Действительно, под рамкой те же обои, создается иллюзия, что она просто висит на сплошной стене. Внизу у нее по краю маленькие отверстия, в которые вставлены яркоокра­шенные ветки и цветы. Простенько и со вкусом.

Подняв руку, я дотронулся до нижнего края рамки и слег­ка нажал. Она не сдвинулась. Тогда я постучал пальцем в ее середину. Раздавшийся пустой звук порадовал мой слух.

Приподнявшись на цыпочки, я повнимательней изучил чер­ную рамку и обнаружил, что в нижних углах находятся гвоздики с выпуклыми шляпками. Я взялся за рамку и потянул ее вверх. Она тут же поддалась, и я увидел под ней небольшие отверс­тия, которые служили гнездами для декоративных гвоздей. Вот теперь можно было сдвигать рамку в сторону, что я аккуратно и сделал, боясь поломать затейливую икебану.

Моему взору предстала куда более приятная картина -- потайная дверца "папы Карло" с маленькой замочной скважи­ной, "золотой ключик" от которой у меня также имелся. Я мыс­ленно похвалил себя за то, что не проигнорировал его, когда подделывал остальные. К чему ломать полезные вещи?

Да, такой тайничок был вещью полезной. Поскольку он был проделан в толстой капитальной стене, то глубина его могла быть не менее, чем в три кирпича. С уважением отметив сооб­разительность Артема, я выбрал из своей связки самый малень­кий ключ и открыл дверцу тайника, левой рукой придерживая рамку.

Открыл и оторопел! То, что я увидел, напомнило мне аме­риканские фильмы о взломщиках банковских сейфов. Сложенные в прилежные зеленые стопочки на меня призывно глядели много­численные Франклины. Их было просто невообразимое количест­во! Тайник был действительно кирпича в три глубиной и весь набит деньгами. И не просто деньгами, а долларами! Я пожа­лел, что не взял с собой пакет. В барсетку Потемкина могло поместиться не более пяти, шести пачек по десять тысяч в каждой сотенными купюрами, как они и были разложены. Я обратил внимание, что пачки были перетянуты точно такими же, ядовито-лимонного цвета резинками, как я видел у Милы. Что-либо сейчас анализировать у меня не было времени.

А может сходить на кухню и поискать пакетик? -- подумал я, доставая пачки из тайника и запихивая их в барсетку. В эту минуту мне показалось, что за спиной раздался какой-то тихий непонятный звук. Я замер, боясь оглянуться. Сердце подпрыгнуло до самого подбородка и замерло вместе со мной. В комнате явно кто-то был. И этот кто-то был совсем рядом. Я чувствовал на спине его взгляд.

Стараясь не шевельнуться торсом, я плавно опустил руку в барсетку, вынул из нее тонкую отвертку, которую взял с со­бой на всякий случай, и резко обернулся, выставив ее вперед.

Не меньше минуты мне потребовалась на то, чтобы заста­вить себя успокоиться. В метре от меня сидел здоровенный персидский кот иссиня-черного окраса и равнодушно взирал на мои действия.

-- Ну ты и напугал меня, мерзкий черт, -- вслух произ­нес я, привалившись к стене.

Кот облизнулся, издав языком тот же тихий щелчок, кото­рый привел меня минуту назад в состояние паники.

-- А ты, значит, черный, -- продолжил я с ним беседу, -- Моя тетка непременно сказала бы, что это не к добру.

Кот еще раз облизнулся, подмигнул мне оранжевым глазом, будто нарочно, встал и лениво побрел к выходу.

Заглянув в потемкинскую барсетку, я обнаружил, что в ней лежит шесть пачек. Я достал одну и, покрутив в руке, с сожалением отправил обратно в тайник.

"Не бери чужих денег. Только мои пятьдесят тысяч", -- вспомнил я предостережение Милки. За косяком двери мелькнул пушистый хвост перса. Мне предстояло пересечь дорогу черного кота...

-- Ну? Как дела? -- кинулась с расспросами Мила, не дав мне даже войти.

Шагнув за порог, я передал ей сумочку и молча отправил­ся в ванную.

-- Господи! Я знала! Я знала, что у нас все получится, -- услышал я ее радостный возглас.

Довольный собой, я освободился от всей бутафории, смыл с волос краску и предстал перед Милой в натуральном виде.

-- Чего это ты голый? -- хихикнула она, все еще держа в руках деньги.

-- Сейчас узнаешь, -- наигранно сердито ответил я, схватил ее в охапку и потащил к дивану.

-- Погоди! Да подожди же! -- задрыгала она ногами, ро­няя пачки долларов. -- Расскажи хоть, как все было?

-- Все было ужасно, -- прорычал я, наваливаясь на нее всем телом.

-- Ты -- сексуальный маньяк! -- пискнула она и переста­ла сопротивляться...

-- Ну, теперь хоть расскажешь? -- умоляюще посмотрела на меня Мила, подкладывая мне в тарелку третью котлетину.

Я специально испытывал ее нервы, пообещав, что сперва поем, а уж потом удовлетворю ее любопытство. Мне нравилось наблюдать за ее нетерпением, выражающимся нервозными движе­ниями и мечущимся взглядом.

Наевшись от пуза, я с наслаждением закурил и попросил налить чаю.

-- Ничего больше не получишь, -- отрезала Мила. -- Хва­тит издеваться. Рассказывай!

-- А что, собственно, ты хочешь услышать? Как меня у самой Артемовской двери застала какая-то Агафья Хуинишна? Или, как у меня чуть инфаркт не сделался, когда в комнату, топоча, как слон, вошло невероятно черное животное, именуе­мое, по всей видимости, котом. Но я бы сказал, что это все-таки был слон. Или кот-бегемот, как у Булгакова.

-- Какая Агафья? -- пропустила мимо ушей мой юмор Мила.

-- А хрен ее знает? -- пожал я плечами. -- Мерзкая скрипучая треска с мусорным ведром, воняющим на весь подъ­езд. Соседушка Артема, надо полагать. Мне из-за нее пришлось уйти. Кстати, а где ты была?

-- Точно, соседка. Она вечно высунется, когда не надо, -- проигнорировала мой вопрос Мила. -- А она тебя о чем-ни­будь спрашивала? Разговаривала с тобой? -- лицо моей любимой выражало тревогу.

-- Просто сказала, что Артемия нет дома.

-- А ты?

-- Убрался восвояси. Чего же еще?

-- А потом?

-- Потом поехал сюда, переждал полчаса и вернулся.

-- И она больше не выходила?

-- Нет. Наверное, просто пялилась в глазок. А почему ты мне ничего не сказала о коте? -- с укором в голосе спросил я.

-- О коте? А чего тут такого? -- улыбнулась Мила. -- Подумаешь. Это же не доберман какой, не волкодав.

-- Знаешь, дорогуша, когда вторгаешься на чужую терри­торию без ведома хозяина и без санкции на обыск, тебя может напугать не только животное, но и капающая из крана вода, -- рассержано пояснил я.

-- Но ты был мужественен в тот момент, когда вы неожи­данно встретились? -- пытаясь подавить смех, спросила Мила, -- Надеюсь, что мне не придется стирать тебе брюки?

-- Уж и не знаю. Иди проверь на всякий случай, -- теат­рально вздохнул я.

Мне ничего не оставалось, как отреагировать шуткой на шутку, хотя и злую. Я уже знал, что в ином случае Мила еще больше начнет меня прикалывать. Такой уж у нее был характер.

С одной стороны, мне это нравилось, я и сам люблю по­хохмить. Но с другой -- не терплю, когда бабы на себя слиш­ком много берут, изображая из себя умненьких. Но Мила дейс­твительно была неглупа. Мы были с ней практически на равных. Может поэтому я и влюбился в нее? До того мне попадались со­вершенно безумные самки, бесконечно несущие полную околеси­цу, которая резала самое терпеливое ухо. А Милка, Милка была умеренной шутницей, знающей, когда можно повыпендриваться, а когда лучше заткнуться. Сейчас же она понимала, что я нахожусь в состоянии умиротворения и позволю ей немного поглу­миться над собой.

-- Ладно, шутки -- в сторону. Давай лучше решим, что с таким богатством делать будем? -- перешел я на серьезный тон.

-- Как что? Будем его преумножать, -- хитро прищурилась Мила, без промедления отреагировав на поставленный вопрос.

-- Ну, это понятно, -- развел я руками, -- Может, для начала поженимся?

-- И ты думаешь, что от этого у нас прибавится денег? -- невесело усмехнулась она, выдержав небольшую паузу.

-- То есть? Не понял, -- искренне удивился я, полагая, что она ответит немедленным согласием.

Но Мила, похоже, задумала нечто иное. Слишком уж таинс­твенный был у нее вид.

-- А что тут непонятного? Не знаю, правда, как ты, но вот я, например, с удовольствием сыграла бы нашу свадьбу где-нибудь за границей. В Париже или в Венеции. Да еще и так, чтобы мы с тобой уже были подданными другой страны. Неужели ты на самом деле хочешь заняться бизнесом тут, в Рос­сии? Это же безумие, Миша! -- ее серьезный взгляд из под темных ресниц говорил о том, что она настроена далеко не скептически, -- Пойми, вкладывать капитал во что-то здесь -- это просто расстаться с ним навсегда. Лучше уж без геморроя взять и выбросить деньги в мусорку, или раздать их малоиму­щим, которые ходят вокруг нее косяками. И это будет полезнее.

-- И что же ты предлагаешь? Купить другое гражданство? -- начал догадываться я.

-- Именно. Но чтобы его купить, нам нужно будет оформить два фиктивных брака с иностранными подданными. Твой и мой. А такой брак сейчас стоит недешево. Думаю, в лучшем случае, по пятерочке с носа нам придется выложить. Остается сорок. Ну, положим, мою хату продадим. Кое-что вернется, -- в этот момент я подумал о пяти тысячах, которые были у Милы в занач­ке. -- Расходы на дорогу, -- продолжала она рассуждать вслух, загибая пальцы, -- Там квартирку арендовать или домик какой, надо? Надо! Тачку купить надо? Страховки всякие офор­мить, там ведь без них никуда. И что у нас остается? Пшик. Даже бензозаправочку на выселках не потянем, -- показала она мне руку с "подсчетами", и я понял, что она права. Ее занач­ка особой роли не играла.

-- Ладно. Но я все-таки тебя не... -- начал было я, но она прервала меня:

-- Сейчас поймешь. Только не говори сразу "нет".

Я заметил, что Мила начинает заводиться все больше. Ще­ки ее раскраснелись, руки забегали по вырезу халатика.

-- Короче, у меня есть план, следуя которому мы сможем увеличить наши пятьдесят штук гринов как минимум в три раза. Причем за несколько дней, -- понизив голос почти до шепото­та, сказала Мила, наблюдая за моей реакцией.

-- Да? Забавно. Ты предлагаешь их отксерокопировать? -- попытался сострить я, но это вышло как-то вяло. Помешал внутренний мандраж. Она предлагала сделать из пятидесяти ты­сяч сто пятьдесят! Я уже был уверен, что Мила не блефует. Чересчур сосредоточена, даже, я бы сказал, немного напугана.

-- Послушай, Миша, -- совсем перейдя на шепот, словно нас мог слышать кто-то еще, сказала она, -- ты когда-нибудь пробовал кокаин?

-- Чего? Чего это ты удумала? -- опешил я.

-- Ну, пробовал? Нюхал?

Мила подалась вперед, навалившись грудью о стол и глядя на меня в упор. Я почувствовал на себе ее дыхание.

-- Нет. Травку курил, было дело. Но что ты задумала? К чему клонишь?

-- Погоди, -- дотронулась она до моего плеча. -- Послу­шай меня внимательно. Я предлагаю сделать нам с тобой одну, всего одну ходку. Один раз -- это не страшно. Я...

-- Да ты чокнулась! -- отпрянул я. -- Сделать ходку с наркотиками?! Да ты хоть знаешь, сколько за это дадут, если нас поймают?!

-- Да тише, ты! Не кричи. А если не поймают? Знаешь, сколько дадут? За пятьдесят тысяч -- сто пятьдесят! -- горя­чо зашептала она и по слогам добавила: -- Дол-ла-ров.

-- Какие сто пятьдесят? О чем ты говоришь? Да я эти деньги мог взять там, у Артема. Без всякого риска. Там было не меньше! Какого же черта...

-- Нет. Тут мы все сделали правильно, -- запротестовала Мила. -- Если бы ты взял все, он бы так это дело не оставил. Он бы всех на уши поднял. Пусть не милицию, но частного де­тектива бы нанял, или братков-головорезов собрал. И уже завтра я бы тут лежала с утюгом на пузе.

-- А как бы он узнал, что ты к этому причастна?

-- Да они бы всех перетрясли. Не знаешь что ли, как у них дела делаются? А так Артем может и на сынка своего, оболтуса, подумать, -- продолжала спорить Мила. -- Решит, что это он в тайнике покопался, сто процентов. А если бы мы все взяли, то уж сразу решил бы, что в доме поработали жадные во­ры-профессионалы.

-- У него есть сын?

-- Ну, да. Шестнадцатилетний недоносок. Живет с ма­терью, бывшей женой Артема, приходит к нему частенько. За деньгами, разумеется. Сколько уж он мне на свое чадо жало­вался. Говорит, каждый раз боюсь, что он без меня тут всю квартиру вынесет. Вот, пусть все выглядит так, что сынок часть папашиного капитальца к рукам прибрал, в надежде, что он не заметит пропажи. Очень жизненно, учитывая широкомасш­табные запросы и недалекий ум мальчишки. А теперь, Мишенька, сам и посуди, где риска больше? Поехать за кокаином или ока­заться в лапах бритоголовых?

С минуту я молчал, переваривая услышанное. Почему она сразу не сказала мне о сынке лоботрясе? А ведь я мог не пос­лушать ее и взять все деньги. Только черный котяра меня ос­тановил. Тут волей-неволей суеверным сделаешься. Конечно, Милкины аргументы теперь имели под собой почву. Но ввязаться в наркобизнес -- риск, пожалуй, все-таки больший. Утюжком погладят -- это не так страшно, как оказаться за решеткой лет на восемь. Да, хотя, черт его знает, что лучше. Может и впрямь одна ходка проскочит? Послушать, что она дальше будет петь? Послушаю.

-- Ну, хорошо, предположим, я соглашусь, -- отозвался я глухим голосом. -- Но только предположим. Хотелось бы знать, как ты себе все это представляешь.

-- Вот тут есть кое-какая загвоздка, Миша. И загвоздка значительная. Скорее всего ничего не получится, если мы не найдем клиента на покупку нашего товара оптом. Вот смотри, сейчас я тебе все по полочкам разложу. Помнишь, я говорила тебе, что однажды съездила за товаром по предложению Артема? Так вот, за это я получила пять тысяч долларов. Только за поездку, понимаешь? Не вкладывая своих бабок.

Теперь я понял, откуда у нее эта пачка, перетянутая та­кой же резиночкой, в какие были "расфасованы" деньги Артема.

-- У меня все тогда прошло абсолютно гладко, -- продол­жала она увещевать меня. -- Но самое главное -- я знаю чело­века, у которого есть нужный товар. Я знаю, куда можно обра­титься. Но вот сбыть? Не Артему же! Он не только за конку­ренцию голову оторвет, он сразу сообразит, что это я у него денежки увела, пусть даже и свои собственные.

-- Но ты ведь сама говорила, что не боишься, если он на тебя подумает, -- встрял я в ее монолог.

-- Это я так, для храбрости, для собственной решимости себя подбадривала, -- отмахнулась она. -- А вообще, он страшный человек. Таких злить опасно для здоровья, да и жиз­ни, пожалуй. Господи, какое счастье, что тебя Зефир напугал, и ты не наделал глупостей!

-- Кто?

-- Да кот его. Зефир. Ну вот, слушай дальше, -- нетер­пеливо похлопала Мила ладошкой по столу. -- Дело в том, что кокаин самый дорогой наркотик, потому что натуральный. Ника­кой химии. Ну, ты это знаешь. Употребляют его люди элиты, самые богатые. И платят за настоящий товар бешеные бабки. Там, где я могу его взять, он стоит пятьдесят долларов грамм, а тут, у нас -- сто пятьдесят. Вот и считай: если мы привезем килограмм качественного кокаина, а у того человека он качественный, то выручим за наши пятьдесят тысяч сто пятьдесят. Арифметика проста.

Я почувствовал, как мой лоб покрыла испарина. Но я пы­тался не подать вида, что нервничаю.

-- А с чего ты взяла, что этот человек выдаст тебе то­вар без просьбы Артема, с которым он привык работать? -- спросил я, вальяжно закидывая ногу на ногу.

Мила выпрямилась и села ровно, скрестив руки на груди: -- Да потому, что он работает не только с Артемом. Да ему вообще плевать, кому сбывать.

-- Так уж и плевать?

-- Ну, нет, конечно. Человека с улицы он, естественно, пошлет подальше. Может, это засланный кто. Но меня-то он уже знает. Я-то к нему уже приезжала, и все обошлось. А теперь предупрежу, чтоб Артему, если что, обо мне ни слова. Тут все как раз замечательно, поверь. Сложнее найти оптового покупа­теля.

Хмыкнув, я взял сигарету и помял ее пальцами. Все, что сейчас сказала Мила, некоторым образом меня заинтересовало. Я никогда не занимался наркотиками, но у меня были знакомые, кто этим делом баловался. И эти знакомые до сих пор были на свободе. А что если действительно покалякать с кем-нибудь из них. Может у них есть выход на продавца? Но кокаин?! В этом городишке мало кто может себе это позволить. Необходим, разумеется, выход на столицу. Там все денежки крутятся. Да

и элитарный костяк весь там, -- рассудил я про себя, покручи­вая сигарету. -- Но где гарантии, что нас не кинут? Что не возьмут менты? Тут есть о чем призадуматься, прежде чем лезть в пекло. А что, если...

-- Ты табак на пол соришь, -- сделала замечание Мила, и я потерял мысль.

-- А почему бы нам просто не положить деньги под про­центы? Можно вообще ничего не делать и курить бамбук! -- взорвался я. -- И нет никакого риска.

-- Да? И куда же мы их положим? В банк? А они каждый день лопаются, как мыльные пузыри. А может ты предлагаешь купить акции МММ? -- заехидничала Мила. -- Или отдадим в рост како­му-нибудь Артему, который нас моментально кинет. Ты здорово придумал, возражений не имеется.

-- Можно и в государственный банк положить. Все равно на жизнь хватит. До семи процентов годовых -- это...

