Любительский перевод детективного романа кубинского писателя Леонардо Падура. Книга 1. Pasado perfecto / Безупречное прошлое (1991)
(Стр. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19 )
-------------------------------------------
Он поднял крышку кофейника и увидел, как из горящих недр вытекает темный кофе. Свет уже начал проникать сквозь деревья в окна кухни, и он добавил в напиток четыре ложки сахара. Утро обещало быть солнечным, и ему хотелось надеяться, что уже не будет так холодно. Размешав кофе в кофейнике, пока сахар не растворился, и взболтав его до состояния густой кремовой пены, он налил себе полчашки, чтобы начать думать.
Тамара спала наверху. «До семи осталось десять минут, после этого она проснется», – прикинул он, закуривая первую сигарету. Это был повторяющийся ритуал, без которого он не мог начать жить свой каждый день. И тут ему пришла мысль о том, что произойдет, если он влюбится в Тамару. «Не могу себе этого представить», – сказал он себе, и даже покачал головой, чтобы отрицать сам факт, – «не верю в это», – пытался убедить он себя, но увидел свою одежду и одежду Тамары на стуле, куда он положил её до того, как пойти и приготовить кофе. Его тщеславие мужчины и незабываемая ночь позволяли ему думать, что он победил Рафаэля Морина, и он сожалел о том, что еще не поделился с Тощим второй частью сюжета про свои подвиги завоевателя, хотя он понимал, что не должен, но так хотелось.
– Доброе утро, лейтенант, – произнесла она, и он почти вскочил со стула, и в этот самый момент понял – да, он уже не сбежит, потому что он влюбился.
Ему нравилось слышать женский голос в начале дня, и ему казалось, что Тамара еще красивее в домашнем халате, едва застегнутом, с припухшими губами и с одной стороной лица, отмеченной складкой подушки, и этими её дерзкими непобедимыми локонами. Её волосы закрывали лоб и глаза, покрасневшие от недосыпания, но он видел, что она владеет собой и ведет себя как женщина, которая довольна положением вещей. Она из тех, кто может петь даже во время уборки, и теперь она подходит к нему, целует его в губы и только потом просит налить ей кофе. Все это так буднично, и он растерялся.
– Жаль, что в этом мире приходится работать, не так ли? – сказала она и спрятала улыбку в чашке.
– Что произойдет, если в эту дверь сейчас войдет твой муж? – спросил Конде и приготовился выслушать еще одно признание.
– Я бы угостила вас обоих этим кофе, и у вас не осталось бы другого выбора, кроме как сказать, что он очень вкусный…
Он проехал в переполненном автобусе, незаметно улыбаясь, затем прошел шесть кварталов и продолжал улыбаться, вошел в Центральный участок, и все видели, как он улыбается. Он все еще смеялся, когда поднимался по лестнице и когда входил в свой кабинет, где его ждал сержант Мануэль Паласиос, положив ноги на стол с газетой в руках.
– Что с тобой? – спросил его Маноло и тоже засмеялся, предчувствуя хорошую новость.
– Ничего, сегодня отличный день, и я с нетерпением жду свой сюрприз… Что нового, напарник?
– А, я думал, ты что-то принес. У меня все также и ничего нового. Что нам делать с Масикесом?
– Допрашивать заново, пока он не устанет. Он единственная наша ниточка. Ты видел Патрицию?
– Нет, но она оставил охраннику сообщение, что поехала на предприятие. Вчера там закончили в 20 часов вечера, и я думаю, что сегодня там есть что-то.
– И ты уже видел отчеты?
– Пока нет, я приехал и только начал читать эту газету. Тут такие ужасы пишу, дружище, в этом мире уже становится страшно…
Конде улыбнулся, и он мог еще долго смеяться, но ответил:
– Ладно, читай внимательно. А я пока посмотрю отчеты, связанные с Масикесом.
– Спасибо, напарник. Желаю, чтобы ты всегда просыпался в хорошем настроении, – сказал сержант и повернулся к столу.
