Узкая тропа, черной змейкой извивающаяся между молодыми кустарниками, ведет на вершину, которая на военной карте обозначена цифрой 192. Отсюда, как на ладони, виден Севастополь и его бухты, причудливо врезанные в скалистые берега. Жаркое солнце, которое немилосердно жгло днем, подбившись далеко к западу, уже не палит, а только нежит теплотою юга. Спокойное, как зеркало, бирюзовое море дышит только у берега, неустанно набегая на острые зубья прибрежных скал. От его широких просторов веет на вершину тихим, ласковым ветерком. Еле-еле движутся листья кустарника.
Долго не хочется отрывать взгляда от нежных красок моря, от вьющихся над ним чаек.
— Здесь в дни обороны было очень жарко, — вдоволь налюбовавшись морем, произнес мой спутник, бывалый моряк.
Это был человек высокого роста, плотный, широкоплечий, исполинской силы. Пальцем он начал считать глубокие воронки, но скоро сбился. Их были сотни. Вокруг нас не было метра земли, не вспаханного взрывами бомб, снарядов, тяжелых мин.
— Помните нашу встречу здесь в дни обороны? Я сражался поблизости. И хорошо помню дни второго штурма Севастополя.
— Да, помню, — не отрывая глаз от места, где находился дзот, подтвердил я.
— Тогда еще город был, как город, а теперь одни коробки, — продолжал моряк.
Я вынул записную книжку и раскрыл страницы, озаглавленные: «Здесь должен быть воздвигнут памятник».
...По широкому трапу сходили моряки. Теплый морской ветер трогал их шершавые лица. Они выстроились, равняясь на бело-голубое полотнище флага. Это были самые смелые, это те, что в первых схватках с врагом не посрамили доблести моряцкой. Им выпало счастье на суше умножить честь черноморцев.
В коротких напутственных речах командиры кораблей призывали сражаться так, как матрос Кошка, во всем следовать славным русским воинским традициям. Крепкие объятия, горячие поцелуи и — колонны двинулись на передний край. К ним присоединились краснофлотцы береговых частей и училищ. В этих колоннах был матрос Калюжный, были будущие обитатели дзота № 11.
Семь моряков, чьи сердца морская стихия слила в одно большое благородное сердце, встали в этом дзоте на защиту Севастополя.
...Вечерело. Солнце все ниже и ниже опускалось к бирюзовому морю, которое постепенно принимало лиловую окраску. Чайки, отлетая на ночлег, как бы прощались с заходящим солнцем жалобными криками. Багровый диск погружался в морскую пучину. Лишь небольшой серп забрезжил огненными лучами, но вот и он скрылся в далекой бездне, брызнув на прощание золотыми нитями. Этим красивейшим зрелищем молча любовались обитатели дзота.
— На кораблях уже флаги спущены, пора и нам на отдых, — улыбнувшись, произнес командир дзота, краснофлотец Раенко. — Спать будем по очереди, слышите — артиллерийская канонада совсем близко от нас.
Первым нес вахту Дмитрий Погорелов. К полуночи все затихло. Дмитрий вышел из дзота и огляделся вокруг. Постояв немного, он поднял глаза к черной глубине неба, испещренной мириадами сверкающих звезд.
Осторожно, словно боясь кого-то потревожить, он вынул кошелек и еще осторожнее раскрыл его и начал всматриваться в едва освещенное восходящей луной давно знакомое лицо своей любимой. Задумчивые глаза смотрели на него с фотографии.
— Эх, хорошо было бы здесь погулять с подружкой. Эх, если бы не этот фашистский гад...
С визгом над дзотом пронеслись самолеты, держа путь на Севастополь. Дмитрий быстро закрыл кошелек и еще раз, может быть, в сотый, обвел глазами горизонт. Над Севастополем вспыхнул лес прожекторов. В южное звездное небо помчались, будто струйки огня, трассирующие пули. От взрывов тонных бомб содрогнулась земля, разбудив гарнизон дзота.
— Так его, гада, так его, глядите, как угостили, — произнес Дмитрий, не отрывая глаз от объятого пламенем самолета.
Зажатый лучами прожекторов немецкий бомбардировщик быстро потерял высоту и упал вблизи дзота. Раздался оглушительный взрыв, и к небу потянулись языки пламени. Сопроводив бомбардировщика до земли, лучи вновь начали шарить по звездному небу и, быстро нащупав другой самолет, осветили цель нашим зенитчикам.
Начало светать. Перед собой моряки увидели покрытые виноградниками скалы гор с их лысыми вершинами, окаймленными лесом. Небо было безоблачно, благоухала и зеленела земля. Вкусно позавтракав, моряки взялись за чистку оружия, за учебу, писали письма домой, своим любимым, товарищам по флоту.
Шли дни. Краснофлотцы обжились, мужественно переносили тяготы обороны. С командного пункта однажды позвонили: «Приготовиться к бою. Враг овладел высотой 175,8».
Эта высота была в двух километрах от дзота. Каждый занял свой боевой пост. Со свистом проносились немецкие снаряды и мины.