-- Перестань, -- усмехнулась она, прервав мои подсчеты. -- Завтра на выборах победят коммунисты и начнут с экспроп­риации крупных вкладов от частных лиц. Или из налоговой по­лиции нагрянут с вопроом о том, где мы такие денежки зарабо­тали. В госбанках на тайну вклада не надейся.

-- Ладно, оптового покупателя, говоришь, надо найти? -- рассеянно повторил я, беря другую сигарету и прикуривая.

Мила испытующе глядела на меня своими большими голубыми глазами. Кем я сейчас выглядел в них? Обыкновенным воришкой неудачником, который загремел под фанфары, так и не разбога­тев? Или мужиком, не способным на большие подвиги? А может и вовсе сутенером, который собирается жить за ее счет? Пусть даже сегодня я и принес деньги, подставляя собственную шку­ру, но ведь это были ее деньги. Так или иначе, но мне хоте­лось изменить ее мнение о себе. Да и не ее, а свое личное. Я сам себя ненавидел. Сейчас на ее фоне я ощущал себя глупым и никчемным. Хотелось хоть как-то возвыситься, блеснуть, пос­тавив ее тем самым на ступень ниже. Мила задумала опасное дело, а я, как последний трус, сижу тут и, вместо того, чтобы принять серьезное решение, внести свою лепту, только и стра­щаю ее предполагаемыми неудачами и предлагаю идиотические варианты, которые выдаю, не задумываясь о последствиях.

Нет, Мила права. В нашей стране богатыми и защищенными могут быть только крутые политики. Любое честное начинание будет загублено на корню, разорено налогами, новыми поста­новлениями и прочей ерундой, какую и выдумывают эти крутые политики, чтобы набить собственный карман. К черту все! К дьяволу! Надо сваливать отсюда! У нас невозможно создать се­бе человеческую жизнь, оставаясь при этом человеком. Мила соображает трезво.

-- Ну, да. У тебя есть на этот счет какая-нибудь мысль? -- поторопила она меня.

-- Надо прикинуть хрен к носу, -- ответил я, выпустив из ноздрей едкий дым. -- Вообще, попытаться можно. Есть у меня кое-кто на примете, кто мне полностью доверяет. Он дав­но на игле сидит. Может и выведет на кого главного?

-- Вот и попробуй. Попытка -- не пытка. А дальше видно будет. У меня-то точно никого такого нет, кроме Артема. Но он нам, сам понимаешь, не нужен.

Вот теперь я имел возможность сделать хоть что-то. И я не собирался эту возможность терять.

-- Только ты сразу учти, Миша, нам придется в Турцию ехать. А у тебя загранпаспорта, как я понимаю, нет.

-- Нет, -- покачал я головой, -- А что ж ты сразу не сказала, что в Турцию? Еще неизвестно, дадут ли мне его, учитывая, что я только что с зоны.

-- Ничего. Дадут. Взяточку сунем для ускорения дела, если что. Так что, если у тебя с покупателем прояснится, то волокиту с паспортом сразу начинать надо.

-- И что ты за баба такая?! Ну, до пяток продуманная вся, -- неподдельно восхитился я. -- И чего я тебя раньше не встретил? Мы бы с тобой уже давно на Канарах жили.

Мила скромно промолчала, благодарно улыбнувшись за пох­валу. Мне было приятно, что она нисколько не заносится, по­нимая свое превосходство. Ну, ничего, я постараюсь выглядеть в ее глазах настоящим мужиком. Она еще будет мною гордиться.

На следующий же день я отправился на поиски Блока. Свою кличку еще в незапамятные времена он получил за поэтическую натуру и сочетание первых букв в фамилии и имени: Блохин Костя.

Я дружил с ним с ранней юности. Тогда нас объединяли общие интересы -- собирание записей Высоцкого и игра на ги­таре. Позже наши дороги разошлись. Я стал вором, а он фотог­рафом и наркоманом. Но, тем не менее, мы иногда встречались, вспоминая беззаботные деньки, когда ни о чем не болела голо­ва.

Последний раз я видел его на собственном суде. Не надо было напрягаться, чтобы заметить, что Блок искренне пережи­вал за меня. Первое время я получал от него поддерживающие мой дух письма, полные одухотворенности и романтизма. Я был уверен, что писал он их, будучи под хорошим кайфом. Потом наша переписка как-то угасла, и теперь я ничего о нем не знал.

Искать Блока особо долго не пришлось. В восемь утра я постучал в облезлую дверь его хрущевки, так как звонок не работал. Через минуту, неприятно пискнув несмазанными петля­ми, дверь отворилась, и я увидел его, едва узнав.

Блок стоял в полутемной прихожей в линялых ситцевых трусах и майке, некогда бывшей белой. Его ужасная худоба и желтизна кожи поразили меня. Блок был похож на египетскую мумию, тысячелетиями пролежавшую в дешевом саркофаге.

Щуря свои выпуклые глаза, он пытался окончательно прос­нуться.

-- Привет! -- сделал я подобие улыбки, и, не дожидаясь, когда он меня узнает, без приглашения шагнул за порог.

В нос мне ударил кисловатый запах спертого воздуха.

-- Ма-атушка заступница, -- без особого восторга протя­нул он, -- неужто сам Михайло Леонидыч пожаловал? Ну, здравствуй, дружок, -- протянул он мне костлявую руку без единого намека на мышцы с множеством красновато-синих точек на локтевом сгибе.

Я крепко пожал ее. Его пальцы, не готовые к сопротивле­нию, хрустнули. Блок ойкнул и выдернул ладонь.

-- Ты что? Надо же делать скидку на возраст, Миша, -- укоризненно покачал он головой.

Его, некогда смоляные волосы, забелились частой про­седью. Я недоумевал, как можно было так измениться за ка­кие-то шесть лет.

-- Прости, забыл, что нам уже по восемьдесят, -- про­должал я выдавливать из себя улыбку. -- Войти-то можно?

-- А ты еще не вошел? -- с серьезным видом заглянул он за мою спину, будто за мной должен был тащиться длинный хвост.

Вообще, Блок был жутким хохмачом. Именно он привил мне чувство юмора. Но у меня все равно так не получалось ост­рить, выходило как-то грубовато, невпопад. Над чем он и по­тешался, доводя меня порой до бешенства. На любое мое слово у него имелось два.

Шаркая растоптанными тапочками сорок последнего разме­ра, Блок потащился в комнату. Я последовал за ним.

В комнате из мебели был только полосатый матрас, валяв­шийся прямо на полу и застеленный сбившейся простыней сомни­тельной чистоты. Кроме этого, на полу валялись какие-то тряпки, считавшиеся, видимо, одеждой, картонная коробка и пара жестяных банок из-под консервов, доверху набитых окур­ками.

-- Собрался переезжать? -- вслух предположил я, не зная куда приткнуться.

-- Скорее, меня переехали. Бездушные гусеницы танка под названием "Жизнь", -- отозвался он витиеватым слогом, усажи­ваясь на матрас, -- Что, так и будешь стоять? Надеюсь, тебя не шокирует, что я без смокинга? Но меня оправдывает то, что я не был готов к светскому приему.

В его браваде я уловил нотки стеснения и, чтобы не вго­нять его в полный конфуз, поспешил усесться рядом на край матраса.

-- Прими мои поздравления с выходом в наш жестокий мир, -- слегка шлепнул он меня по плечу. -- Неужели прошло так много времени? Мне кажется, что мы расстались с тобой вчера пополуночи.

-- Тебе везет. А вот мне так совсем не кажется. Для ме­ня год за три шел, -- ответил я, доставая сигареты.

-- Может, марихуаны? -- нараспев произнес Блок, бросая критический взгляд на мою пачку дешевой Астры.

-- Нет, спасибо. Я привык к этим.

-- А я вот, как видишь, никак не отвыкну от тех, -- скривил он в досаде тонкие синеватые губы и, повалившись на бок, подтянул к себе картонную коробку.

Пошарив в ней, Блок выудил сверток и, пошуршав газетой, достал удлиненную беломорину, именуемую косяком. Зажав ее в зубах, потянулся к моей зажигалке.

-- С утра я не злоупотребляю, -- пояснил он, распрост­раняя вокруг себя запах афганских степей, как сам всегда на­зывал этот едкий дымок анаши.

-- Что ж, правильно. Здоровье надо беречь, -- кивнул я, -- Ну, как поживаешь, Костя?

-- И это ты называешь жизнью? -- хихикнул он, обводя рукой пространство. -- А вообще-то, шикарно, разве не ви­дишь?

Похоже, травка на него уже возымела действие.

-- Вижу. А работа? По-прежнему в фотоателье?

-- Ты знаешь, как ни странно, да, -- снова прыснул Блок идиотским смешком. -- До сих пор снимаю рожи своих сограж­дан. О, если бы ты видел эти кадры! Да, это совсем не до семнадцатого года. Еще брат Пушкин говаривал мне...

-- Слушай, а у меня к тебе дело, -- прервал я его око­лесицу, начинающую действовать на нервы. Сейчас мне было совсем не до воспоминаний о серебряном веке.

-- Мда? С ума сойти! Дело Копченого о похищенном поро­сенке?

Теперь Блок как-то сник, привалившись спиной к стене. Речь его стала замедленной, набрякшие веки почти полностью скрыли глаза. Я побоялся, что он вообще перестанет что-либо соображать, делая одну затяжку за другой.

-- Да потуши ты эту гадость! -- не выдержал я.

-- Минуту терпения, -- выставил он в мою сторону тонкий указательный палец, -- осталась самая сила. Помнишь, нам в детстве так мамы про манную кашу говорили? А хочешь "пяточ­ку"?

Блок немного стянул папиросную бумагу, скрутил ее у основания и протянул мне:

-- На. Пыхни разок.

-- Не хочу, -- мотнул я головой и отвернулся.

-- Ну, вот. Теперь я готов к твоему серьезному разгово­ру, -- услышал я его монотонный голос и позвякивание кон­сервной банки.

Обернувшись, увидел, что Блок тушит в ней докуренный "косяк".

-- Не роняй пепел, -- сделал он мне замечание, как Ми­ла, пододвигая ко мне босой ногой жестянку, служившую пе­пельницей. При этом из нее вывалилось несколько окурков, -- Я тут убираться замучился.

-- Даа, ну и докатился же ты, Костик, -- с сожалением выдохнул я. -- Мебель всю на наркоту променял?

-- Неа. На красивую жизнь.

-- Развелся, надо полагать?

-- Не развелся, а вышел на свободу. Как ты.

-- Ясно, -- кивнул я. -- Ну так послушаешь?

-- Весь во внимании, -- вздернул он бровь и тут же улегся, поджав под себя ноги, -- Говори, слушаю.

-- Может, я позже зайду?

-- Ты сомневаешься в деятельности моего мозга? -- про­мямлил он, не открывая глаз, -- Напрасно, друг Гораций. Поз­же я уйду на службу, к обеду ширнусь. Тебе покажется, что мне сделалось хуже. Но это не так. Не верь глазам своим. Я в полном порядке. Излагай суть.

-- Да не могу я разговаривать с твоей задницей! -- крикнул я, теряя терпение. -- Ты хоть сядь по-нормальному! Или я вообще уйду.

-- Ты не уйдешь. Я тебе нужен, -- шепнул Блок, не меняя позы, -- иначе бы давно ушел. Я ведь без смокинга. И даже без платяного шкафа... «Многоуважаемый шкап»! – вспомнил он, кажется, Чехова и стал слегка подхихикивать.

Я поднялся, открыл форточку и вышел из прокуренной ком­наты. Уходить мне на самом деле не хотелось. Зайдя на кухню, я с удивлением обнаружил там стол и две деревянные табурет­ки. С опаской я уселся на одну из них. Мой взгляд скользнул по стенам с засаленными и местами отвалившимися обоями. Затем по раковине с отбитой эмалью, по грязной, залитой темным жиром, двухконфорочной плите и вспомнил, как лет семнадцать назад мы с Костей Блохиным сидели тут, слушали магнитофон "Весна" и подбирали аккорды на новенькой гитаре. А Алла Петровна, его мать, ныне и уже давно живущая в Германии с новым мужем, жарила нам пирожки с картошкой.

Вскоре ко мне присоединился Блок. Он молча поставил на плиту чайник и, опершись ладонями о подоконник, стал смот­реть в мутное окно.

-- Осуждаешь, -- не то спросил, не то просто констати­ровал он факт.

-- Глупости, -- не соврал я, -- судит Бог.

-- И советский суд -- самый гуманный суд в мире, -- до­бавил он. -- "Совка", правда, уже давно нет, а вот суд ос­тался. Как тебе было там? -- сделал он ударение на последнем слове.

-- Не лучше, чем тебе здесь. А чего ты к матери не уе­дешь?

-- А кто бы меня туда звал? Ладно. Закроем грустную те­му.

Блок повернулся ко мне и посмотрел долгим взглядом. Те­перь он уже не выглядел таким безнадежно обшалбененным. Не сгибая коленей, он наклонился, достал из буфета пачку чая, керамическую сахарницу и две чашки. Целую поставил возле меня, с отбитой ручкой определил себе.

-- Как дорогому гостю, все самое лучшее, -- пояснил он, накладывая в них сухую заварку прямо пальцами.

-- Я тронут, -- отозвался я.

-- Это я заметил еще шесть лет назад, -- как всегда не остался он в долгу, разливая по чашкам кипяток.

-- Тебя тоже с успехом можно назвать тронутым, -- не удержался я. -- Но давай все-таки перейдем к делу.

Положив себе семь ложек сахара, Блок протянул ко мне руку и поработал двумя пальцами, как ножницами. Это значило, что он просил закурить. Я выложил на стол "Астру" и зажигал­ку, придвинув ближе к нему.

-- Костя, ты у кого дурь берешь? -- спросил я, наблюдая как он делает глубокую затяжку.

Его брови взлетели вверх:

-- Я так и знал, что тебя завербуют!

-- Да нет, шутки -- в сторону. Я серьезно.

-- У Петра Ильича, -- улыбнулся Блок, скаля желтые зу­бы. Я все еще никак не мог привыкнуть к его сильно изменив­шейся внешности.

-- У какого Петра Ильича?

-- У Чайковского, разумеется, -- пожал он плечами. -- У знаменитого композитора-гомосексуалиста. Симпатичные, одна­ко, ты вопросы задаешь, Миша.

-- Ты что, не доверяешь мне?! -- возмутился я, не ожи­дая от него такого.

-- Я и себе не всегда верю, -- вздохнул он, шумно отх­лебывая горячий чай, -- Ты к чему клонишь-то, я не пойму.

-- Ладно. Я перед тобой сразу все карты раскрою, -- и я уверенно начал рассказывать о том, что мы задумали с Милой.

-- Ты давно сидел? -- спокойно спросил Блок, когда я закончил. -- У тебя, подозреваю, дорогой мой товарищ, пос­ледняя стадия шизофрении. Даже я, знакомый с этим делом, никог­да бы за такое не взялся. Да тебя, если не посадят, то грох­нут, или, в лучшем случае, нае... прости за сквернословие. Прилично выражаясь, кидняк устроят.

-- Не будем пессимистами, Костя. Я все уже решил. Так ты поможешь мне выйти на оптовика? Если нет, я пошел. Попро­шу помощи у других.

-- Дааа, -- протянул он, подперев ладонью подбородок и с сожалением глядя на меня, -- пожалуй, у тебя другой диагноз, у тебя размягчение остатков мозга.

Я встал, собираясь уходить.

-- Сядь! -- неожиданно резко скомандовал Блок, принимая серьезный вид.

Я снова опустился на расшатанную табуретку.

-- Ты забыл выпить чай. Так сразу не уходят.

-- Будешь продолжать в том же духе? -- еле сдерживался я, чтобы снова не встать.

Блок раздавил окурок прямо о столешницу.

-- Жаль. Жаль, что ты меня не послушался, -- в его тоне сквозило неподдельное разочарование, -- Что ж, придется по­мочь другу подняться на эшафот. Поддержать под локоток, бла­гословив на плаху.

-- Вот и прекрасно. Начинай.

Разговор у нас вышел недолгий. Но мне все было предель­но ясно. Блок пообещал отрекомендовать меня некоему Цезарю, у которого сам брал наркоту. А уж тот, если сочтет нужным, направит меня по вышестоящим инстанциям. За это ему, ес­тественно, придется заплатить некоторый процент от предпола­гаемой выручки. Это мы обговорим при встрече. Блок точно не знал, сколько запросит Цезарь, но запросит обязательно. А вообще Костя сказал, что кокс, так он назвал кокаин, товар капризный, не всякий торговец с ним станет связываться, да и далеко не всем он по карману, после того, как доллар вырос до небес. Сейчас все больше героин в почете, из дорогих -- метадон какой-то, выгода -- его мало надо. Но все же попы­таться можно. Вариант появиться должен, пусть даже и через третьи руки.

-- Но учти, процент отстегнуть придется, да и оптовик наверняка цену собьет, зная, что ты на него за хорошие бабки вышел. Так что на сто пятьдесят тысяч не надейся. Двадцаточ­ку, а то и тридцаточку точно потеряешь из своих сырых подсчетов.

-- А ты напрямую никого не знаешь? Может, я лучше тебе заплачу?

-- Нет, кокаинщиков не знаю. У нас ведь тут провинция, Миша. Тебя, скорее всего, вообще на Москву направят.

-- Этого еще не хватало! Я так и буду повсеместно с наркотой носиться?

-- Вполне реально, -- развел он руками.

-- Ну, и на том спасибо. С меня пакетик кокса.

Я заметил, как оживились его потускневшие глаза , но он театрально замахал на меня:

-- Что ты! К хорошему привыкаешь быстро. Не хватало, чтоб я и хату с молотка пустил в погоне за этим хорошим.

Расстались мы на том, что я забегу к нему не раньше вы­ходных.

-- Смотри только, чтоб тебе туфту не втюхали, -- пре­дупредил он на прощанье, -- Ты хоть сорта различать умеешь.

-- Неа. Но со мной эксперт будет.

-- Э-э, -- безнадежно махнул он рукой, -- а туда же! А вообще, я впервые слышу, чтоб Турция нам качественный и де­шевый кокс экспортировала, это все больше из Афгана идет.

-- Может, у них перевалочный пункт для российских граж­дан? -- в шутку предположил я.

-- Да хрен их знает? Может и так. Ну, будь. До субботы. Я на службу опаздываю.

Я рассказал Миле о нашем разговоре. Ей совершенно не понравилось, что придется терять в деньгах.