Конде предпочел спуститься по лестнице и при этом подумал, что он в хорошей форме и еще способен сочинять. Вот бы написать простенький рассказ о любовном треугольнике, в котором персонажи будут жить, поменявшись ролями, и жизнью, которую они уже пережили. Это была бы история любви и ностальгии, без насилия и ненависти, с рядовыми персонажами и обычными событиями, такими как жизнь знакомых ему людей. «Писать следует о том, что он знаешь», – сказал он себе и вспомнил Хемингуэя, который сочинял о том, что знал.
В вестибюле он свернул к Информационному отделу, из которого в этот момент выходил капитан Хоррин, который выглядел измученным и растерянным, как выздоравливающий после долгой болезни.
– Доброе утро, маэстро. Что с вами? – он пожал ему руку.
– Одного уже задержали, Конде.
– Так это хорошо.
– Не так хорошо. Мы допрашивали его прошлой ночью, и он сам признался. Тебе следует увидеть его, он упрям и силен, настоящий мерзавец, и реагирует так, как будто его ничего не волнует. А ты знаешь, сколько ему лет? Шестнадцать лет, Конде, шестнадцать. Я, прослуживший в полиции тридцать лет, до сих пор удивляюсь таким вещам. Просто у меня нет выхода… Слушай, он признался, что он ударил мальчика, чтобы отобрать у него велосипед, и говорил это так, как будто он говорил о мяче, и с тем же спокойствием взял вину на себя.
– Но он уже не ребенок, капитан. И как его поймали?
Хоррин улыбнулся, покачал головой и провел рукой по лицу, словно пытаясь разгладить морщины, покрывшие его лицо.
– Его опознали свидетели, потому что он ехал на велосипеде убитого, очень счастливый и беззаботный. Ты знаешь, что есть люди, которые делают такие вещи только для того, чтобы подтвердить своё эго?
– Я читал про это.
– Забудь о книгах. Если ты хочешь это проверить, то вот тебе пример. Этот случай… Я не знаю, Конде, но я действительно думаю, что мне пора на пенсию. Это причиняет мне все больше и больше боли…
Хоррин едва заметно поднял руку в знак прощания и шагнул к лифту. Конде смотрел, как он уходит, и думал, что, возможно, старый волк прав. «Тридцать лет – это слишком долго для этой профессии», – сказал он себе и толкнул дверь Информационного отдела.
Там его ждала приветственная улыбка девушки, которая устроилась напротив стола сержанта Далии Акосты: она была дежурным офицером департамента, и всегда поражала своей роскошной шевелюрой.
– Есть что-то от пограничников?
– Немного. При таком северном ветре уплывающих людей не так много, но смотри, это только что прибыло из Восточной Гаваны. Читай.
Конде взял компьютерную распечатку, предложенную ему сержантом, и с трудом прочитал заголовок:
«Неопознанный труп. Признаки убийства. Признаки борьбы. Дело открыто. Предварительный отчет о вскрытии: от 72 до 96 часов со дня смерти. Найден в пустом доме у моря. Январь 5/89, 11: 00 вечера».
Он быстро положил распечатку на стол.
– Когда это прислали, Далита?
– Десять минут назад, лейтенант.
– И почему ты мне не позвонила?
– Я позвонила, как только это поступило, и Маноло сказал мне, что вы скоро приедете.
– Есть еще какая-нибудь информация?
– Вот этот отчет из судебной экспертизы.
– Дай их мне, сейчас верну. Спасибо.
(Воспоминания)
Конде тогда уже носил форму, всегда ходил с портфелем и ловил себя на том, что часами просиживал в архивах за стареньким компьютером, который казался ему загадочным и потрясающе эффективным окном в неизведанное. Он носил пистолет на поясе, но не возражал против фуражки, хотя и старался никогда ее не надевать после того, как прочитал в журнале, что это причина номер один облысения. В тот день было почти девять часов вечера и единственное, о чем мечтал Конде – рухнуть в постель, и он как раз размышлял о сне по пути к автобусной остановке, когда услышал настойчивый гудок и выругался, как всегда проклинают тех, кто так гудит. Когда же он посмотрел, чтобы разглядеть машину, то увидел парня с поднятой рукой, которой тот махал ему в знак приветствия над крышей его машины. «Это он мне? Ну да». Блеск лобового стекла не позволял ему хорошо разглядеть парня, и было темно, поэтому он подошел в надежде поймать попутку. Они не виделись около пяти лет, но и через сто лет Конде узнал бы его.