— Перелет... Недолет... — частыми замечаниями сопровождали их моряки.
В полдень появилось звено бомбардировщиков. Оно шло на небольшой высоте. Раенко направил ввысь бинокль и отчетливо увидел паукообразную свастику. Не успело еще отбомбиться это звено, когда на подходе показалось второе. Два часа длилась воздушная бомбардировка, а затем вновь начался артиллерийский обстрел переднего края. Воздух наполнился гарью. Облака дыма и пыли затянули горизонт, на время скрыв солнце. Наступили тревожные минуты.
— Севастополь в опасности. Мы призваны защитить столицу черноморских моряков, — горячо говорил командир дзота Раенко. — Так давайте поклянемся родному Сталину бить врагов так, чтобы они не смогли пройти в Севастополь.
Взоры всех были обращены на небольшой портрет Сталина. И в эту тревожную минуту каждый боец маленькой крепости дал себе, родине, Сталину клятву не отступить ни на шаг.
Артиллерийская канонада затихла. Моряки готовились к отражению атаки. Но немцы не шли. Прошло 15—20 минут, и вновь на склонах высоты начали рваться снаряды. Так, с перерывами, то затихала, то возобновлялась канонада. А когда наступили сумерки, враг начал вести методический огонь по тылам, отсекая передний край от глубины обороны.
Ночью в дзоте не спали. Вахтенные зорко всматривались в туманную даль, где время от времени появлялись огненные блестки. Становилось скучно, незаметно подкрадывался сон. Но на вооружении дзота, помимо пулемета, двух полуавтоматов, семи винтовок, двухсот гранат и двухсот бутылок с горючей жидкостью, находились гитара и балалайка. И в это время Сергей Раенко рванул по струнам балалайки. На гитаре ему аккомпанировал Алексей Калюжный. Дзот заполнился любимой моряцкой песней:
Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали...
Ночь была на исходе. Раенко взглянул на часы. «Время к утру, а рассвета еще и не видать», — произнес он, зевая. Прошло еще полчаса. Однако наступление рассвета затягивалось. Над Севастополем нависла пасмурная погода. Тяжелые сплошные облака обложили все небо. Прерывистый ветер с завыванием гнал с моря тучу за тучей. Казалось, в такую погоду можно было и не ждать немецкой атаки. Но ровно в 7 часов возобновилась артиллерийская подготовка, она длилась несколько часов. Не успело еще рассеяться эхо последнего залпа, как вахтенный заметил в тумане движение большого подразделения. Мгновенно сыграли боевую тревогу. В полукилометре от дзота немцы рассыпались в цепь и во весь рост приближались к высоте, на склонах которой непрерывно рвались тяжелые мины.
— Без команды огня не открывать, — приказал командир, не отрывая глаз от бинокля.
Дмитрий Погорелов покрепче сжал рукоятки «Максима». Остальные не отрывали указательного пальца от спусковых крючков. Раенко связался с командным пунктом и доложил:
— На высоту движется не меньше немецкого батальона. Дзот № 11 готов к отражению атаки. Есть... добро... будет выполнено, — произнес Раенко и, положив трубку, обратился к экипажу дзота: — Слушай меня. Командование приказало высоту удержать любой ценой. Нам будет выслано подкрепление.
На лицах своих подчиненных Раенко прочел: «Удержим!» Он взял бинокль, хотя и без него уже можно было разглядеть, что на долю каждого из них приходится по меньшей мере 20—30 фрицев. Дзот притаился. Хотя на мушке пулемета и винтовок уже висели немцы, но еще не раздалось ни единого выстрела.
Враг шел смело. Шел словно не в бой, а на парад. В 100 метрах от дзота сырой воздух прорезали очереди автоматов. Из дзота никто не отвечал, и немцы, расхрабрившись, прекратили стрельбу и прибавили шаг. От подножия высоты их отделяло каких-нибудь 50 метров. Какую силу воли надо иметь, чтобы в 50 метрах от себя видеть смертельного врага, готового раздавить тебя, и удержать палец, лежащий на спусковом крючке! Но разум подсказывал: подпустить врагов поближе и уложить как можно больше. Прошла еще минута, вторая... Эти минуты казались вечностью. Смертельная стена сжимает тебя. Хочется произвести спасительный выстрел, но останавливает приказ и разум.
Вот немцы уже в 20 метрах.
— По фашистской гадине, огонь! — послышалась команда, и моряки в упор открыли огонь по немцам.
Вот падает первый немец, второй, третий, десятый... Вражеские цепи прильнули к земле, но мишень по-прежнему отличная, и почти каждая выпущенная пуля попадала в цель. «Максим» работал вовсю. Прикрываясь бугорками, кустами, начали отползать оставшиеся в живых немцы, пули летели им в спины. После короткого перерыва появилась вторая, третья немецкие цепи, и те, кто приближался к дзоту, падали у его подножия, разорванные осколками краснофлотских гранат.