-- Ты представляешь, что такое двадцать тысяч долларов? -- с наигранно-равнодушным видом спросила она, -- Из этих двадцати мы смогли бы сделать шестьдесят.

-- Да, но что ты предлагаешь? У тебя есть какие другие варианты ? Лично я рад и тому, что сумел найти. И то еще не известно, получится ли выйти на оптовика, -- попытался я ее урезонить, расхаживая по комнате.

Мила лежала на диване, заложив руки за голову, и делала вид, что смотрит телевизор. Во всяком случае, на меня она да­же не взглянула, продолжая рассуждать как бы сама с собой:

-- Двадцать тысяч! А то и тридцать! Нет, это безумие. Артем с пятидесяти выжал бы сто пятьдесят не напрягаясь.

-- Но я же не Артем. Да и ты не крестный отец. У нас с тобой нет ни навыка в этом деле, ни необходимых связей, -- продолжал упорствовать я, с трудом сохраняя спокойствие.

-- У меня есть продавец, -- теперь Мила соизволила пос­мотреть в мою сторону.

Но лучше бы она этого не делала. В ее взгляде просквози­ло такое неприкрытое презрение, что следующие слова застряли у меня в горле. Все было предельно ясно. Мила считала, что покупатель -- это уже часть моей работы, и ее совершенно не интересует, как я стану ее выполнять. Мои догадки она подт­вердила незамедлительно:

-- Давай тогда, Миша, условимся так, что деньги на оп­лату дурацких услуг этого дурацкого Цезаря ты найдешь сам. Может хоть тогда ты поймешь, как трудно найти такие деньги.

-- А я и не говорю, что это легко, -- на автопилоте па­рировал я, не приняв во внимание главного.

Мила предлагала мне самому раздобыть денег для Цезаря. Сама же она снова уставилась в экран, потеряв всякий интерес к нашему спору.

-- Подожди, -- только через несколько секунд обрел я дар речи, -- ты говоришь, чтобы я сам нашел деньги?

-- Совершенно верно. Должен же и ты сделать хоть ка­кой-то вклад в нашу будущую совместную жизнь.

Переваривая сказанное ею, я помолчал еще с минуту и пришел к выводу, что она опять права. Но где мне раздобыть такую сумму? Снова сходить к Артему? Но ведь от ключей я уже избавился, как от ненужной улики, еще когда ехал к Блоку. Вернуться к тому мусорному баку и перерыть его, переодевшись бомжом? Может они еще там? Времени-то прошло немного. Но я тут же отмел эту идею. Нельзя войти в одну реку дважды. Если что-то сорвется, Мила мне этого никогда не простит! Да я и сам себя не прощу. На память почему-то пришла пушкинская "Пиковая дама", которую прочитал от нечего делать в тюряге. Герману повезло на тройке и семерке. Туз так и не выпал. Не получится ли и у меня при таком раскладе та же история? Пока мне повезло на тройке -- это удачное знакомство с Людмилой

Китовой, семерка -- беспрепятственный "скок" на "сейф" Арте­ма. Выпадет ли туз, если вернусь на проложенную тропу? Это вопрос. Да еще этот черный котище. -- Мысли носились в моей голове, словно вихрь. -- Нет, пожалуй, стоит попытаться за­нять у кого-нибудь из старых корешей. Сумма, конечно, нема­лая, но многие из них вполне способны ссудить мне под про­центы. Причем, по старой дружбе, небольшие проценты. В этом я был уверен. Во всяком случае, нет риска попасться на мело­чи, затевая крупное дело.

Когда-то, еще задолго до тюрьмы, я не то чтобы дружил, но был коротко знаком с одним типом по кличке Злой. На самом деле он не был злым. Он был просто справедливым. Еще с юнос­ти Злой занимался ростовщичеством. Давал в долг деньги под залог. Хочешь, к примеру, занять крупную сумму, поставь на кон машину, или дачу, квартиру. Если поменьше, сойдет и хо­роший телевизор. Короче, устроил доморощенный ломбард. Многие порастеряли свое добро через его ус­луги. К примеру, один мой кореш просрочил выплату долга все­го на два дня, и Злой оставил его без хаты. Может и грубо, конечно, но все же справедливо. Сам виноват, силы свои не рассчитал. Да и в настоящем ломбарде с тобой поступили бы точно так же, только кучу бумаг оформлять, да паспорт бы свой светить пришлось. А не каждый на это пойдет с удовольствием. У Злого же все происходило очень быстро и под честное слово.

У меня же не было ни тачки, ни дачи, ни квартиры, кото­рые я мог бы заложить Злому, но у меня с ним были прекрасные отношения. Благодаря мне, он несколько раз зарабатывал по-крупному. Поэтому была надежда, что в память о приятных моментах он поверит мне без залога. Маленькая, конечно, надеж­да, но попытаться можно. В конце концов, если дело выгорит, я ему верну все с процентами, какие он запросит. Только нельзя признаваться, что собираюсь заняться таким опасным делом, как транспортировка наркотиков.

Так, а что еще есть у меня в запасе? -- продолжал я рассуждать про себя, вышагивая из угла в угол. -- Есть еще Барыга. Тот тоже всегда при деньгах, но с ним у меня не та­кие прочные связи, как со Злым.

-- Перестань ходить, как медведь по клетке, -- тихо произнесла Мила. -- В глазах рябит. Присядь лучше со мной и послушай, что скажу.

Не ответив, я вышел на кухню. Мне порядком начинало на­доедать, что она только и знает, что учит меня.

Промерив шагами и кухню, я пошел в коридор, оделся и отправился на товарку. Физическая работа была бы сейчас кстати. Ничто так не успокаивает нервы, как телесные напря­жения. Мила даже не спросила, куда я собираюсь. Ну и черт с ней. Да я бы все равно не сказал.

Хлопнув дверью, я сбежал вниз по лестнице и, вывалив­шись на улицу, закурил.

Слабое тепло солнца уходящего сентября и запах свежего утра, к которому я еще не успел привыкнуть за недолгое время пребывания на свободе, взбодрили меня и несколько успокоили нервы.

Не стоит злиться и переживать, -- сказал я сам себе. -- Все бабы суки. С этим надо смириться еще с детства.

Ближе к вечеру, уставший и голодный, я посетил отчий дом. Таисья была рада моему приходу. Во всяком случае, сде­лала вид. Она накормила меня супом из белых грибов, которые, по ее словам, собирала сама.

-- А может, хочешь отравить хозяина дома? -- шутливо, но и с долей опасения вслух предположил я, зачерпывая ложкой ароматное варево.

-- Мишка! Да Господь с тобой! -- махнула она на меня кухонным полотенцем, слегка задев мою макушку. -- Ты что го­воришь-то?! Нехристь. И придет же такое в голову. Ну, не хо­чешь, я тебе второго наложу. Макароны и тефтеля одна оста­лась. Ложить?

-- Не тефтеля, а тефтель. И не ложить, а положить, -- поправил я ее, с удовольствием поглощая суп.

-- Так ложить? -- не вняла она правилам лексики.

-- Ложи, ложи, -- ответил я с набитым ртом. Суп был ве­ликолепен.

Уходя, я дал Таисье часть выручки с товарки.

-- Не Бог весть сколько, но пацанам на мороженое хва­тит, -- сказал я, протягивая тетке сотню.

-- Ой, Мишенька! -- приложила она темную от загара руку к груди. -- Да что ты!

-- Бери, бери. Вот разбогатею скоро, побольше подкину.

-- А где ж ты устроился? -- с подозрением глянула она на меня, -- Уж не за старое ли взялся?

-- Нет. С этим завязано, -- успокоил я ее. -- Разве я похож на дурака? Мне и одного раза хватило, чтоб все осоз­нать.

Если бы она знала, во что я ввязываюсь теперь!

Около восьми вечера я уже был возле дома Злого. Он жил с родителями в так называемой сталинке. Квартира у них была просто шикарная, претендующая на звание образцовой еще тог­да. Было даже любопытно посмотреть во что она превратилась сейчас. Наверное, в Петродворец, никак не меньше.

Злой ни­когда не упускал возможности заработать. Пусть даже копейку. Деньги и связанные с ними удобства он ценил пуще родной ма­тери, которая, надо заметить, в бытность свою работала глав­бухом овощной базы. Она сама же и привила своему чаду эти качества. Не его в том была вина.

Злой, а вернее Саша Кабанов, никогда ни в чем не знал отказа. Всегда упакованный в "фирму", каждый день с деньгами на карман­ные расходы, на которые можно было бы жить неделю, а в во­семнадцать он был уже при машине. Причем сам купил, мама лишь немного добавила, потребовав в последствии вернуть ее деньги с небольшой надбавочкой. "Детство кончилось, -- сказала она. -- Пора тебе, сынок, долги маме возвращать". Это он мне сам рассказывал. Я был тогда поражен их отношениями. Прямо, как в США.

Папа же в этой семье вообще не имел права голоса, так как был простым инженером с окладом в сто двадцать рублей. Свою пайку он отрабатывал мытьем полов, посуды, стиркой и прочей домашней суетой. Из домочадцев никто не возражал. Ма­ма и сын набивали в это время мошну. Каждый свою.

Дверь мне открыла сама Валентина Васильевна. С тех пор, как я видел ее последний раз, она растолстела еще больше. Но лицо ее по-прежнему оставалось холеным. Она сразу узнала ме­ня, улыбнувшись всеми своими безупречными, но искусственными зубами.

-- Неужели Михаил?!

Несмотря на свои необъятные телеса, Валентина Василь­евна была одета в спортивный костюм "Адидас" красного цвета с белыми лампасами, походя на генерала.

И где она только достала такой размерчик? -- мелькнуло у меня в голове, и я ответил:

-- Да. Я. Здравствуйте. А Саша дома?

-- Ой, вот только пришел. Ванну принимает. Да ты прохо­ди. Вот тапочки, -- и она ногой пододвинула ко мне плюшевые тапки-тигрята размера, этак, тридцать пятого.

-- Спасибо, я так, -- поблагодарил я ее, снимая ботин­ки, и понимая, что она только на это и надеялась.

Мне всегда казалось, что в этой семье жалеют даже гос­тям подать нужные тапки. Чтоб не стоптали.

Валентина Васильевна пригласила меня на кухню, усадила подальше от стола и присела напротив, явно боясь оставить одного. Она знала, за что я сидел. Болтая о погоде и болезнях, она смотрела чаще мне на руки, чем в глаза, и поэтому я

имел возможность оглядеться вокруг.

К своему удивлению, я обнаружил, что обстановка оста­лась прежней, а квартира пришла в полный упадок. Все те же обои, когда-то модная шелкография, потускнели, потерлись, местами даже отклеились. На потолке красовалось несколько протечных пятен, в углах висела пыльная темная паутина. Над мойкой и под навесными шкафчиками гарнитура из натурального орехового дерева отлетело несколько кафельных плиток, и се­рые цементные заплаты нелепо смотрелись на бледно-салатовом фоне стены.

В основном же все было чисто, но не было уже того лоска и блеска, в каком привыкла жить эта семья.

Неужели Злой обеднел? -- подумал я, кивая в такт под­робному рассказу Валентины Васильевне о мучавшем ее артрите, варикозе и несносных врачах, которые не рекомендуют ей оперироваться в таком возрасте.

Когда она перешла к сетованиям на здоровье своего же­лудка, дверь ванной раскрылась, и я увидел Злого, одетого в длинный бархатный халат пурпурного цвета.

Первое, что меня поразило, так это его лысина. Если раньше она была едва заметна, то сейчас едва заметны были волосы на его яйцевидной голове.

-- Ух, ты! -- воскликнул он, зайдя в кухню. -- Мишаня. Вышел?

-- Как видишь, -- привстал я, пожимая его теплую и мяг­кую ладонь, не знавшую никакой другой работы, как только пе­ресчитывание купюр.

-- Оч-чень кстати, -- растянул он свои толстые слюнявые губы в улыбке. -- Сейчас пивка попьем. Люблю после ванной пивка принять. Ты случайно не закодированный?

Валентина Васильевна с явными усилиями поднялась с мес­та и молча вышла. Злой даже не взглянул в ее сторону.

-- Нет, -- мотнул я головой, следя за тем, как Злой вы­нимает из холодильника микроскопическую бутылочку импортного пива и ставит ее на стол.

-- Жаль, -- нисколько не стесняясь, обронил он. -- Тог­да, может, сбегаешь, купишь себе? Этого-то нам на двоих явно маловато будет, -- кивнул он на темную бутылочку, одновре­менно срывая с нее крышку и жадно припадая к горлышку.

Я не обижался. Он всегда был таким. К этому просто надо было привыкнуть. Мне думалось, что именно из-за патологичес­кой скупости Злой до сих пор не женился.

Помню, как-то он заявил, скорее всерьез, чем в шутку, что мастурбация ему обходится бесплатно, а общение с дамами серьезно бьет по кошельку.

-- Спасибо за предложение, но я не хочу, -- ответил я, доставая "Астру". -- Я к тебе по делу и ненадолго.

-- А я Толяна Павловского встретил, он мне сказал, что ты в начале сентября вышел, -- пропустил мимо ушей мои сло­ва Злой. Было похоже, что он пытается увильнуть от предстоящего делового разговора.

-- А, да. Мы с ним виделись, -- рассеянно отозвался я и зачем-то добавил, глядя в потолок: -- А вам ремонт, навер­ное, пора делать.

-- А кому это надо? Я один, что ли, буду бабки вклады­вать? Пусть вон предки суетятся. Мамаше, по-моему, вообще все до лампочки. Разменялся бы с ними давно, да хату такую жалко терять, -- вскользь добавил он и тоже посмотрел на по­толок.

Злой так и стоял возле стола с опустевшей бутылочкой пива в руке.

-- Ты мне взаймы дашь? -- резко перешел я к делу.

-- Сколько?

-- Двадцать тысяч. На неделю. Думаю, не больше. Макси­мум десять дней.

-- Под что? -- последовал незамедлительный вопрос, и его глаза-буравчики впились в меня, как назойливые кусачие осенние мухи. -- Под твою лачугу? Но она сейчас чуть дороже будет.

Злой был справедливым человеком, ему не хотелось отби­рать у своего старого товарища то, что будет превышать сумму долга. Он не понял лишь одного, я просил не рубли, а доллары.

-- Процент у меня все тот же, -- добавил он.

-- Нет, Саша. Мне надо двадцать тысяч долларов, --пояс­нил я.

Злой сглотнул слюну и со свистом втянул в себя воздух.

-- Чего? Долларов? А под что? Под колье Шарлотты? Сразу говорю, сладкие времена кончились, краденого не беру.

-- Под мое слово, Саша. Я верну тебе все через неделю и с большими процентами. Я сейчас недвижимостью занялся, -- начал заливаться я соловьем, выдавая байку, сочиненную по дороге к нему. -- Ну, надо вот хату одну срочно выкупить. А покупатель на нее уже есть.

-- Я, Сивый, конечно, понимаю, что надежда умирает пос­ледней, -- слегка пожал Злой плечами и со стуком поставил на стол пустую бутылку, -- но ее смерть, как правило, происхо­дит долго и мучительно. А я не из числа мазохистов.

-- Значит, отказываешь?

-- А что мне остается делать? Ты же меня знаешь, Миша. Я никогда не работаю под честное слово со стороны просящих. Такое слово только я могу давать. Ну, зачем, скажи, мне наживать себе врагов? А если ты не отдашь? А если у тебя сорвется сделка? Мне что, на вилы тебя потом ставить? Нет, я слишком хорошо к тебе отношусь. Мне бы не хотелось потерять такого друга, как ты.

-- Ты называешь меня другом? -- окончательно помрачнел я. -- Не потому ли, что вполне прилично зарабатывал тогда с моей подачи?

-- А разве ты тогда на этом оставался пустым? -- сделал он наивно вопрошающий взгляд.

Я промолчал. На этот аргумент ответить было нечем.

-- Так, все ясно, -- нехотя поднялся я с места. -- Спа­сибо, что не отказал.

-- Слушай, ну, обратись к Барыге. Или нет, лучше к Хо­мяку. Тот тебе под честное слово, но главное под хорошие процентики выдаст такую ссуду. А Барыга сейчас на мели.

-- Это к Женьке Хомякову, что ли? -- уточнил я.

С ним я вообще был плохо знаком. Виделись пару раз на каких-то общих сабантуйчиках. На меня он тогда никакого впе­чатления не произвел. Так, тихий мелкий пацаненок. Пить, правда, горазд.

-- Ну, да. Знаешь его? Могу телефон дать. Только не го­вори, что от меня, -- немного забеспокоился Злой.

-- Почему?

-- Не хочу, в случае чего, крайним быть.

Злой раздражал меня все больше.

-- Не скажу, -- буркнул я, направляясь к двери.

Злой проводил меня в коридор.

-- Да ты не обижайся, Мишаня. Сам понимать должен.

Склонившись над тумбочкой перед зеркалом, он оторвал от края газеты до неприличия маленький клочок и нацарапал на нем номер Хомяка.

-- На, -- протянул он мне бумажку. -- Он тебя помнит. Недавно даже спрашивал о тебе.

-- С какой стати? -- удивился я.

-- Да просто разговорились о тюрьме.

-- Что, совесть не чиста? -- бросил я через плечо, дер­гая ручку двери.

-- Типун тебе на язык, -- вздохнул Злой, помогая мне открыть дверь.

Я уже собирался выйти, но оглянулся:

-- Послушай, Саш, а дай-ка я от тебя Хомяку звякну. Ес­ли он дома, прямо сейчас и схожу к нему.

-- Ой, нет-нет-нет, -- затараторил Злой, -- у него те­лефон с определителем номера. Он сразу вычислит, что ты от меня направлен.

Я привалился спиной к притолоку и посмотрел на него в упор. Только сейчас до меня дошло, что Хомяк мне никаких де­нег не даст. Да и с какого перепугу? Он меня практически не знает. Будет ли он так благосклонен к первому встречному-по­перечному? Просто Злой всеми силами пытался выпроводить меня восвояси, не желая помочь. И я решил, что с него не слезу. Ну не к кому мне больше идти.

-- Короче так, Злой, -- понизив голос, сказал я, -- или ты дашь мне деньги, или я останусь у тебя навсегда. Я не со­бираюсь бегать ни по каким Хомякам и Барыгам, у меня есть ты. И ты мне поможешь.

Я заметил, что мой безапеляционный тон начинает дейс­твовать на Злого положительно. Его глазки забегали, и он стал покусывать заусенец.