– Черт возьми, братан, у меня чуть не отвалилась рука, пока я до тебя докричался, – сказал он, улыбаясь, как всегда, и Конде почему-то тоже улыбнулся в ответ.
– А… Рафаэль, Конде поприветствовал его и просунул руку в окно, он крепко пожал мне руку, – давно я не видел тебя. А как Тамара поживает?
– Ты едешь к себе домой?
– Да, я сейчас закончил и иду.…
– Садись, я подвезу тебя до Ла Вибора.
Конде сел в его «Ладу», от нее пахло кожей, краской и чем-то новым. Рафаэль рванул с места, и это был последний раз, когда они разговаривали.
– Чем сейчас занимаешься? – спросил Конде, как спрашивал всех своих знакомых.
– Там же, в Министерстве промышленности, посмотрю, что получится, – сообщил он как можно беззаботнее тем же приветливым голосом, который он использовал в общении с приятелями, такой отличный от того жесткого и более убедительного голоса, который он использовал на трибунах.
– И тебе уже выдали собственную машину?
– Нет еще, эта служебная, вот бы она была моей. Я только что вышел с собрания в Торговой палате, и я так на бегу провожу свою жизнь. Это тяжелая работа…
– А как Тамара? – Конде настаивал.
Рафаэль ответил ему, что у неё все в порядке, работала в социальной службе, а сейчас перешла в новую клинику, которую открыли в Лоутоне. Нет, детей у них пока нет, но в скором времени планируют.
– А у тебя как дела?
Конде попытался посмотреть, какой фильм крутят в кинотеатре «Флорида», пока они проезжали через Агуа-Дульсе, и подумал: «Не рассказывать же ему, что у меня дела идут не очень хорошо, что я бюрократ, обрабатывающий информацию, что в прошлом месяце Тощему снова сделали операцию, что я не знаю, почему я женился на Мартизе», – но у него не хватило духу.
– Хорошо, дружище, хорошо.
– Заходи как-нибудь к нам домой, и мы выпьем, – предложил Рафаэль, когда они доехали до угла Десятого октября и Долорес. А Конде подумал, что до сих Рафаэль никогда не говорил ничего подобного, ни Тощему, ни Кролику, никому из них. И когда тот притормозил на светофоре, чтобы Конде мог выйти, то ответил ему:
– Ладно, как-нибудь. Передавай привет Тамаре.
И они снова пожали друг другу руки, и Конде увидел, как Рафаэль свернул на улицу Санта-Каталина, мигнул красный индикатор, дважды подал звуковой сигнал на прощание и уехал в новеньком пахнущем автомобиле. Ему тогда подумалось: «Это засранец заинтересовался и лезет ко мне в друзья, потому что я полицейский». И это был последний раз, когда он видел Рафаэля Морина.
Теперь у него не сияли глаза и голос не разносился над толпой, а на его лице уже не было безупречного блеска, эдакого свежевыбритого, умытого, выспавшегося. Ему не доставало той безошибочной, уверенной улыбки, которая излучала свет и сочувствие. Кажется, он потолстел с болезненной упитанностью, и ему срочно нужно было причесать свои каштановые волосы.
– Да, это он, – сказал Конде, и судебный эксперт снова накрыл тело простыней, словно занавесом в последнем акте пьесы, лишенной очарования и эмоций.
– Кого я вижу, друг мой, – сказал Конде, и подумал: «Он темнее, чем асфальт».
Лейтенант Рауль Буз улыбался, и его белые зубы молодого человека светились на его темном лице. Глядя на этого человека свыше семи футов и весом триста фунтов, Конде начинал нервничать только при одном его виде. «Как он может быть таким огромным», – сказал он про себя, когда встал и пожал руку следователю Раулю Бузу.
– Ты ведь уже знаком с сержантом Мануэлем Паласиосом, не так ли?
– Да, – сказал Буз, и тоже улыбнулся Маноло, затем устроился на диване, занимавшем одну из стен кабинета. – Так именно этого человека ты искал?
Конде кивнул и объяснил ему историю исчезновения Рафаэля Морина Родригеса.
– Что ж, я передаю его тебе в упаковке, коллега. Это будет самое легкое дело в твоей жизни. Посмотри на это, – и он передал Конде папку, лежавшую на диване. – На одном ногте у него был волосок с капиллярной кровью. Полагаю, это кровь человека, который его убил.
– А что говорит вскрытие, лейтенант?
– Яснее ясного. Он умер 1-го числа вечером или 2-го числа рано утром. Криминалисты не уверены, потому что с наступлением холода тело неплохо сохранилась, и поэтому никто не знал, что там был труп. У него перелом второго и третьего шейных позвонков, который сдавил спинной мозг и стал причиной его смерти, а также сильный, хотя и не смертельный, ушиб головного мозга.
– Но как это произошло, лейтенант, как все могло случиться? – вскочил Маноло, не глядя на папку, которую Конде протянул ему.
Лейтенант Рауль Буз, начальник группы криминалистов Восточной Гаваны, посмотрел на свои ногти, прежде чем заговорить.
– Вчера, около десяти часов вечера, в участок Гуанабо позвонили и сказали, что в пустующем доме чувствуется странный запах и что замок на двери взломан. В квартале всего два дома: этот, который зимой пустует, и дом женщины, которая звонила, её дом находится примерно в двухстах метрах. Жители квартала Гуанабо пошли посмотреть и нашли труп в ванной. Все указывает на то, что он умер, упав в ванну, но сила удара настолько велика, что он не мог сам поскользнуться, Паласиос. Его толкнули, и до этого произошла драка, возможно, очень короткая, в которой мертвый поцарапал убийцу и вырвал у него волосы, которые мы исследовали. Это белый мужчина, лет сорока, рост от пяти четырех до пяти восьми и, конечно же, темноволосый… И это только для начала.
– Этого достаточно, лейтенант, – сказал Конде.
– Но есть кое-что, что усложняет историю. Возможно, убийство не было преднамеренным, но потом произошло что-то очень странное. Убийца раздел жертву догола и снял с него одежду, нет ни портфеля, ни кожаной сумки, которые убитый вероятно держал в руках незадолго до драки, потому что у него на обеих руках остались обрывки кожи. И портфель, должно быть, весил довольно много и он перекладывал его из одной руки в другую.
– А другие следы, от машин или что-то в этом роде?
– Ничего. Свежие отпечатки принадлежат мертвецу, они есть на сломанной двери, на кухне, на кресле в гостиной и в ванной. Похоже, он там кого-то ждал, почти наверняка убийцу. И мы прочесали близлежащую местность, и нигде не было обнаружено ни портфеля, ни одежды убитого. Но этот случай несложный, не так ли?
– Не возражаешь, если через два часа я позвоню тебе, чтобы подтвердить, что убийцу зовут Рене Масикес? – спросил Конде, вставая и поправляя пистолет, выглядывавший из-за пояса.
Конде подумал зажечь сигарету, но остановился. Он отложил ручку и принялся возиться с затвором. В тишине кабинета этот монотонный звук отдавался гулким эхом.
– Ну что, Масикес? – спросил наконец Маноло, и Масикес поднял голову.
«Какой двуличный», – подумал Конде. Он больше не был похож ни на оживленного аниматора с первой встречи, ни на придирчивого библиотекаря на допросе. Одного дня в камере хватило, чтобы превратить начальника отдела в образцового бродягу, а дрожь в его руках наводила на мысль о страшной и разрушительной тайне.
– Он сам был виноват, – сказал Масикес и попытался выпрямиться в своем кресле. – Именно он устроил весь этот хаос, когда понял, что его раскроют. В остальном я не знаю, как это произошло.
– Я думаю, знаете Масикес, – настаивал Маноло.