-- Ну, хватит. Хватит паниковать, Саша. Ты же меня зна­ешь. Не чужие ведь мы, в конце концов! Ты же прекрасно пони­маешь, что кроме тебя меня никто не аккредитует, -- продолжил я психологическую атаку, -- Так на фига даешь мне от ворот поворот? Я ведь завтра опять у тебя буду все с тем же вопро­сом. Не лучше ли решить его сегодня?

Злой засопел, продолжая покусывать заусенец. Потом, ви­димо, откусив его, сплюнул и, развернувшись, молча поплелся на кухню. Я незамедлительно последовал за ним, расценив это, как приглашение к продолжению разговора.

Мы снова уселись возле стола. Злой с мрачным видом смотрел на свою ногу, которой выбивал дробь. Я уже знал, что он почти сломался. Стоило только посильнее нажать.

-- Ты не волнуйся, -- начал я. -- На крайний случай у моей бабы квартира есть. Моя халупа плюс ее -- это уже кое-что. Тысяч пятнадцать потянет. Но мне надо двадцать. И потом, я уверяю тебя, что никаких накладок не будет. Деньги верну все в срок и с процентами выше твоих.

Злой посмотрел на меня и вытянул губы трубочкой, как бы раздумывая над сложившейся ситуацией.

-- А что за квартира у твоей? -- чуть нахмурил он брови.

-- Да обычная однокомнатная. Но зато в центре. Только ты учти, я с тобой никаких купчих составлять не буду, -- сразу предупредил я.

-- Да?! -- возмущенно воскликнул Злой, покачнувшись на табуретке. -- Может, я вообще должен сделать гуманитарный взнос на развитие твоего предприятия?!

-- Какой же гуманитарный, если я тебе проценты увеличи­ваю? Вдвое. Устраивает? А слово мое ты знаешь.

Злой опять засопел и стал выстукивать ногой по полу. Его явно заинтересовало мое предложение, и он понимал, что имеет дело со мной, с проверенным человеком.

-- Ну, хоть расписку, что берешь у меня в долг двад­цатку, надеюсь, напишешь? -- как бы подвел он окончательный итог. -- И давай еще так: если через десять дней не возвра­щаешь, процент возрастает.

-- Это обязательно, -- я мысленно похвалил себя за то, что не ушел от него ни с чем.

-- Бумагу нести?

-- Нет, погоди. Мне сперва кое-какие документы оформить надо. Ну, купля-продажа, отселение-расселение, там свои за­морочки, сам знаешь какая это работа. А потом я к тебе подойду.

-- Так когда тебе надо-то? Не сейчас, что ли?

-- Неа, примерно недели через три, -- я просчитал в уме приблизительные сроки оформления загранпаспорта.

-- А че ты мне тогда сейчас голову морочишь? -- снова возмутился Злой. -- Я бы еще три недели спокойно спал!

-- Так должен же я знать, что бабки у меня в кармане! Значит, заметано?

-- О`кей, -- буркнул Злой, -- Учти, только благодаря нашей дружбе.

-- Так а я о чем? -- улыбнулся я.

Когда я вернулся, Мила уже спала. Я не стал ее будить, хотя и очень хотелось сообщить ей о своей победе.

Засыпал я с мыслями о том, что у меня остались друзья, которые мне доверяют. Это было приятно. Я уже не ощущал себя всеми брошенным, забытым и ни на что не способным. И не злился уже на Милу. Она правильно делала, что заставляла по­чаще поднимать задницу, она учила меня верить в себя.

Паспорт мне сделали только к концу октября. И то, бла­годаря каким-то Милкиным связям. В основном хлопотала она. Мне осталось только сходить и расписаться в получении. Что же касается встречи с Цезарем, то это отдельная тема.

Блок, как и обещал, устроил мне очную ставку с этим мрачным типом и, после долгих и упорных с ним торгов, нам пришлось расстаться с пятью тысячами долларов. По сравнению с предполагаемыми прогнозами Блока -- это была сущая ерунда. Мила, поверив мне на слово, что деньги я принесу перед самым отъездом, заплатила Цезарю за выход на оптовика.

Разговаривать с оптовиком пришлось, естественно, мне. О моей встрече с ним договаривался Цезарь. И двадцать второго октября я ждал его в условленном месте.

Все было жутко закодировано. Я не должен был знать ни его имени, ни места жительства. И вообще, я подозревал, что вместо настоящего барона местной наркомафии мне подсунут ут­ку. Думаю, так и случилось. Слишком уж завалящинький это был му­жичонка.

Уже лишних минут пятнадцать я торчал в тихом безлюдном скверике, сплошь покрытом опавшими желтыми листьями клена. Даже одинокие лавочки были засыпаны ими. Создавалось впечат­ление, что здесь вообще никогда не ступала нога человека.

Беспрестанно оглядываясь вокруг, я прохаживался вдоль узкой аллеи, загребая ногами остроконечные листья. Тут пахло грибами и чем-то, что напоминало душистый табак. Очередной раз посмотрев на часы, я собрался уйти, решив, что встреча не состоится. Но тут в конце аллеи заметил одинокую фигурку в длинном темном пальто. Поначалу было невозможно разобрать, кто ко мне приближается: мужчина или женщина? Сердце мое слегка екнуло, и я замер в ожидании, не стремясь идти навс­тречу. Когда расстояние между мной и этой фигуркой сократи­лось, я понял, что вижу мужчину.

Длинные полы пальто мешали ему идти широким шагом. От­того он семенил, словно ребенок. Рост его тоже мало отличал­ся от детского. Максимум сто шестьдесят. Голова была прикры­та какой-то дурацкой темно-серой кепочкой, надвинутой до са­мых бровей.

Остановившись в метре от меня, он покрутил тощей шеей и, словно только что убедившись, что мы одни, едва слышно спросил:

-- Как вас зовут?

-- Михаил. Михаил Сиволапов, -- ответил я и тут же усомнился, а не пристает ли ко мне таким образом обыкновен­ный гомик. Что-то никак не катит этот субъект под оптовика. Маленький, худенький, на вид лет сорок. Неправильный прикус давал возможность лицезреть часть его верхних желтых зубов. Он был вылитый кролик.

-- От кого? -- задал он следующий вопрос.

-- Что? -- не сразу понял я.

-- От кого вы? -- все также тихо и спокойно переспросил кролик.

-- А! Я от Цезаря, -- наконец догадался я, глупо при этом улыбнувшись.

-- Потише, пожалуйста, -- приложил он тонкий палец к зубам и спрятал руки в глубокие карманы пальто.

Несколько раз качнувшись на пятках, он сделал шаг в сторону и медленно пошел вперед мимо меня. Я оглянулся. Кро­лик продолжал идти.

Имя, что ли, ему мое не понравилось? -- подумал я и двинулся за ним. Поравнявшись, спросил:

-- Так мы о деле будем говорить?

-- Говорите, -- глядя себе под ноги, отозвался кролик.

-- М-м, дело в том, -- замялся я, не зная как начать. Какое-то чувство страха нагонял на меня этот странный ма­ленький человечек. Внешне из себя ничего не представляет, а вот непонятная сила от него исходит. А вдруг это вообще мент?! -- вдруг сквозануло у меня в мозгу, и я совершенно растерялся. Он-то все у меня выспросил уже -- и имя, и кто прислал. А вот я о нем ничего не знаю.

-- Вы не волнуйтесь, господин Сиволапов. Я не из мили­ции, -- словно прочитав мои мысли, заговорил кролик. -- Я о вашем друге детства Блоке наслышан. Это он вас на Цезаря вы­вел. Костя Блохин хороший фотограф. И хороший человек.

Более странной интонации голоса и манеры говорить я не встречал. Но после этих фраз успокоился и выложил кролику суть дела.

-- Меня интересует цена, по которой вы примете у нас товар, -- сказал я в конце.

-- Это зависит от качества товара. Цены могут варьиро­вать от, скажем, восьмидесяти до ста тридцати долларов, -- не останавливаясь и все так же глядя себе под ноги, отозвался он.

-- За грамм?

-- Ну, не за тонну же. Вы впервые хотите этим заняться? -- кролик только теперь внимательно на меня посмотрел.

-- Какая вам разница? -- с вызовом спросил я.

-- Мне? -- тут последовала небольшая пауза. -- Лично мне -- никакой.

-- А может, вы думаете, что я привезу вам высший сорт, а вы, посчитав меня дилетантом, возьмете по самой низкой цене? Учтите, этот номер не пройдет.

-- Учтите лучше вы, господин Сиволапов, мы -- люди честные, добросовестные. Хорош товар -- хороша цена. Хороши и дальнейшие сношения. Улавливаете?

-- Ну, ладно. Понял. Короче, кило с лишним по сто трид­цать возьмете?

Тут кролик затормозил и оторопело посмотрел на меня. Казалось, что его на минуту разбил паралич.

-- Сколько?! -- шепнул он.

-- Килограмм. Может, чуть больше.

-- Угу. Значит, за картошкой едете, -- сделал он ка­кие-то свои выводы, но тотчас добавил: -- Хорошо. Возьмем всю партию. Меня опять через Цезаря найдете.

-- Так по сто тридцать? -- крикнул я ему уже в спину.

Он остановился:

-- Вы сначала привезите. Кило! Хм!

Его маленький кроличий рот перекосила саркастическая улыбочка и, отвернувшись, он прибавил шагу. Мне показалось, что этот мужичонка совершенно не воспринял наш разговор всерьез.

Я смотрел ему вслед, и сомнения одолевали меня все больше. Куда я на самом деле лезу? Во что кидаюсь, очертя голову? Но дома меня ждала Мила. Моя любимая женщина, кото­рая верила в успех, верила в меня. Я не мог ее разочаровать.

Вернувшись довольно промерзшим, я первым делом залез в ванну и пустил настолько горячую воду, насколько терпела ко­жа. По зеркалу уже струились ручьи от пара, а я все никак не мог согреться. И я понял, что потрясывает меня совсем не от холода. Никогда еще я не испытывал такого дискомфорта в ду­ше. Даже когда вскрывал чужие квартиры, я так не нервничал.

-- Ну, ты скоро? -- услышал я за дверью Милин нетерпели­вый окрик, -- Открой! Чего заперся-то?

-- Я сейчас, -- отозвался я, и неприятные мысли ушли на задний план.

Выслушав мой рассказ о разговоре с кроликоподобным му­жичонкой, Мила повздыхала о том, что, видимо, придется сми­риться с ценой в сто тридцать долларов за грамм.

-- Жаль, конечно. Двадцатку теряем на хорошем товаре, -- а потом вдруг спросила: -- А ты когда-нибудь пробовал ко­каин?

-- Нет. Ты же меня уже спрашивала. А что?

-- Ой! Изумительная вещь! -- закатила она глаза кверху и прижала руки к груди, -- Тебе обязательно надо будет поп­робовать. Ты не представляешь, какой это кайф!

-- Вот еще. Тоже мне наркоманка нашлась, -- недовольно фыркнул я, -- Даже и не собираюсь этого делать.

-- Да при чем тут наркомания?! -- возмутилась Мила, -- Если человек на праздник выпьет рюмку водки -- это же не значит, что он алкоголик. И если один раз ты попробуешь ко­каин -- это тоже не будет значить, что ты заядлый кокаинист. Все в жизни надо попробовать.

-- Это натуральная демагогия, Мила. А если я никогда не прыгал с небоскреба? Или ни разу не кушал цианистый калий? Может, скажешь, что и это надо попробовать?

-- Господи, Миша! Ну, какой ты приземленный зануда иногда бываешь, -- вздохну­ла Мила и, махнув рукой, стала хлопотать у плиты.

Поставив передо мной тарелку с картофельным пюре и жа­реной колбасой, она погладила меня по голове и добавила:

-- А вообще, может, ты и прав. Каждый человек должен жить своими убеждениями. Особенно мужчина. А ты у меня моло­дец. Если говоришь -- нет, значит -- нет, если -- да, то это да. Мне это в тебе нравится, -- и, как бы между прочим, спросила: -- Злой-то тебе точно деньги дает?

-- Должен, -- кивнул я, наслаждаясь ужином. -- А что?

-- Да я уже нам билеты взяла. Наш тур назначен на двад­цать шестое.

Я чуть не подавился.

-- Когда это ты успела? Это через четыре дня уже?!

-- А чего резину тянуть? Тем более, что у нас с тобой кое-какие изменения произошли, -- елейным голоском пропела она, продолжая поглаживать меня по волосам.

-- Какие еще изменения?

Я перестал жевать и отодвинул тарелку, обернувшись к ней. Ее лицо просто светилось непонятной радостью. Она бла­женно улыбалась.

-- Мил, ты чего? -- непонимающе уставился я на нее, -- Об чем звук-то?

-- Это я тебе потом расскажу, -- подозрительно хихикну­ла она и, слегка хлопнув меня по макушке, ушла в комнату.

Так и не доев, я пошел за ней. От этой женщины можно было ожидать чего угодно. Ее непонятная радость и это сооб­щение о скоропалительном отъезде совершенно поставили меня в тупик.

Зайдя в комнату, я обнаружил ее, сидящей в кресле. Го­лова откинута назад, глаза прикрыты, вся поза говорила о том, что сейчас она пребывает в нирване. Я присел перед Ми­лой на корточки и потрогал за колени:

-- Ты чего, родная? Может уже кокаину нанюхалась?

-- У-у, -- покачала она головой, а потом вдруг наклони­лась ко мне, обняла и шепнула на ухо: -- Я беременна, Миша. У нас ребенок будет.

Лишившись дара речи, я опустился на пятую точку и тупо уставился на Милу. Смысл сказанного ею дошел до моего созна­ния, но ответная реакция задерживалась. Я не знал, стоит ра­доваться или сокрушаться. Что же касается Людмилы, то, похоже, она была довольна.

-- Ну, чего молчишь? -- снова откинувшись на спинку кресла, спросила она, выглядя при этом совершенно счастли­вой. -- Ты не рад?

-- А... а ты.., -- начал было я, запинаясь.

-- Да уверена, уверена, -- правильно поняла она мое не­высказанное сомнение.

-- Но ведь только месяц с небольшим, как мы с тобой...

-- Этого вполне достаточно, -- снова перебила она меня, -- А что? Так ты не рад? -- выражение ее лица стало озада­ченным.

-- Да нет, почему же? Но... Но как-то это все неожидан­но, -- залепетал я, поднимаясь с пола и снова усаживаясь пе­ред ней на корточки.

-- А так чаще всего и бывает. Неожиданно, -- улыбнулась Мила, глядя на меня сверху вниз. -- Уже давно прошли те вре­мена, когда детей планировали. Одно тебе скажу: даже если ты будешь против, я все равно рожу.

-- Но я не против, я просто никак не могу прийти в се­бя, -- попытался я объяснить свое замешательство.

Возможно, Мила считала, что я сразу, как в американских фильмах, брошусь перед ней на колени, потом в счастливом вихре закружу по комнате и пущу при этом слезу умиления. Но ведь мы пока были не в Америке... Нам предстояло пережить еще Бог весть какие события! И все же, с минуту помолчав и пораскинув остатками своих мозгов, я пришел к выводу, что в общем-то ничего страшного не произошло. Рано или поздно я должен был бы стать отцом. Так почему не сейчас? Живописно представив себя в этой роли, я почувствовал, как мои губы расплываются в идиотской улыбке.

-- Ну? Не все так плохо, Миша? -- донесся до меня отку­да-то издалека Милин голос.

Под действием положительных эмоций я потянулся к ней и, уткнувшись носом в ее живот, замер. Там, внутри, была новая жизнь. Жизнь, которую дал я! Моя плоть и кровь. Там жил нек­то, кто вскоре назовет меня папой. И, черт возьми, я ощутил себя им! Это было здорово!

Определив Рыжего на временное проживание к Таисье, двадцать шестого октября мы стояли в очереди перед вертуш­кой, ожидая прохождения паспортного контроля. Через стек­лянные стены было видно поле аэродрома, слышались звуки дви­гателей самолетов, заглушающие истерические удары моего сердца. В моей куртке, а вернее куртке Потемкина, под подк­ладкой заботливой Милиной рукой были зашиты тридцать пять тысяч долларов. Остальные тридцать -- у нее самой.

Несмотря на то, что Цезарю мы заплатили меньше ожидае­мого, Мила настояла на том, чтобы взять у Злого взаймы все обещанные им двадцать тысяч долларов.

-- Глупо было бы отказываться от такого кредита, Миша, -- заявила она. -- Да даже если бы и не надо было платить за услуги этого рвача, я бы все равно порекомендовала тебе за­нять. Чем больше мы затратим, тем больше вернется, сам ведь понимаешь. Даже учитывая завышенные проценты. Вот смотри, -- Мила принесла листок бумаги, ручку и окунулась в расчеты. -- С двадцати тысяч твоего товарища мы, если купим кокаин по пятьдесят долларов, а сдадим по сто тридцать, получим при­быль в тридцать две тысячи. Минус его проценты...

-- Удвоенные, -- вставил я свое слово, прервав ее, -- То есть не три, а шесть. Я обещал.

-- Ну и что. Пусть и удвоенные. Все равно мы имеем, -- она снова посчитала на бумаге, -- Мы имеем с его денег чис­той прибыли тридцать тысяч восемьсот долларов, -- и Мила поднесла к моему носу исписанный цифрами листок.

Мог ли я на это что-либо возразить? Дрожащей рукой Злой отсчитал мне зелененькие, вслух проклиная себя за немыслимую доброту. Я же, как мог, подбад­ривал его в этот момент, заверяя в том, что он расстается со своими кровными лишь на десять дней, а по истечении срока не только остается при своем, но и здорово выигрывает. Он поверил мне, но расписку все-таки взял. Не задумыва­ясь ни о чем, я подписал ее.

-- Надо бы, конечно, при нотариусе такой документик составлять, -- прогундосил он, пряча расписку в карман хала­та, -- но с такими суммами рисоваться не стоит. К тому же я не бюрократ, ты же в курсе, -- осклабился он в натужной улыбке, -- Но учти, ес­ли что...

-- Ты меня знаешь, если что, -- ободряюще похлопал я его по плечу.

И вот теперь, заполнив декларацию только на четыре ты­сячи долларов, по две на каждого, мы с Милой уже являлись контрабандистами. С одной стороны, мы потешались над этим, подбадривая друг друга всевозможными шутками, но с другой, каждый из нас не только паниковал сам, но и замечал это за другим. Мы прекрасно знали, если нас с этим засекут, мы ос­танемся ни с чем. И это еще мягко сказано.