– Это просто манера выражаться. Я плохо объясняю даже себе… Он пришел ко мне 30-го вечером и сказал, что люди из «Митачи» перенесли поездку и что это доставит проблемы. Какие точно проблемы я не знал, хотя предполагал, что это будет что-то связанное с деньгами, и он сказал мне, что ему придется уехать из страны. Я объяснил ему, что это безумие, что это не так просто, и он сказал мне, что на лодке это легко, и что у него есть десять тысяч кубинских песо и примерно две с половиной тысячи долларов, чтобы заплатить за лодочника, и что я должен найти его для него. Именно тогда он начал шантажировать меня банковским счетом и автомобилем. Я до сих пор не знаю, как ему удалось сделать ксерокопию этих бумаг, но они у него были. Про машину он придумал, что подарили её ему, а он подарил мне, но так как она нас выдавала, то мне пришлось бы ее продать. Я настаивал на том, что это безумие, и сказал ему, что он играет со мной нечестно, а он ответил мне, чтобы я нашел для него лодку и забыл обо всем остальном. По правде говоря, я даже не пытался искать лодочника и лишь искал какой-нибудь способ вернуть эти бумаги.
– Убив его, Масикес?
Мужчина отрицательно покачал головой. Это был механический жест, яростный, как и дрожание его рук.
– Нет, сержант, каким-нибудь другим способом… Но чтобы выиграть время, я сказал ему, что заказал катер на рассвете первого числа. После вечеринки 31-го числа, я сказал ему, что сейчас лучшее время для отплытия, шкипер получил разрешение на рыбалку, и мы должны быть в Гуанабо в четыре. Он уже воображал себя за пределами Кубы и был еще более раздражительным и высокомерным, чем когда-либо. Паршивое дерьмо, скажу я вам, радуйтесь, что никогда с ним не встречались… Я думаю, мне следовало прекратить все это с самого начала. Но знаете ли вы, парни, что такое страх? Страх потерять все, в лучшем случае попасть в тюрьму, стать никем. Вот почему я сделал то, что сделал.
Он продолжил рассказ:
– Я заехал за ним домой после того, как мы ушли с вечеринки, и поехали в Гуанабо. Я припарковался вон там, у реки, и сказал ему, что собираюсь встретиться с лодочником, после чего я пошел на пляж и пробыл там некоторое время. Когда я вернулся, то рассказал ему, что все запланировано на вечер, а он обругал меня. Я никогда его таким не видел, он был в ярости, обозвал меня идиотом и хуже того, и сказал возблагодарить его, что он уезжает, иначе бы он уволил меня, и еще тысячу гадостей наговорил мне. Затем мы зашли в дом, и я знал, что зимой этот дом всегда пустовал, потому что хозяин сдавал его в аренду до сентября. Мы вошли, и я попросил его подождать там до вечера, потому что рано уезжать, типа так сказал мне лодочник, а сам я поехал в Гавану.
– И о чем вы тогда думали, Масикес?
– Думал?.. Ни о чем таком. О том, что мне делать ночью – как пойти к нему и сказать, что все готово. Тогда-то мне и пришла в голову мысль забрать у него портфель, в котором у него были документы, и сказать ему, чтобы сам искал себе лодочника. И знаете, парни, что перво-наперво он сказал мне, когда я приехал? Что он напишет мне из Майами и расскажет, где он спрятал фотокопии, что копии хорошо хранятся и никто не найдет их. Тогда мне стало не по себе, и я высказал ему все, что я о нем давно думал. И он набросился на меня, дал мне пощечину, обозвал меня, а потом он ударил меня вот здесь, над ухом, и именно тогда я толкнул его, а он упал на край ванны… Так все и было, – сказал Масикес и втянул голову в плечи.
– И вы положили панамское досье и все остальное в корпоративные бумаги, верно?
– Я должен был защитить себя, потому что я подозревал, что он собирается подставить меня. Мне пришлось защищаться от мерзавца, – бормотал он из последних оставшихся у него сил.
– И вы думали, что скроете все это, Масикес? – спросил Конде и встал. На мгновение он пожалел этого постаревшего и побежденного человека, но это была лишь мимолетная мысль. Картина преступления не смогла побороть чувство отвращения, которое вызывала у него вся эта история. – Что ж, вы ошиблись, потому что вы такой же, как ваш покойный начальник. Вы с ним из одного теста. И не думайте, что на этом все, для вас эта история только началась, – сказал он, посмотрел на сержанта Мануэля Паласиоса и покинул кабинет. Головная боль зародилась у него за глазами и распространилась по лбу, злая и цепкая.
(Продолжение следует...)