-- Миша, сделай лицо попроще, -- шепнула мне Мила, ког­да мы беспрепятственно проследовали к автобусу, который дол­жен был доставить нас к трапу самолета, – Все страшное уже кон­чилось.

-- По-моему, самое страшное еще впереди, -- вполголоса ответил я ей.

А впереди нас еще ожидала пересадка в Шереметьево, сто­личный таможенный контроль и... И про обратный путь с килограммом кокаина я уже вообще молчу!

Что и говорить, я ужасно паниковал, постоянно ощущая нехорошее предчувствие. Я занимался сейчас не своим делом. Эта новизна и пугала меня. Но, к моему удивлению, все прошло гладко.

Когда в Стамбульском аэропорту нам вручили временные визы, маленькие клейкие бумажонки, которые для скорости на­лепили нам прямо на руки, я вздохнул с облегчением.

Самостоятельно переклеив ее в свой новый паспорт, я впервые в жизни очутился за границей. Она -- заграница -- ошеломила меня, в первую очередь, своей чистотой. Ну, просто «плюнуть негде. Чисто, как в трамвае», кажется так говорил Полиграф Полиграфович Шариков. Хотя, в наших трамваях гораздо грязнее, чем у них на улицах.

Этот заграничный дух почувствовался уже сразу, как только мы сошли с трапа. Автобус-- как с картинки журнала, полицейские в форменных костюмах, как от Кардена, стекла аэровокзала без мутных подтеков и жирных пятен от рук, та­кие, словно хрусталь. Мальчики-уборщики, похожие на инопла­нетян, шустрят по залу со своими миниуборочными машинками, выискивая пылинку, слетевшую с плеча заезжего господина. Кругом пальмы в горшках, блеск никеля, и совсем не порезанная и не исписанная шариковой ручкой кожа на мебели. В общем, придраться не к чему. На самом деле начинаешь чувствовать себя господином.

На некоторое время я даже забыл, зачем прилетел сюда. Захотелось отдыхать и ни о чем не думать. Просто наслаждать­ся жизнью. А здесь она явно была. Била фонтаном отовсюду, куда не кинь взор. Были бы только денежки.

Да, если бы все у нас с Милой получилось, -- думал я про себя, разглядывая турецкий город из окна автобуса, когда нас везли в отель, -- я бы, не раздумывая ни минуты, свалил из нашей Богом проклятой страны. И гори все синим пламенем. Воистину, жизнь дается только одна и прожить ее нужно ТАМ, "чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые го­ды".

Четырехзвездочный отель Гранд Гюльсой встретил нас все той же чистотой и приятным дизайном. Та же кожа, никель, сверкающие стекла, ковровые дорожки и экзотические растения.

В нашем двухместном номере было все, что нужно челове­ку, чтобы чувствовать себя комфортно. Даже телефон имелся. Вот только стены были покрашены какой-то мрачновато-зеленой краской. А вообще, я был абсолютно доволен.

-- Ну, мы еще с тобой в Лондоне или Париже не побывали, -- иронично подметила Мила, посмеиваясь над моими бесконеч­ным восклицаниями, – Тут полное дерьмо, по сравнению, как там -- в странах западной Европы. Я, когда первый раз сюда приехала, тоже приятно удивлена была. Я ведь, как и ты, раньше нигде не была. Ну, Сочи, ну, Судак, да и то когда-то, совсем в ранней юности. Только вот мысль о том, что этот чертов порошок везти надо, не давала полностью расслабиться. А уж как наслушалась критических замечаний тех, кто со мной в группе приехал, на счет этого отеля, то и расстраиваться не стала, что отдых потерян. Некоторые, кто мир посмотрел, просто плевались. Так что ты не особо расслабляйся. У нас всего три дня в запасе. Завтра я уже пойду к продавцу. Надо с ним заранее договориться. А у нас с тобой еще все впереди. И красивый отдых, и вообще другая жизнь. И уж явно не здесь!

Да, у нас был трехдневный тур. По обыкновению он назы­вается шоп-туром. Но в графе "цель поездки" все, как прави­ло, писали "туризм". Ну и мы, разумеется, тоже. Действитель­но, если бы не этот порошок, я бы с удовольствием побыл обыкновенным туристом. Поучаствовал бы в экскурсиях, съездил на пляж, чтобы окунуться в Босфор, послушал бы заунывное пе­ние муллы и тому подобное. И пусть даже тут не как в высших домах Филадельфии. Но... Но было совершенно не до этого, когда Мила на следующий же день пошла к тому, кто был насто­ящей целью нашей поездки.

Оставшись в номере один, я не мог найти себе места. Я ужасно переживал. Как там она? Что он ей скажет? Да и вооб­ще, посещали даже такие мысли, какие можно назвать дурным сном. Я Миле, например, перед ее уходом открытым текстом за­явил:

-- А не получится так, что твой продавец, узнав сейчас, на какую сумму мы приехали взять товар, просто зашлет к нам каких-нибудь братков, и они нас обчистят?

Но Мила посмотрела на меня так, будто я совершенно спя­тил.

-- Ты соображаешь, что говоришь? Всех под свою мерку меряешь? Да тут совсем другие понятия!

-- Да везде понятия одни: как бы найти кого-то, с кого можно хорошо поиметь! -- взорвался я, -- Может тебе захоте­лось лишний раз унизить меня?!

Видя мою реакцию, она извинилась, сославшись на то, что у нее нервы тоже не железные. Да, мы оба были на пределе.

На мое предложение проводить ее, она решительно отказа­лась:

-- Ни в коем случае. Этот человек доверяет только мне. А присутствие нового лица может все испортить. Не волнуйся, я справлюсь сама. Ничего нет страшного.

-- Но я просто подожду тебя на улице, -- продолжал нас­таивать я.

-- Нет, Миша. Он может увидеть, что я не одна, и тогда все сорвется.

Возразить было нечем. Я остался. Но уже через двадцать минут, не в силах выносить одиночества, приправленного нерв­ным напряжением, спустился вниз и вышел на улицу. Присев на лавочку, попытался отвлечься на местный пейзаж. Вдоль улицы тянулись бесконечные витрины небольших магазинчиков, да невысокие офисные здания.

Грело приветливое солнце, здесь было так, как у нас в августе. Даже не верилось, что я только что вылез из теплой куртки и могу ходить просто в футболке. Мне казалось, что я сплю и вижу приятный теплый сон. Но и только. Больше меня ничего не позабавило. Все мысли были направлены на предстоя­щие события.

А события развивались следующим образом. Мила заявилась часа через три. Я уже давно вернулся в номер и успел переду­мать Бог весть что. Я даже воспользовался содержимым ми­ни-бара, находящегося в нашей комнате, хотя и был предупрежден Милой, что все это, по сравнению с ценами в местных ма­газинах, стоит жутко дорого. Но мне было плевать. Я откупорил ма­ленькую бутылочку джина и, развалившись на кровати перед те­левизором, посасывал горячительный напиток прямо из горлышка.

Однако бутылочка быстро закончилась, и я взял еще одну. Потом принялся и за виски, досадуя на то, что слишком уж ма­ленькие тут у них дозы. Маленький барчик, маленькие бутылоч­ки. Не серьезно все это.

Просматривая музыкалку, я даже не услышал, как верну­лась Мила и вздрогнул от ее бодрого голоса:

-- А ты, я вижу, недурно устроился!

Мила держала в руке большой пакет, чем-то набитый до отказа.

-- Что, уже наркотики принесла? -- кивнул я на пакет.

Под действием алкоголя и при виде нее я почувствовал себя уже совершенно спокойно. Мила поставила свой баул, прислонив к стене, и села рядом со мной.

-- Это ты все из бара вытащил? -- с укоризной взглянула она на меня, тыча пальчиком в разбросанные по полу бутылочки.

-- Угу, -- кивнул я, протягивая ей остатки. -- Хочешь?

-- Да не откажусь, пожалуй.

Потянувшись к тумбочке, она взяла стакан. Я вылил ей все, что осталось от виски. Мила выпила залпом и, поморщив­шись, вытерла рот ладошкой.

-- Ну и гадость, -- выдохнула она, -- Чистый самогон. Поди, долларов на сто ты тут погулял.

-- На сколько?! -- обомлел я, моментально пересчитав эту сумму на наши рубли.

-- А ты как думал? Я тебя предупреждала.

-- Мда, многовато, -- виновато вздохнул я.

Моя девочка пытается преумножить семейное благосостоя­ние, а я, как свинья, накушался за ее счет. Мне было почти стыдно.

-- Ну, как? Состоялись переговоры? -- сменил я поверх­ностную тему на главную.

-- Состоялись. Все нормально. Послезавтра возьму, -- лаконично пояснила Мила и принялась разбирать пакет.

-- Это тебе, -- и на меня приземлилась шикарная дублен­ка. -- Извини, что купила ее без тебя, но понадеялась на то, что наши вкусы совпадают. Увидела ее и не могла удержаться. Примерь-ка. А это мне, -- достала она что-то голубое, блес­тящее и переливающееся. Новый год скоро. Надо выглядеть по­добающе.

Это было шикарное платье. И не просто шикарное, а, как пояснила Мила, от Нины Ричи.

-- Ну, вот. Наши декларированные четыре тысячи потраче­ны с толком, -- добавила она, красуясь в новом наряде перед зеркалом. Мила была обворожительна. -- Надеюсь, ты не возра­жаешь? От них у меня осталось совсем немного, но хватит, чтобы за два дня не умереть тут с голода.

У меня не было слов. И она только что ругала меня за какие-то сто долларов! Я понял, что женой моей будет ужас­ная транжирка. Ну и пусть. Эта женщина достойна хорошей жиз­ни. Только бы у меня хватило сил устроить ей такую жизнь. Ей и нашему будущему ребенку.

-- Не возражаю, -- ответил я и приблизился к ней. -- Ты моя королева...

Остаток этого дня и следующий мы практически не выходи­ли из номера. Только спускались в так называемый квикерий. По-русски выражаясь -- пожрать наскоро, а остальное время, вывесив для назойливой уборщицы за дверью табличку "не бес­покоить", посвящали любви и романтическим беседам. И это бы­ло здорово.

Мы мечтали о нашей будущей жизни, строили наполеоновс­кие планы и, хотя даже не совсем верили самим себе, были счастливы. Ни я, ни она не обмолвились и словом о том, что нас может постигнуть неудача.

И вот настал день, когда Мила собралась за товаром. Она снова хотела идти одна. На этот раз я был категорически про­тив.

-- Даже и не думай об этом! -- отрезал я безапелляцион­ным тоном. -- Любой, уважающий себя человек, посчитает своим долгом нахлобучить тебя, когда ты выйдешь с килограммом ко­каина в сумочке.

-- Об этом никто не знает, кроме продавца, -- попыта­лась возразить Мила.

-- И этого вполне достаточно. Что бы ты сейчас ни гово­рила, я пойду с тобой!

-- Ну ладно, -- смирилась она. -- Только давай усло­вимся так, что ты просто будешь держать меня в поле зрения, не приближаясь ко мне ближе, чем на двести метров. Пойми, если засветишься, можешь все испортить. Это ведь дело серьезное.

-- Я все понимаю. Но одну тебя не пущу, -- поставил я точку в нашем споре, и Мила нехотя согласилась.

Сначала мы шли рядом по залитой солнцем улице, на кото­рой находился наш отель. Потом свернули в какой-то переулок, затем еще раз. Кругом была одна и та же картина: магазинчи­ки, кафетерии, офисы. Затем повернули еще раз, и Мила сказа­ла, что теперь настало время мне притормозить.

Я послушно остановился, а она пошла дальше. Закурив, я смотрел ей в спину. Когда расстояние между нами увеличилось на позволяющее мне сдвинуться с места, я пошел за ней, едва не теряя ее из вида. Улица кишела прохожими, мешающими моему наблюдению. Но я всё же заметил, как Мила снова свернула за угол. Я немедленно прибавил шагу, почти побежал. Но, достиг­нув этого угла, понял, что потерял ее. Милы нигде не было.

Как последний кретин я стоял на углу и озирался по сто­ронам. Ко мне подскочил чернявый мальчишка-турчонок. В руках он держал небольшой деревянный лоток с сигаретами. Веревка, привязанная к лотку была накинута на его тоненькую смуглую шею. Лопоча по-своему, он стал предлагать мне свой товар. Я отмахивался от него, как от назойливого комара и продолжал крутить башкой, выискивая в толпе Милу. Идти дальше я не решался. Кто знает, может она зашла вот в этот офис, а может вон в тот магазинчик. Я досадовал на себя, что сразу не спросил ее, где находится пункт продажи.

Пацаненок между тем так и не отставал. Я понял, что лучше купить у него сигарет, чем дать оплеуху и привлечь тем самым к себе внимание. Сунув ему доллар, я взял с лотка пач­ку своего любимого "Винстона", который последний раз смаковал, будучи на первом свидании с Милой в ресторане. Мальчишка тут же отстал и, шлепая стоптанными сандалиями, побежал на другую сторону улицы к своей очеред­ной жертве.

Бросив в урну окурок "Астры", я распечатал купленную пачку и снова закурил.

Ни много, ни мало, но я простоял на этом углу около ча­са. Нервы мои были на пределе. Мысленно я уже распрощался со своей любимой, рисуя в сознании кровавые картины. Шутка ли, у Милы были с собой шестьдесят пять тысяч долларов! Да тут, как мне казалось, и за пять центов голову отрежут.

Взглянув в очередной раз на часы, и закурив уже шестую сигарету, я вернулся на то место, где мы расстались. Тут я тоже простоял не меньше часа.

В итоге, обливаясь потом и истратив оставшуюся сдачу с нашего обеда в пиццерии на бутылочку пива, я обреченно поп­лелся обратно в отель. Что было делать дальше, я не знал. Но твердо для себя решил, что если Мила не вернется к вечеру, заявлю в полицию. Что там буду говорить, я тоже не имел представления, но понимал, что без нее или ее тела отсюда не уеду.

Зайдя в отель, я подошел к стойке портье, чтобы взять ключ, который мы сдали перед уходом. Но, взглянув на стенд, к величайшему удивлению обнаружил, что нашего ключа там нет. Мое сердце сменило тяжелые мучительные удары на трепетно-ра­достные. У меня появилась надежда, что Мила вернулась в но­мер. Кто же, как не она, мог взять ключ?!

Показав портье свою карточку, я кинулся к лестнице. Ка­жется, я покрыл все рекорды мира по бегу с препятствиями и по пересеченной местности. Ждать, когда придет лифт, мне и в голову не пришло. Как быстроногий олень, я взлетел на пятый этаж и кинулся к двери нашего номера. Толкнув ее, обнаружил, что она заперта. Я отчаянно забарабанил в нее и тут же услы­шал Милин голос:

-- Миш, ты?

-- Нет, блин! Полиция Майями! -- крикнул я, окончатель­но теряя терпение.

Ключ повернулся, дверь открылась и я, ввалившись в ко­ридорчик, буквально схватил опешившую Китову за грудки:

-- Что это значит, мать твою! -- заорал я, забыв обо всякой осторожности.

-- Ты чего, Миша? -- шепнула Мила, затыкая мне рот ла­донью. -- Сбрендил? Чего орешь?

Придя в себя, я отпустил ее и прошел в номер.

-- Ты куда делся-то? -- услышал я вопрос, ножом вотк­нувшийся мне в спину. -- Возвращаюсь на место, а тебя нет. Два часа тут сижу и трясусь, а он разгуливает неизвестно где! -- Мила говорила тихо, но с явным раздражением в голо­се. -- Что случилось-то? Ты где был? -- полетели в меня еще несколько ножей.

Опять я был дураком! Просто кретином! И на фига мне, действительно, надо было уходить с условленного места?! Да пацан этот, турчонок во всем виноват. Видимо я, когда поку­пал сигареты, и проследил Милу.

-- А где ты была? Я стоял на углу, за который ты повер­нула. Стоял там битый час! -- все же попытался оправдаться я. -- Потом вернулся туда, где мы расстались. Вообще, не по­нимаю, как мы могли разминуться?!

-- А кто тебя просил идти на угол? -- резонно спросила Мила. -- Мы же договорились, что будешь стоять здесь. Какой угол, Миша?

-- Ладно, проехали. Главное, ты жива. Я ведь чуть было не похоронил тебя уже, -- махнул я рукой. -- Ну? Взяла?

-- Взяла, -- счастливо улыбнулась Мила и, заперев дверь, достала из сумочки то, ради чего мы были здесь. -- Вот, -- протянула она мне два прозрачных пакета с белым со­держимым. -- В каждом по шестьсот грамм. Точно, как в апте­ке.

Я взял пакетики и взвесил их на руке. Даже понюхал.

-- Они запаяны, кайфа не словишь, -- усмехнулась Мила. -- Или хочешь распаковать и попробовать?

-- Нет, спасибо. Хотя, чтобы прийти в себя, наверное, надо было бы.

-- Да что ж ты какой у меня нервный? -- поморщила она но­сик. -- Тебе явно лечиться надо.

-- Возможно, -- не стал спорить я.

Через несколько часов нам предстояло покинуть гостепри­имную Турцию и вернуться домой. После недолгих дебатов дого­ворились на том, что оба пакетика повезу я, примостив их липкой лентой у себя на животе. Мила хотела разделить со мной эту страшную ношу, но я был непреклонен.

-- В твоем животе наш будущий наследник. Я не позволю ему пристраститься к наркотикам еще во внутриутробном состо­янии, -- пошутил я, подбадривая Милу.

Она заметно нервничала, хотя и старалась придать себе бодрый вид. Особо возражать она не стала, и я, не без доли гордости, как истинный герой, прилепил к телу кокаин. Затем одел свою цветастую широкую рубашку, сверху куртку, в которой сюда приехал и посмотрелся в зеркало. Даже без куртки ничего не было заметно.

-- По-моему, сойдет, -- предположил я вслух, однако ру­ки мои слегка подрагивали.

-- Да, по-моему, тоже, -- оценивающе взглянула на меня Мила, -- ничего не видно, -- для пущей убедительности она потыкала меня пальчиком в живот. -- Даже мягко, как будто у тебя просто небольшое отложение жира.

И тут мы оба расхохотались. Это был истерический смех двух до смерти напуганных людей. Мы понимали, что сейчас на карту поставлено все. Не только деньги, но и свобода. И эта карта во что бы то ни стало должна оказаться тузом!

Оставив возле двери сумку с нашими немногочисленными покуп­ками, я потянулся к вешалке за курткой.

-- Подожди! -- остановила меня Мила, -- я сама тебе по­дам. Тебе не следует делать резких движений. Не дай Бог, отк­леится наше богатство.

-- Да вроде все нормально держится, -- похлопал я себя по животу.

Но Мила молча сняла с вешалки куртку и подала мне, словно кавалер даме. Затем накинула свою и мы вышли. Возле отеля нас уже ожидал автобус. Почти все отъезжающие были прилично под хмельком. Я пожалел, что тоже не принял граммов сто. Во всяком случае, было бы немного легче на сердце.

И опять, вопреки всем моим сомнениям, гнусным прогнозам и мрачным ожиданиям, мы беспрепятственно прошли все вертуш­ки, магнитные рамки, паспортные столы, словом, всю таможню. Ни в Стамбуле, ни в Шереметьево, ни в нашем родном порту нас никто и не подумал обыскивать. Я же только и ждал, что сей­час вот окликнут меня: "Господин! или Гражданин, пройдите с нами на минуточку. Чистая формальность". И после этой фор­мальности я уже вернусь в тюрягу лет на восемь.

Стоит ли говорить о моем состоянии, когда я с двумя па­кетами наркотиков на пузе пытался делать беззаботный вид и изображать из себя классно отдохнувшего туриста перед много­численной армией полицейских, ментов и таможенников. Только когда мы, наконец, уселись на заднее сиденье в такси, помчавшее нас домой, я вытер вспотевшие ладони и вздохнул полной грудью.

-- Думал, что это никогда не кончится, -- шепнул я Ми­ле, обняв ее за плечо.

-- Все нормально, Миш, успокойся, -- и она чмокнула ме­ня в щеку.

Мила сама расплатилась с таксистом и, хлопнув дверкой, направилась к подъезду. Я поспешил за ней. Сейчас я уже мог ощутить разницу в климате. Было непривычно холодно.

-- Мил, давай бутылочку водочки купим, -- взмолился я.

-- Ладно, -- улыбнулась она, пропуская меня вперед, -- Тогда ты иди, распаковывайся, а я сама куплю, -- и она, по­рывшись в сумочке, протянула мне ключи.

Всего за пять дней нашего отсутствия квартира приобрела какой-то нежилой запах. В комнате царил полумрак. Только сквозь тонкую щель не до конца задернутых штор вырисовыва­лась слабая полоска света. На меня снова накатило гнетущее состояние.

Скорее бы все закончилось, -- подумал я и, задрав ру­башку, стал отдирать от себя скотч. Это оказалось довольно болезненным процессом. Вместе с прозрачной липкой лентой стали выдираться волосы. Поморщившись, я сделал резкий ры­вок. Пакетики так и остались на скотче. А Мила еще боялась, что что-то отклеится, -- усмехнулся я про себя и, отбросив их на диван, пошел в кухню поставить чайник.

В этот момент зазвонил телефон. Я даже вздрогнул от не­ожиданности. Когда поднял трубку, мне не ответили.

-- Слушаю вас, -- еще раз и погромче сказал я, но в от­вет раздались короткие гудки.

У меня не было сомнения, что звонил Артем. Что-то давно он не объявлялся.

Звонок повторился. Я снова поднял трубку:

-- Алло?

На этот раз связь разъединилась сразу. Наверное, Артем сначала подумал, что не туда попал, -- решил я. Но теперь мне было на него плевать. Мила была моей.

Вскоре она вернулась. Поставив на стол чекушку белой и заметив мой недовольный взгляд, она сказала, что этой дозы мне вполне достаточно и не стоит терять время даром. Это означало, что мне сегодня же надо идти к Блоку, чтобы тот опять свел меня с Цезарем. Ох уж мне эта конспирация!

Не дожидаясь, пока Мила нарежет изрядно подветренную колбасу, я взял рюмку, наполнил ее до краев и жадно, одним глотком, опрокинул ее в рот. Водка оказалась совсем дерьмо­вой, просто обожгла мне все внутренности. Но все-таки сразу благодатно подействовала на мои расшатанные нервы. Я налил себе еще, снова выпил одним глотком и, выхватив кусочек кол­басы прямо из под ножа, закусил. Через минуту я уже почувс­твовал себя нормальным человеком и, привалившись спиной к стене, с удовольствием закурил.

-- Теперь ты способен соображать? -- спросила Мила и выключила засвистевший чайник.

-- Теперь я способен на все, -- ответил я и, поймав ее за руку, потянул к себе.

-- Ну, не надо, Миша. Давай поговорим серьезно, -- по­пыталась она освободиться, но я держал ее крепко. -- Ой, вот терпеть не могу, когда ты пьешь! -- легонько щелкнула она меня по носу.

-- Господи, ну ты мне на минуту не даешь расслабиться, -- с досадой разжал я ладонь.

-- Потом будем расслабляться, Мишенька. Не держать же это дома, -- кивнула она в сторону комнаты.

Она заварила себе крепкий чай, села рядом, и, низко наклонившись над чашкой, стала на него дуть. С великой досадой я вылил в рюмку остатки водки, выпил, нехотя пожевал жесткую кол­басу и пошел звонить Блоку.

-- Здорово, старик, -- поприветствовал я друга, когда его подозвали, -- Сивый беспокоит.

-- А-а, привет, -- лениво протянул он, будучи уже на­верняка под глубоким кайфом.

-- Долго ты еще в своем ателье торчать будешь?

-- Часов до трех.

-- Я сейчас подкачу к тебе. Разговор есть, -- не решил­ся я называть имя Цезаря по телефону.

-- Понял, жду, -- и Блок первым повесил трубку.

Я вернулся на кухню. Мила отхлебывала чай с маленькой ложечки.

-- Слушай, я тут обещал Блоку одну "понюшку". Ничего, если пакетик один вскрою? -- обратился я к ней.

-- Ты чё, с ума сошел?! -- метнула она на меня испепе­ляющий взгляд, -- Там же все до точности взвешено.

-- Ну и что? -- немного удивился я ее реакции, -- расп­латимся на двадцать долларов меньше. Ну, надо же человека отблагодарить.

-- Вот и дай ему двадцать долларов. А пакетики даже и не думай трогать! -- от возмущения Мила даже привстала с места.

-- Ну, ладно, ладно, успокойся, -- списал я этот неожи­данный гнев на ее тоже порядком издерганные нервы.

Но, зайдя в комнату, я оторвал от лежавшей на журналь­ном столике газеты небольшой клочок, быстро надкусил один из пакетиков и через образовавшуюся дырочку отсыпал немного на газету. Затем свернул ее, сунул в карман, быстро залепил скотчем прореху и пошел одеваться. Мне показалось, что во рту у меня появился слабый сладковатый привкус. Не забалдеть бы, -- подумал я, довольный собой и, крикнув Миле из коридо­ра: "Я ушел", покинул квартиру. Ну не мог я не угостить дру­га хорошим кокаином! Ничего, не обеднеем.

Встретив меня без особой радости, Блок пригласил зайти в его маленькую, освещенную только тусклой красной лампочкой комнатенку. Повсюду, даже на полу, стояли пластмассовые ванночки с какими-то растворами, на натянутых лесках висели просушивающиеся закрученные пленки и пахло химикатами.

-- Как она ничего? -- спросил я, примостившись на вин­товом табурете возле его рабочего стола.

-- Да так себе. Как у японцев. Херовато, -- вяло отмах­нулся Блок и стал тыкать пинцетом в одну из ванночек.

-- А я тебе подарочек принес, -- и я, достав из кармана свернутую бумажку, положил ее перед ним.

-- Это чего? Неужели доза? -- его лицо озарилось ра­достью.

-- Она, -- кивнул я. -- Из далекой восточной страны.

-- Нууу, -- прогудел Блок и, развернув клочок газеты, высыпал содержимое на стекло, покрывавшее стол. -- Очень кстати догнаться. А то за весь день только три косяка и вы­кушал. Ломает уже.

Блок поднес к носу опустевшую обертку и глубоко вдох­нул. Затем, не глядя на меня, наклонился над порошком, пос­люнявил палец, ткнул им в порошок, который при этом освеще­нии казался розовым, и облизнул.

Когда Блок повернулся ко мне, в его глазах я прочел тоску и разочарование.

-- Миша, разве так шутят с друзьями детства? -- кисло улыбнулся он, -- Да еще с больными.

-- Не понял, -- пожал я плечами и почувствовал, как вдоль спины пробежал холодок. Мне совсем не понравился его тон и это тоскливое выражение лица.

-- И что же, много ты такого добра накупил в той дале­кой восточной стране? -- спросил он, глядя на меня с непод­дельным состраданием.

-- А что? Плохой? -- заерзал я на табурете, в предвку­шении чего-то нежданно-ужасного.

-- Да как тебе сказать, чтобы ты сразу коньки не отбро­сил? В общем-то, для тортов и сладких пирожков сойдет. А вот насчет кайфа от твоей сахарной пудры я глубоко сомневаюсь.

-- Что? -- хрипло переспросил я, не узнав собственного голоса.

-- Это сахарная пудра, Миша, -- скривил Блок свои тон­кие губы. -- Увы. Прими мои соболезнования. Ибо я сомнева­юсь, что ты способен на то, чтобы меня так жестоко разыг­рать. По всей вероятности, разыграли тебя и твою подруж­ку-эксперта, в коей ты был так уверен.

Мое сердце подпрыгнуло к горлу и остановилось. На неко­торое время я даже, кажется, лишился дара речи, потому что открыл рот и не смог выдать ни звука.

-- Ну, мон шэр, -- Блок потрепал меня по коленке, -- возьмите себя в руки. Вы же потомственный дворянин.

-- А ты сам, часом, не шутишь надо мной? -- наконец вы­давил я, хватаясь за последнюю долю надежды.

-- Как можно, сударь? Да вы и сами можете убедиться.

Я тоже послюнявил палец, опустил его в порошок и, лиз­нув, понял, что Блок прав. Это была обыкновенная сахарная пудра. Вот почему мне вначале показался сладковатый привкус.

-- И велика ли нынче цена на молотый сахар? -- все так­же вяло протянул Блохин.

-- Шестьдесят пять тысяч гринов. Из них двадцатка Зло­го. Под шесть процентов, -- словно робот заговорил я.

-- М-да, красиво жить не запретишь, -- сокрушенно пока­чал он головой. -- И как собираешься выкручиваться?

-- А может, в другом пакете настоящий? -- снова попы­тался я подбодрить себя.

-- Может быть, -- поддержал меня Блок, но в его тоне я уловил явное сомнение.

Я плохо помнил, как добрался до дома. В висках стучало молотом, а в сердце засела игла. Мне казалось, что я вот-вот потеряю сознание. Только подойдя к двери я подумал о том, как же все скажу Миле. Она этого не переживет.

-- Ну как? Договорился? -- встретила она меня вопросом.

-- Нет, -- глухо ответил я и, пройдя в комнату прямо в ботинках, рухнул в кресло. Я не мог смотреть ей в глаза.

-- Почему? -- снова спросила Мила, зайдя за мной следом и встав напротив.

Я тупо смотрел на ее тапочки с помпонами, не в силах поднять головы.

-- Да почему же, Миша? Что случилось? -- повысила она голос и подняла мое лицо за подбородок.

-- Ты сядь сначала, а потом я всё скажу.

-- Миш, ты чего? -- в ее голосе послышались испуганные нотки. -- Что произошло? Ты с Цезарем когда встречаешься? Или Блок отказал тебе? Ну, дай ты ему тогда этого чертового порошка, пусть подавится!

-- Я уже дал, -- тихо произнес я, глядя на нее с такой же тоской, с какой полчаса назад на меня смотрел Блохин.

-- Что дал? -- Мила отступила назад и впилась в меня таким взглядом, что мне стало еще невыносимее.

-- Я угостил его кокаином, вопреки твоим запретам.

-- Как?! Ты зачем... ты все-таки распечатал?! -- взвизг­нула она и кинулась к шкафу.

Распахнув створку, достала оба пакета, которые так и были замотаны скотчем и стала их разглядывать. Потом потяну­ла липкую ленту. Она с треском стала отрываться.

-- Не надо, -- остановил я ее, -- сейчас на пол просы­плется. Посмотри лучше второй. Что в нем?

-- Как что? Ты что тут вообще устраиваешь?! Что у тебя за голос? Как у мертвеца из могилы.

Я больше не мог молчать:

-- Мила, тебе подсунули обыкновенную сахарную пудру.

-- Что?! Что?!

Она сильнее рванула скотч, под ноги ей высыпалась не­большая кучка пудры. Мила ахнула и зажала рукой пакет:

-- Ну зачем ты это сделал?!

До нее, по-видимому, так и не дошел смысл моих слов. Она опустилась на колени и стала сгребать белый порошок.

-- Да ты попробуй! Попробуй свой кокаин на вкус! -- крикнул я, теряя над собой контроль. -- Тоже мне! Я все знаю, все знаю! Я нюхала! Я кайфовала! Вот и кайфуй теперь.

Мила пошатнулась и выронила пакетики. Они глухо шлепну­лись об пол. Из надорванного снова просыпалось немного пудры.

-- Проверь лучше целый. Может там чего путного найдется? -- немного сбавил я тон.

Мила сначала облизнула пальцы.

-- Господи! Боже! Миша! -- всхлипнула она, наконец, по­няв, в чем дело.

Ее большие глаза выделялись темными пятнами на момен­тально побледневшем, как полотно, лице.

Я встал, подобрал целый пакет и надорвал его зубами, как и первый. Во рту появился сладкий привкус. Со всей силы я шмякнул его о стену. Белоснежная пудра взорвалась фонтаном, засыпав диван.

-- И этот? -- пролепетала Мила, в ужасе глядя на меня.

-- Кто бы сомневался, -- прошипел я, стараясь сдержать готовый вырваться крик.

Я чувствовал, что меня покидает оставшаяся доля самооб­ладания. Мне было уже плевать на то, что мы потеряли свои деньги, меня пугало другое: как теперь отдать долг Злому. А если Людмила откажется продать свою квартиру? Что мне тогда делать? Идти к нему в рабство? Снова начать воровать? Да он просто убьет меня. Наймет братков каких-нибудь бритоголовых и уберет, как хлам.

-- Что же теперь делать? -- снова всхлипнула она, гло­тая слезы.

-- Хату твою продавать! Вот что!

-- Но... но где мы будем жить? -- и тут она вскрикнула, согнулась пополам, схватившись за живот и стала оседать на пол.

Я подбежал к ней, подхватил на руки и опустил на диван прямо в сахарную пудру. Мила застонала, продолжая держаться за живот.

-- Господи! Что с тобой? -- не на шутку перепугался я, только сейчас вспомнив о том, что она беременна. -- Может, скорую вызвать?

-- Н-нет, не надо, -- прокряхтела она.

Ее халат распахнулся, обнажив грудь. Китова являла собой жалкое зрелище. Я понял, что просить ее о такой жертве, как продажа квартиры не стоит. Надо думать, как выкручиваться самому.

Я сбегал на кухню и принес Миле воды. Она лежала все в том же скрюченном положении и едва слышно постанывала. При­няв у меня дрожащей рукой стакан, она сделала несколько глотков и сказала, что ей уже лучше.

Я снова сел в кресло и, склонившись, обхватил голову руками. На меня обрушилась какая-то пустота. Хотелось просто умереть и уже ни о чем не думать.

Только на следующее утро мы смогли поговорить конструктивно. -- Нам ведь

даже не на что вернуться в Турцию, чтобы надрать этому подонку задницу! -- запричитала Мила, едва проснувшись. -- У нас осталось всего четыреста долларов. Бо­же, на что мы будем жить?!

-- Ты лучше скажи, чем мы будем расплачиваться с Каба­новым? -- спросил я, даже не ожидая от нее вразумительного отве­та.

Мила повернулась на бок и положила руку мне на грудь:

-- А давай отсюда свалим.

-- То есть? -- не понял я.

-- Продадим мою квартиру, твой дом и уедем в неизвест­ном направлении. Ну, в какой-нибудь Нижний Урюпинск. Он нас там не найдет.

Я внимательно посмотрел на нее. Кое-что рациональное в этом предло­жении было. Во всяком случае, я был рад, что она просто не послала меня подальше с моими проблемами.

-- А что? Давай? -- поскребла она по мне пальчиком, как бы подталкивая к действиям. -- Купим там себе частный домик и поминай, как звали. Оформим его на местную тетю Дусю, нас и по прописке на найдут. Заведем курочек. Перекантуемся как-нибудь. А, Миш?

-- Вообще-то, это идея. И ты хочешь это сделать ради меня? -- не переставал я удивляться.

-- Ради нас, нашего малыша. Почему только ради тебя?

-- Люблю я тебя все-таки – дурочку, -- счастливо отозвал­ся я, проглатывая подступивший к горлу комок. -- Таисью только вот жалко. Придется ей снова в свой ад вернуться.

-- А мне нас жалко, -- проворковала Мила, -- Сегодня же дам в газету два объявления. Как ты думаешь, за сколько твою халупу можно продать?

-- Тысячи за две, наверное, две с половиной, -- предпо­ложил я, немного обидевшись, что мой родной кров назвали ха­лупой.

-- Так. А мою? За восемь возьмут?

-- Пожалуй.

-- Значит, десятка у нас будет. Нормально. Дом в Мухос­ранске, думаю, больше штуки не потянет. О! Жить можно. Прав­да? Еще и корову заведем, свиней. Станешь фермером, разбогатеем, -- мечтала она вслух.

А я чуть не плакал. Бедная девочка! Она ведь совсем не­давно хотела жить в Лондоне или Париже. Думала, что, наконец-то, вылезет из этого дерьма. А приходится окунаться в еще боль­шее. Жизнь в провинции, в деревне -- это просто кошмар. А сам-то я выдержу? Да я-то что? Хоть как-нибудь ей существо­вание скрасить.

-- Ладно, подавай объявления, -- долго не раздумывая, согласился я. -- Вечером схожу, предупрежу тетку. М-да, за­варили мы с тобой сладенькую кашицу. Говорил ведь тебе: не надо, не на­до! Нет, не послушала меня.

-- Да. Дура была. Я когда к тому продавцу пришла, он меня спрашивает: а чего, мол, Артем весточку не дал, что приедешь? А я говорю: некогда ему. Эх, и дурра же я на самом деле! На что понаде­ялась?! -- снова запричитала Мила. -- Так он, собака, мне ведь сначала нормальный, настоящий кокаин показал, я прове­рила. Все путем. А подсунул туфту, тварь. Ну, я не я буду, если когда-нибудь не доберусь до этой сволочи.

-- Слушай, Мил, -- я вдруг поймал себя на мысли, от ко­торой сделалось уютнее, -- а почему бы тебе с Артема свой долг не выбить?

-- Как это?

-- Как? Очень просто. Нанимаем бугаев, ставим ему, как ты говоришь, утюг на животик, и он все отдает.

-- Ха! Наивный. Да у него на твоих бугаев сотня еще более крепеньких найдется.

-- А мы неожиданно нагрянем. Вернее, наши мальчики, -- на минуту я даже поверил в то, что говорил. Мне казалось, что теперь терять нам нечего, и все будет очень просто.

-- Слушай, выброси это из своей больной головы, -- зая­вила Мила. -- Мало нам неприятностей? Я вообще боюсь, что тот турок с ним уже связался и рассказал про мой приезд. А Артем за это по головке меня не погладит.

Только теперь я вспомнил о тех двух звонках. Но, чтобы не пугать мою девочку окончательно, ничего ей не сказал. Ей нельзя сильно волноваться. А вообще, запала мне эта мыслишка в голову. Нельзя просто так уехать, зная, что у Артемчика дома такой чудный тайничок есть. Дурак я, что тогда ключи выбросил! Перед отъездом его бы еще почистить не мешало.

В этот же день Мила поспешила дать объявления о продаже нашей недвижимой собственности. Сам же я отправился к Та­исье.

Разговор у нас с ней был тяжелым. Она, конечно, не воз­ражала. Согласно кивала и украдкой вытирала слезы.

-- А может, потом и нас к себе возьмешь? -- шмыгнув но­сом, спросила она, когда я уже собрался уходить. -- Подкоплю денежек и тоже куплю себе дом рядом с тобой. Да и ребятам в деревне полезнее будет. Город-то их хорошему не научит.

Я понимал, что она говорила это, прекрасно сознавая, что никогда ей не накопить столько. Даже на домик в деревне. Возможно, Таисья надеялась, что я предложу ей сейчас свою помощь. Но чем я мог ей помочь? Самому бы хоть как вылезти из дерьма, в которое вляпался.

-- А что? Вполне реально, -- подбодрил я ее, опуская глаза. -- Мы вот обоснуемся, потом тебе что присмотрим. Ты уж потерпи немного. А если твой ублюдок сильно доставать станет, так ты мне только скажи, я его быстро утихомирю. Да и милицию почаще вызывай, глядишь, упекут его на принуди­тельное лечение.

-- Ох, -- смахнула слезу Таисья, -- сейчас не те време­на. Кому он нужен? Ладно, Мишенька, спасибо и на том, что я хоть шесть лет нормальной жизнью пожила. Ой, прости меня, дуру! -- тут же спохватилась она. -- Смотри только, детка, не возьмись за старое.

-- А Рыжий где?

-- Да гуляет где-то. Забрать хочешь?

Таисья вышла за порог:

-- Кыс-кыс-кыс.

-- Не надо. Пусть гуляет, -- махнул я рукой. -- Все равно его взять некуда.

С тяжелым сердцем я вернулся к Людмиле. Было тошно, как никогда. Она же, напротив, чувствовала себя вполне бодро. А может просто не подавала вида, замечая мое угнетенное состо­яние.

-- Ну, вот. Теперь звонков ждать будем. Думаю, дня че­рез два, все уладится. Я срочное подала, -- беззаботно щебе­тала она, уже упаковывая какие-то свои шмотки в большие сумки. -- Если по твоему дому спрашивать будут, сам их пове­дешь показывать. Ладно?

-- Ну, разумеется, -- соглашался я, -- А Рыжего с собой возьмем?

-- Рыжего? Ах, ну да, конечно. Конечно, возьмем.

Через три дня истек срок кредита. Я не стал испытывать нервы Злого и позвонил ему.

-- Привет, Саш. Это Сивый. Я чуть подзадержусь с выпла­той. Ты не волнуйся. Бумажная волокита затягивается. Дней пять еще подождешь?

-- Я-то подожду. А вот процентики ждать не будут.

-- Это без разговоров! -- как можно веселее отозвался я, -- Это, как договорились. А вообще, все в порядке. Не волнуйся.

-- Думаю, волноваться стоит тебе, -- прогудел он в трубку. -- Только смотри, не пропадай, -- как в воду глядел он, -- позвони в конце недели.

-- Обязательно.

К концу недели, как это ни странно, уже нашлись желаю­щие на мой дом и Милкину квартиру.

Все эти дни я сидел дома на телефоне, встречал потенци­альных покупателей, нахваливал квартиру, других возил к се­бе. Словом, без дела не сидел. А Милка, ну, что за чертова баба, уже подыскала через ту же газету место нашего будущего обитания.

Кузнецовский район. Это в двухстах километрах от города в нашей же области. Там поселок какой-то. Называется Подгор­ный. Каменный дом. Банька на дворе. Короче, как сказала Ми­ла, жить можно. Да и стоило это добро всего двадцать тысяч рублей. Просто халява.

Она ездила туда, дала в задаток сто долларов.

-- Для них это сумасшедшие деньги, -- смеялась Мила. -- Еле уговорила зелеными взять. Они поначалу на рубли обме­нять просили. Хорошо, мудрый сосед-советчик попался, объяс­нил им, что американские деньги, да, так и сказал: «амери­канские деньги надежнее». Согласились. Взяли. Потом самогону предлагали, сделку отметить.

-- Значит, совсем там дыра? -- поинтересовался я.

-- Да уж. Но зато нас там никто не найдет. Но это, я надеюсь, все временно. Это пока сейчас земля под ногами го­рит. Ты Кабанову еще раз звонил?

-- Нет пока.

-- Так позвони. Не зли Злого. – схохмила она, -- Попроси еще дня три отсрочки. Мебель бы продать. Да некогда уже. А, -- отмахнулась она, -- все равно копейки. Может, тетке отдашь. Пусть прие­дет, заберет, что нужно. А мы с собой только самое необходи­мое возьмем.

-- Из напримера?

-- Да деньги, -- засмеялась Мила.

Меня просто поражал ее оптимизм. Как угорелая, она но­силась по нотариальным конторам, БТИ, словом, полностью взвалила на себя все юридические проблемы купли-продажи.

Чтобы на самом деле не вызвать подозрений у Злого, я решил к нему зайти. Поговорили мы в дверях. Я сказал, что рассиживаться некогда и пообещал вернуть все сполна, с удво­енными процентами и с процентами, накапавшими за время отсрочки.

Злой смотрел на меня несколько подозрительно, но, ка­жется, остался доволен нашим разговором.

-- Сивый, если что, я убью тебя. Из под земли достану, -- полушутливым тоном закончил он нашу короткую беседу.

-- Да хватит, не загоняйся, -- и я, сознавая, что в каждой "полушутке есть доля полуправды", ушел, чтоб больше уже никогда с ним не встретиться.

Первым был продан мой дом. Мне пришлось сходить к нота­риусу, чтобы расписаться в каких-то бумагах. Остальное все сделала Мила. Она же и получила с покупателей деньги. Две тысячи баксов. Даже больше, чем я рассчитывал.

Я помог Таисье переехать с ее небольшим скарбом, состо­ящим лишь из домашней утвари и пары сумок барахла.

Когда мы поднялись в ее квартиру, нашему взору предста­ла удручающая картина. Мне это напомнило жилище Блока. Из мебели практически ничего не осталось. Ее муженек продал практически все, что можно было продать или хотя бы обменять на бутылку. Самого же его дома не оказалось.

-- Матерь пресвятая Богородица! -- всплеснула руками Таисья, обойдя комнаты. -- Ну, ты посмотри, что делается!

-- Не переживай, -- поспешил я ее успокоить, -- мебелью мы тебя обеспечим. Моя будущая жена тебе все оставляет. Мо­жешь забрать. Я договорюсь с машиной.

-- Правда? -- снова прослезилась тетка, -- А сами-то как? Неужто новую покупать? Дорого ведь все как.

-- Как-нибудь.

В моей сумке заворочался и замяукал Рыжий.

-- Вот мы что с собой заберем, -- ткнул я в бок сумки. -- Все самое ценное. Ладно, побегу.

А еще через день Мила умчалась переоформлять свою квар­тиру. На руках у нее уже имелся задаток в три штуки гринов.

-- Так, Миша. Сегодня ты едешь в этот самый Подгорный. Поторопи хозяев с переездом. Наверняка они там до сих пор самогонку хлещут. Предупреди, чтоб завтра же очистили по­мещение, -- заявила она, разбудив меня с утра пораньше.

-- А с ними ты уже все бумаги оформила? -- поинтересо­вался я из чистой формальности, так как совершенно не смыс­лил в этих делах.

-- Да давно уж. Проснись!

Она выписала мне из газеты обведенный кружочком адрес, начертила на листочке подробный план, как их найти, и вручи­ла билеты на автобус, которые, как оказалось, купила еще вчера. Мне предстояло протрястись в нем семь часов. Три с половиной -- туда, столько же -- обратно. Да еще три часа пробыть там, в поселке, в ожидании обратного рейса.

Наскоро позавтракав, я, по совету Милы, оделся в свою новую дубленку, чтобы не замерзнуть в пути, сунул в карман пятьдесят рублей, которые она мне выдала на питание, ключи на случай, если ее не будет дома, и отправился восвояси. Ав­тобус отходил ровно в десять.

Приехав на автовокзал немного раньше, я прошелся вдоль рядов коммерческих ларьков, купил себе в дорогу бутылочку пива, пакетик соленых орешков, газету "Совершенно секретно" и только тогда уселся в Икарус, который должен был доставить меня в поселок Подгорный.

В салоне было тепло и уютно. Мое место оказалось у ок­на. Я немного опустил спинку сиденья, отодвинул ситцевую за­навесочку и углубился в чтение прессы. За все эти сумасшед­шие дни я, наконец-то, почувствовал некоторое расслабление. Впе­реди маячила новая жизнь. Пусть и не такая красивая, как мечталось, но зато спокойная. Красавица жена, милый ребенок, свое хозяйство. Мила, правда, говорила о том, что все это временно, что мы потом что-нибудь придумаем, но я, честно говоря, уже ничего другого не хотел. Я так устал от всего рискованного, что Подгорный рисовался мне Эдемом. Да и чего еще надо для счастья? Корова, банька, самогон...

Господи, каким идиотом я был эти три с половиной часа! Но, наверное, я и за всю жизнь никогда не был так счастлив.

До самого Подгорного доехало только пять человек, вклю­чая меня самого. Остальные сошли раньше. Кто в Каменке, кто в Тепловке, кто в какой-то Дьярке. Подгорный же был конечной точкой пути.

Да, пожалуй, тут меня не только Злой, а вся бравая ми­лиция не сыщет, даже если захочет, -- подумал я, выйдя из автобуса и оглядевшись по сторонам.

Я стоял посреди небольшой площади, даже площадки, по краям которой на деревянных ящиках и маленьких раскладных стульчиках восседали местные жители, в основном старые баб­ки, и неизвестно кому предлагали свой доморощенный товар. У кого банка с молоком, у кого ведро лука или картошки, вяле­ная рыба, яйца, мед и прочая снедь. Завидя приезжих, они оживились, наперебой приглашая нас совершить покупку.

Но все прошли мимо, даже не глянув в их сторону. Я по­дошел к одной из торговок, купил стакан семечек и, несмотря на то, что имел в кармане подробный план, начертанный Мили­ной рукой, спросил, как пройти по такому-то адресу.

Благодарная старуха, одетая в засаленную ватную телог­рейку и серый, побитый молью шерстяной платок, живо указала мне, тыча морщинистым, почерневшим от семечной пыли паль­цем правильное направление и объяснила, где надо повернуть.

Я двинулся по асфальтированной улочке, вдоль которой теснились небольшие частные домишки с покосившимися забора­ми. Картина была довольно удручающей. Лишь изредка можно бы­ло заметить более-менее приличное строение из кирпича. На­верное, в них жили местные буржуи, пополнить чьи ряды предс­тояло и нам с Милой.

Когда я дошел до поворота, асфальт кончился. Огибая лу­жи и колдобины, я свернул направо. Пройдя еще несколько десятков метров, обратился к мужику в тельняшке, склонивше­муся над колонкой. Надавив на железный рычаг, он жадно пил воду, с шумом хлеставшую прямо на его резиновые сапоги.

-- Послушайте, милейший, как мне найти дом номер семь по улице Садовой? -- крикнул я, боясь к нему приблизиться и быть обрызганным с ног до головы.

Мужик отпустил рычаг, выпрямился и вымученно посмотрел на меня.

Я повторил вопрос.

-- А... э-э.., -- пошатываясь, начал он, но почему-то замолчал.

Весь его вид живописал о хорошо проведенном накануне времени.

Я не стал его больше мучить и пошел дальше.

-- Э-э... -- снова услышал я и обернулся.

-- Там, -- с запоздалой реакцией лаконично объяснил мужик, махнув рукой в том направлении, куда я и шел, и снова припал к колонке.

Пройдя еще немного, я обнаружил то, что искал. Но это совсем нельзя было назвать кирпичным домом с банькой во дво­ре. На низенькой калитке, сбитой из трех широких досок, мас­ляной розовой , а некогда, может быть, и красной, но уже выц­ветшей от времени краской была означена цифра семь. За зава­ленным внутрь штакетником я без труда разглядел приземистое деревянное строение с залатанной рубероидом железной крышей. Все, что могло порадовать глаз, так это несколько облетевших фруктовых деревьев и веселенькие шторки, которыми были задернуты два маленьких оконца с покосившимися ставнями.

Сначала я подумал, что просто не туда попал, перепутав улицу. Я достал Людмилин чертеж и внимательно его изучил. Так и есть. На нем все выглядело совершенно иначе.

Вот точка, обозначающая автобусную остановку, вот ли­ния, ведущая сразу налево, потом линия ломается, изображая один поворот опять налево, а потом направо. А вот кружочком обведен квадратик -- это наш дом.

Я уже было собрался вернуться на исходную позицию и действовать соответственно начерченному плану, но в этот момент дверь дома распахнулась и на пороге появилась женщина лет пятиде­сяти в накинутом поверх халата старомодном драповом пальто с воротником из истлевшей светлой норки.

-- Вы к нам? -- крикнула она зычным голосом, помахав рукой. -- Вы по объявлению?

Я замер, не зная что ответить. Да, я сам читал это объ­явление: "Продается дом в Кузнецовском р-не. Обращаться: пос. Под­горный, Садовая, 7." Правда, никаких подробностей там указа­но не было, но по описанию Милы...

-- Вы насчет покупки? -- прервала мои рассуждения жен­щина в пальто, приблизившись и открыв передо мной калитку.

-- Да, но...

-- Ну, проходите, проходите, -- сделала она приглашаю­щий жест и отошла в сторону, пропуская меня.

-- Погодите, но мне сказали, что у вас дом кирпичный и баня есть. Может, я не туда попал? -- совершенно опешил я.

-- Да нет, -- пожала женщина плечами и ее пальто стало сползать вниз, -- Дом деревянный, старенький, сами видите, -- поправила она пальто, зябко поежившись, -- Да мы и прода­ем-то его всего за семь тысяч. Ну, поторгуемся, если что. Но тут сад неплохой. Рядом речка. Для дачи он неплох. У нас ба­бушка умерла, сами-то мы городские. Из Воронежа. Вот продаем теперь. А дача у нас уже есть, -- без умолку тараторила она.

-- Минуточку, -- остановил я ее, -- А задаток вы за не­го уже получили? К вам девушка... женщина, блондинка приез­жала? Давала задаток?

-- Нет. Никто к нам еще не приезжал. Вы первый, -- не­понимающе заморгала она.

-- Так. Ясно. Наверное, я улицей ошибся, -- с облегчени­ем вздохнул я, собираясь уйти. -- Извините, пожалуйста.

-- Ну как же? -- уголком рта улыбнулась женщина. -- Са­довая, семь. Объявление с неделю назад вышло. Я тут уже не­делю живу после похорон. Все в порядок приводила. Вот девять дней только завтра справим и можете покупать. А дом на меня давно оформлен. Могу документы показать.

-- Нет, не надо. Тут какая-то путаница вышла. Извините, -- я развернулся и решительно зашагал прочь. Потом обернул­ся, она еще стояла возле калитки и смотрела мне вслед, -- А это поселок Подгорный?

-- Да, -- утвердительно кивнула хозяйка и, надеясь на продолжение разговора, вышла на дорогу.

-- Извините, -- буркнул я и пошел дальше.

Вернувшись на стоянку автобуса, я снова достал из кар­мана листок с Людмилиными каракулями и попытался по нему со­риентироваться на местности. Но никакой дороги налево от площади не было. Там была дорога, по которой я сюда приехал. Я пожалел, что не спросил у Милы фамилию продавцов дома. Так было бы отыскать их гораздо легче.

Я опять подошел к бабке, у которой купил семечки.

-- Что, сынок? Чтоля не нашел? -- первой начала она.

-- Похоже, заблудился. А вы не знаете, не продает ли тут кто кирпичный дом с баней?

-- С баней? Ну, бань-то у нас тут не много. У Сальнико­вых, у Сидоровых, у Родиных, -- стала она загибать свои грязные пальцы.

-- У Виниченко есть, -- подсказала сидящая рядом с ней старуха, продающая банку соленых грибов и ведро моркови. -- Груздочков не хотите купить? Не дорого прошу, -- дополнила она, -- вкусные. К праздничку возьмите.

-- А где они все живут? Вы знаете? -- проигнорировал я ее предложение.

-- Да знаю, конечно. Но шоб кто дом продавал, не слыхи­вала. Можа скрывают шо? А, Петровна? -- толкнула она в бок свою соседку и, засмеявшись, закашлялась.

-- Да хто их знает? Они хорошо живут, богато. Зачем им продавать? -- начали они беседу уже между собой.

Я глянул на часы. Мой автобус должен был прийти только через два часа двадцать минут. Пожалуй, стоит употребить это время на поиски нужного дома, -- решил я.

Кое-как, перебивая друг друга, местные бабки рассказали мне, как найти тех, у кого имелись бани. Терпеливо их выслу­шав, я отправился на поиски.

Через полтора часа я опять вернулся на остановку, так и не добившись положительного результата. Никто из этих лю­дей ничего продавать не собирался.

Догрызя все семечки, я купил еще стакан. Что же могло произойти? Чего я напутал? Или Мила чего-то напутала? Что она скажет, когда я вернусь ни с чем? -- думал я, расхаживая взад и вперед в ожидании Икаруса. И какой-то червячок сомнения заполз в мою душу. Неожиданно. Вдруг. Я попытался отог­нать накатившие мысли. Слишком нехорошими они мне показались. Но они засели прочно, терзая и мучая.

Всю обратную дорогу я разглядывал в окно заунывный пей­заж. Опустевшие поля, почти совсем лысые деревья, кое-где еще не убранный подсолнечник, с закрученными вниз черными головками на пожухлом стебле и серое бескрайнее небо. Мне было тоскливо и жутко. Куда я еду? К кому? Зачем? Почему жи­ву на этом свете? Как живу? А за окном становилось все тем­нее и темнее...

Когда я вернулся в город, было уже около восьми вечера. Несколько раз позвонив в дверь, понял, что Милы нет и, дос­тав ее ключи, открыл сам.

Рыжий уже сидел возле двери. Потеревшись о мои ноги, он жалобно замяукал, прося еды. Я разделся, включил свет и за­шел в кухню. Первое, что бросилось мне в глаза, так это пух­лый длинный конверт, лежащий на пустом столе. Размашистым Милиным почерком на нем было написано: "Михаилу Леонидовичу Сиволапову. Лично".

Заползший в мою душу червячок сомнения проснулся, заше­велился, причиняя почти физическую боль. Оперевшись руками о край стола, я склонился над конвертом, боясь к нему прикос­нуться. Рыжий продолжал орать, требуя кормежки.

-- Да заткнись, ты! -- крикнул я, но все же открыл хо­лодильник, чтобы достать баночку Вискаса, который купил ему еще вчера.

Баночка оказалась на месте. Тут же стояла бутылка Сто­личной, которой перед моим уходом определенно не было, а ря­дом -- пустая хрустальная рюмка.

Почуяв запах своей пищи, Рыжий стал мяукать требова­тельнее и сильнее ударяться лбом о мою ногу.

-- Да на, жри! -- шлепнул я перед ним его банку. -- И как ты можешь есть такую гадость?

Рыжий умолк, залез в нее всей мордой и довольно зачав­кал, как маленький поросенок. Он ел жадно, выхватывая боль­шие куски мясного желе, было понятно, что его не кормили с самого утра. Значит, Мила отсутствовала уже давно.

Недолго постояв перед раскрытым холодильником, я выудил водку, рюмку и тарелочку с нарезанным сыром, оставшимся еще с завтрака, и выставил все это на стол возле конверта.

Так и не решаясь его распечатать, я наполнил заледенев­шую рюмку. Выпил не сразу, немного погрел в руке. Стоит ли? На пьяную голову будет сложнее совладать с собой. Как бы не наделать глупостей. Но как воспринять все случившееся на трезвую? Тем более, что глупостей я уже, кажется, наделал достаточно.

Водка была настолько холодной, что я не почувствовал ни вкуса, ни запаха. Даже и не подумав закусить, раскрыл кон­верт, потянул из него довольно объемистое, судя по толщине сложенных листов, письмо. Сразу на поверхность стола упала стодолларовая купюра. Проигнорировав ее, я опустился на та­буретку, закурил и только теперь был готов приступить к чте­нию.

Развернув вчетверо сложенные листы, я положил их перед собой. Письмо начиналось следующим образом:

"Милый мой Миша, не здороваюсь с тобой, поскольку утром мы уже виделись. Но хочу попрощаться, так как вряд ли мы когда еще увидимся. Во всяком случае, я на это искренне на­деюсь. На прощанье хотелось бы кое-что тебе рассказать..."

Я снова налил себе водки и выпил залпом. Через минуту алкоголь немного достал меня и, потушив сигарету, я смог продолжить читать.

"Начать, пожалуй, стоит с самого начала. Так и сделаю.

Когда я обнаружила твой шикарный, -- слово шикарный бы­ло заключено в ковычки, -- букет, не придала этому особого значения, решив, что это подарок Артема. Чуть было впросак не попала потом. Но речь не об этом.

Второй же твой презент -- искрящийся апельсин -- насто­рожил меня. Да и эти странные записочки, типа "Съешь меня". А когда нашла возле двери Рыжего, мне и вовсе стало страшно. Но все-таки я уже была готова встретить непрошенного гостя во всеоружии. Даже газовый баллончик с собой повсюду таска­ла. Спросишь, почему? Да потому, что, отправляясь в места не столь отдаленные, Потемкин искренне пообещал мне отомстить. Причем, как он сказал, скорее, чем я могу себе представить. В общем-то, он был прав. Я причинила ему достаточно зла, возможно столько, сколько он и не заслуживал. Но натура уж у меня такая -- ни в чем меры не знаю.

Суди сам, могла ли я себе позволить хоть на минуту расслабиться? Да меня пугал каждый незнакомый человек, садя­щийся со мной в лифт, или прохожий, идущий у меня за спиной. А тут такие подарочки!

Но я еще тогда не знала, что от тебя ожидать. Ужасно боялась. Ты, наверное, помнишь нашу первую встречу также хо­рошо, как помню ее я.

На свой страх и риск я пустила тебя в свою квартиру, рассудив так: если ты пришел от Потемкина и хочешь меня убить, то для чего вся эта романтическая прелюдия? Можно бы­ло просто в подъезде подкараулить. Поэтому у меня еще имелись сомнения на твой счет. Кто ты? Засланный казачок или нежданный принц под алыми парусами?

Но когда ты назвал меня Люсей, мои сомнения практически рассеялись. Этим дурацким именем меня звал единственный че­ловек -- Потемкин. И все же. И все же, видя твой неподдельно влюбленный взгляд, я еще продолжала немного сомневаться.

Окончательное прозрение у меня настало тогда, когда увидела твой загар -- смуглые только руки до локтя и лицо, остальное все белое, будто год в подвале просидел. А ведь лето только кончилось. Может в армии служил? Но на двадцатилетнего ты не тянул.

Когда ты заснул богатырским сном, я обнаружила в заднем кармане твоих джинсов паспорт. Естественно, внимательно изу­чила его. Мое внимание больше всего привлекли отметки о недавней дате его выдачи. Затем через одного приятеля навела о тебе справки, выяснив в итоге, что ты отсидел шесть лет за воровство.

Вот и все ответы на мои вопросы. Ты явился ко мне пря­мехонько из тюряги, где, видимо, познакомился с Потемкиным. И явился разыгрывать этот спектакль, чтобы обчистить меня до нитки. Пришел за Потемкинскими сокровищами.

Но тут мне бояться было нечего. Деньги я дома не держа­ла. И уж больно мне захотелось посмотреть, как будут развиваться события.

На то время, как ты знаешь, я встречалась с Артемом, вполне обеспеченным человеком, но с ним мне ничего не свети­ло. Он хоть и не жил со своей женой, разводиться все равно не собирался, жадный был до ощущения, да и не нравился мне вовсе. Поддерживала с ним отношения от нечего делать. Но я знала, что у него есть тайник, набитый долларами. Как о нем узнала, ты знаешь. Вышло случайно. Этот тайничок не давал мне покоя. А тут такая удача -- мой новоявленный любовник профессиональный вор.

Вот тогда-то мне и запал в голову план. Ты, Мишенька, выпей, наверное, водочки. В холодильнике стоит. Я ее специ­ально для тебя купила. А то ведь ты у нас мальчик нервный.

Нашел? Выпил? Вот и хорошо. А я продолжу.

Выдумала я для тебя душещипательную историю о том, что дала Артему взаймы все деньги Потемкина. Насочиняла и то, что он занимается наркобизнесом, чтоб тебе не так страшно было заняться своим прошлым ремеслом.

На самом-то деле он всегда политикой занимался. Соби­рался девятнадцатого ноября в областную думу баллотировать­ся. Деньги в тайнике не только его были, но и "товарищей по партии", кто его туда двигал. Он мне сам кое-что за рюмочкой рассказывал, не вдаваясь, конечно, в подробности. Но мне бы­ло достаточно и этого, чтобы понимать откуда что..."

Последовав ее совету, я выпил еще и снова закурил. Я пока не до конца понимал, что все, что случилось, случилось со мной. Казалось, что сплю и вижу кошмарный сон. И хочется скорее проснуться в своем старом доме, и услышать, как тетка Таисья накрывает стол к завтраку.

Наевшись до отвала, Рыжий запрыгнул ко мне на колени, свернулся клубочком и монотонно заурчал. Я машинально поче­сал его за ухом, и перед моими глазами опять поплыли ровные строчки:

"Я, конечно, рисковала. Рисковала оказаться твоей сооб­щницей и, в случае неудачи, очутиться на скамье подсудимых, рисковала и тем, что, обчистив Артема, ты, как вполне разум­ный человек, скроешься с этими деньгами, воспользовавшись моей помощью. Но в то же время я почему-то надеялась, что ты, если что, не выдашь меня. А кроме того, если и смоешься с деньгами, то хоть отстанешь от меня, посчитав, что выпол­нил указания Потемкина. В любом случае убивались сразу два зайца, а потому смысл затеять это у меня был.

Но все же я решила подстраховаться для начала. Встрети­лась с Артемом и попросила взаймы пять тысяч долларов. Он знал, что я женщина не бедная и все верну в срок. Да к тому же пообещала дать взаймы, если ему на избирательную компанию не хватит. Отказать он мне не мог.

Полученные от него деньги я завернула в газету, перевязала ленточкой и положила в шкаф. Если ты наметил смыться с воро­ванными деньгами, то прихватишь и эти, -- рассудила я про себя, -- но для этого тебе нужно будет либо забрать их сра­зу, либо вернуться ко мне после того, как побываешь у Арте­ма. Тогда у меня есть шанс обвести тебя вокруг пальца. За артемовские пять штук я не особо переживала, во-первых, они не мои, а во-вторых, все равно не собиралась ему их отда­вать. В суд он, что ли, стал бы на меня подавать? Так что я ничего не теряла.

Впервые оставив тебя дома одного, я ушла на свидание к Артему. Я была уверена, что ты не преминешь пошарить по всем углам. Когда же я потом рассмотрела сверток с деньгами, по­няла, что так оно и было. И бантик не так завязан был, и га­зета не так свернута. Но ты эти деньги не взял. И я поняла, что тебе пока можно доверять..."

Я уронил на себя пепел почти дотлевшей до конца сигаре­ты и обжог пальцы.

Эта женщина была абсолютно ненормальна, -- мелькнуло у меня в мыслях. -- Детективов, что ли, начиталась? Какое-то совершенно больное воображение. Потемкин был не прав, гово­ря, что она помешана на замужестве. Она была помешана на деньгах. Этого маневра с пятью тысячами я так и не понял. Понял лишь одно: был не прав, посчитав эти деньги, перетяну­тые лимонного цвета резинкой, сначала процентами, ссуженными Миле Артемом, а потом -- платой за привезенный кокаин. Так или иначе, этот момент все-таки сработал, хотя и не так, как предполагала Китова. Она просто лишний раз ввела меня в заб­луждение, дав сильнее увериться в происходящем.

Да, но что же там с кокаином? -- подумал я, чувствуя расслабление от количества выпитого. Теперь мне уже было не только обидно, но и любопытно. Я словно читал роман, где главными героями были незнакомые мне люди.

"... и, как выяснилось впоследствии, оказалась права. Ты принес мне пятьдесят тысяч долларов! Господи, какой же ты милый, Миша. Ни один мужчина меня так не радовал!

Теперь я была уже в таком азарте, что просто не могла остановиться и тут же выдумала поездку за кокаином, попутно выспросив тебя о том, знаешь ли ты, что это такое. Ты не знал и не злоупотреблял. Это, несомненно, было мне на руку.

Буквально за месяц до нашего с тобой знакомства я побы­вала в Стамбуле. Хотела заняться каким-нибудь бизнесом. Но у меня мало, что путного вышло. Зато пригодилось теперь. Я хотя бы узнала Стамбул и вполне могла наплести тебе о том, что ездила туда за наркотиками.

Что было дальше, тебе, думаю, описывать не стоит. Сам догадываешься. Походила по продовольственным магазинчикам, нашла в чайном продавца, ко­торый неплохо изъяснялся по-русски, тут же договорилась с ним, что тот запечатает мне сахарную пудру в два пакетика, по шестьсот граммов в каждый и отдаст, когда я за ними приду. За это пообещала ему десять долларов. Он был счастлив. Приг­лашал заходить еще. Даже чаем бесплатно угостил.

Потом я нашла проходной двор, догадываясь, что ты все-таки пойдешь со мной. А как же? Ведь мне было нужно вер­нуться и успеть зашить уже в свою куртку все деньги, пока ты бу­дешь меня ждать на углу.

Вот и весь номер. Ах, вот еще что: твоя дубленка стоила всего триста долларов, а мое платье "от Нины Ричи" -- пять­десят. Надо же мне было отчитаться перед тобой за четыре ты­сячи. Но дубленка все-таки хороша, не правда ли. Пусть она будет от меня подарком на память. Не мерзнуть же тебе в куртке Потемкина..."

Я сплюнул прямо на пол, не в силах читать дальше. Тако­го унижения я еще не испытывал никогда. Водка уже не помога­ла. Но я все же выпил еще, только теперь закусив заветренным кусочком сыра. Потревоженный Рыжий перестал потрескивать, спрыгнул с моих колен и, потянувшись, медленно побрел в комнату.

В пачке оставалась только одна сигарета. Прикончив ее, я оделся и вышел на улицу. Пошатываясь, добрел до ближайшего магазина и купил себе еще "Астры". Мне предстояла тяжелая ночь.

Когда вернулся, допил Столичную до конца и, уже будучи в сильном подпитии, опять взялся за письмо.

"... которая тоже останется тебе на память. Только уже от него.

Слушай, я вот сейчас подумала, а вдруг я все-таки ошиб­лась, и ты не знаешь никакого Потемкина? Вот смеху-то! Но все равно уже ничего не исправишь.

Так, ну, что еще? Наверное, все. Остается только доба­вить, что завтра в два часа дня в эту квартиру переедут но­вые хозяева. Все, что в ней находится, можешь оставить себе. Если поторопишься. Может, вынеся все во двор, устроишь яр­марку-распродажу?

Оставляю и сто долларов. На первое время тебе хватит, чтобы снять комнату в коммуналке. Потом как-нибудь устроишь­ся. Ты ведь классный "специалист".

Опасайся встреч с Кабановым. Мне будет искренне жаль, что из-за меня он тебя порвет, как грелку. А, хотя, почему из-за меня? Тебе ведь тоже надо было хоть немного думать го­ловой. Сам виноват.

Да! Чуть не забыла! О ребенке не беспокойся. Его не су­ществует. Это тоже моя маленькая уловка. Боялась, когда раскроется дело с сахарной пудрой, ты прибьешь меня. Надо было подстраховаться..."

Я выронил письмо, не дочитав лишь несколько строк. Го­лова кружилась, перед глазами все плыло.

-- Боже! В какое дерьмо! В какое дерьмо я вляпался! -- вслух запричитал я, раскачиваясь взад и вперед, как старый еврей на молитве. -- Какой дурак! Ведь Броненосец предупреж­дал меня, а мне...

А ведь это она убила Елену, -- уже мысленно продолжил я. -- Она, и ни кто иной! Хорошо, что я хоть жив остался. А хорошо ли это? Куда мне теперь идти? К Таисье просится? Да лучше бы сдохнуть! На мне долг в двадцать тысяч долларов. Мне нельзя тут оставаться. Или пусть убивает? -- пьяная путаница продолжала кружить голову. Я так и не видел выхода. -- Трой­ка, семерка, дама. Дама -- вот что мне выпало вместо туза!

Резкий телефонный звонок заставил меня прийти в себя. Шатаясь от стенки к стенке, я еле дошел до телефона и снял трубку:

-- Алло?

Молчание.

-- Да говорите же! Черт бы вас всех побрал! -- тут у меня мелькнула мысль, что это звонит Мила. Вот сейчас она скажет, что просто решила разыграть меня. Пошутила. И немед­ленно вернется. -- Алло! -- громче закричал я. -- Это ты?

-- Мила дома? -- услышал я мужской голос.

-- А-а-а, -- протянул я, -- кинутый Артем звонит, если не ошибаюсь? А меня тоже кинули! Нету ее. Не-ту, -- по сло­гам сказал я и хотел добавить что-нибудь еще, но в трубке раздались короткие гудки.

Свалившись на диван лицом вниз, я подумал, а не скооперироваться ли мне с этим бедолагой, но тут же отключился.

Проснулся лишь под утро. Настенные часы показывали по­ловину шестого. Рыжий, спавший у меня в ногах и почуявший мое пробуждение, спрыгнул с дивана и замяукал, прося еды. Не совсем еще протрезвев, я умылся, сложил в пакет свои брит­венные принадлежности и положил их на полочку в коридоре. Это все, что я собирался забрать отсюда с собой, не считая Рыжего, если новые жильцы не согласятся его оставить себе. Говорят же, что кошки привыкают к дому, а не к хозяину. Вдруг ему повезет больше, чем мне?

Зайдя в кухню, я обнаружил на столе, как и следовало того ожидать, опорожненную бутылку "Столичной", тарелочку с засохшим сыром, стодолларовую купюру и раскиданные листы Людмилиного сочинения на вольную тему. Заварив крепкого чая, я собрал их и дочитал до конца.

"... так что уж извини за такое кощунство.

Искать меня в этой стране даже не пытайся. У меня уже заранее было все заготовлено для выезда за границу. Куда -- это останется для тебя тайной. Мало ли куда может отправиться женщина, имеющая в активе почти сто пятьдесят тысяч долла­ров! Да к тому же не гнушающаяся никакой работы. Оглядываясь назад, думаю, а неплохие все-таки у меня были мужчины. За красивые ночи со мной они красиво платили. Я никогда не была дешевкой!

Прощай, Миша. Желаю тебе счастья. Думаю, мои уроки пой­дут тебе на пользу. Даже в плохой ситуации можно найти для себя что-то ценное. Хотя бы на будущее. Так что ни о чем не жалей и не держи на меня зла. Подумаешь! Две тысячи зеле­неньких всего-то и подарил мне. И то с твоей халупой в ос­новном мне самой пришлось возиться. А что касается двадцат­ки, так она тоже не твоя. Гораз­до сильнее досталось Потемкину и Артему. Тебе грех жаловать­ся".

В самом конце письма под знаком P.S. имелось дополне­ние: "Мне было весело и хорошо с тобой. Добрая память о тебе навсегда оста­нется в моей душе".

О какой душе эта дама вела речь?!