Больше часу длилась атака. Разогрелся пулемет, но прекратить стрельбу нельзя было ни на минуту, и когда пулемет извергал огонь, Мудрик подливал в него воду. Атака отбита. Со смежной высоты немцы начали обстреливать горстку моряков из тяжелых минометов. Но дзот мин не боялся. Переводя дыхание, моряки посмотрели друг на друга. С их раскрасневшихся лиц струились ручейки пота. Завизжал зумер полевого телефона. Раенко вытер рукавом тельняшки пот и снял трубку.
— Не отвечаем? Как? Только услышали... Атака отбита. Все живы. Подкрепление? Нет, не прибыло. Патронов и гранат пока хватает.
Раздался грохот. Вблизи дзота упало три тяжелых снаряда. Это немцы возобновили очередной артиллерийский обстрел. Он длился недолго. Вновь начали подползать немецкие цепи. Вновь моряки испытали свою выдержку, не открывая ответного огня до тех пор, пока враг не подошел к своим трупам. Но и на сей раз немцы уже не шли, а ползли, ведя автоматный и пулеметный огонь по нашим амбразурам и траншеям.
— Новенькие, — тихо проговорил Калюжный.
— Дадим им духу, как стареньким, — ответил Василий Мудрик, чья очередь была вести огонь из пулемета.
На сей раз немцы применили новую тактику. Они двигались в обход дзота. Это угрожало морякам быть окончательно отрезанными от своего тыла. Быстро перетащив пулемет в ячейку траншеи, открыли огонь по большой группе противника, подходившего слева. Разгорелась неравная схватка, но немцы, оставшиеся в живых, вынуждены были откатиться.
Уставшие моряки не думали о сне. Они ловко набивали ленту за лентой, прочищали пулемет и винтовки. К полудню начало немного проясняться. Лохматые облака тяжело плыли по небу. В промежутках между облаками появлялись лучи южного солнца, лаская сырую землю.
Из облаков вынырнули тяжелые самолеты. В район дзота полетели ракеты. Это был сигнал для бомбардировщиков.
— Ага, авиацию на помощь вызвали, видать, худо гадам, когда в такую погоду летать начали, — сказал Доля, вставляя очередной патрон в ленту.
Сильный взрыв заглушил его слова. На дзот в траншеи полетели куски скал и земли.
— Алло! Алло! Днестр, я Буг! Днестр, отвечайте! — кричал в трубку Раенко, но ответа не было.
Со злобой Раенко бросил трубку.
Не успели скрыться самолеты, как вновь уже в который раз возобновился артиллерийский обстрел. Видимо, решив, что после авиационного и артиллерийского налетов на высоте все умерло, немцы двинулись в четвертую атаку. Но и она кончилась для немцев весьма плачевно.
Вечерело. Немецкие атаки прекратились, но обстрел дзота и тропинок, идущих к нему, продолжался. Как только луна заходила в облака, в лагере врага начиналось оживление, видимо, немцы готовились к ночной атаке. Но как только луна выплывала и освещала все вокруг, возня в стане противника прекращалась.
Не ослабляя наблюдения, Алексей Калюжный обратился к своим друзьям: «Вот когда фрицы проклинают Козьму Пруткова. Помните, он писал: «Если у тебя спрошено будет: что полезнее — солнце или месяц? — отвечай: месяц; ибо солнце светит днем, когда и без того светло, а месяц — ночью».
— Да, они проклинают сейчас и луну, и все на свете, — подтвердил Раенко. — Они все надеются на внезапность, хотят ворваться в дзот незамеченными и застать нас врасплох, но — дудки...
Ночь проходила спокойно. Закусив, обитатели дзота взялись за чистку оружия и наведение порядка в очаге, который стал им родным. Погорелов три часа под обстрелом сращивал провод, восстанавливая связь с командным пунктом. Командир оборонительного камышловского района передал: «Выслал вам подкрепление, но они наткнулись на врага и пали смертью храбрых».
Не успело из-за гор показаться солнце, как возобновился артиллерийский обстрел. В дзоте каждый занял свое место, и никто не заметил красоты восходящего солнца. Все внимание было сосредоточено на противнике, который начал усиленный обстрел слева. Но обмануть моряков ему не удалось. Они своевременно заметили большую группу солдат, двигавшуюся справа. Быстро был перенесен пулемет в правую траншею. За него сел Василий Мудрик. Золотистые лучи солнца начали проникать в траншею, лаская моряков своим нежным теплом. Это было особенно приятно после холодной ночи. Долго нежиться на солнце не пришлось. Немцы вновь перешли в атаку. Все вокруг заполнилось гулом, и треском. Начал строчить «Максим». Немцы, прорвавшись поближе к дзоту, начали метать гранаты на длинных палках. В разгар боя замолк «Максим». Все, находящиеся в траншее, повернулись к центральной ячейке, Там лежал, не выпуская рукояток от пулемета, окровавленный Василий Мудрик. Несмотря на тяжелое ранение, за пулемет лег Сергей Раенко. Обрадованные на время немцы вынуждены были залечь, столь губительно и метко поливал их огнем разъяренный командир дзота.
Радченко и Четверяков незамеченными пробрались в траншею, сохранившуюся еще со времен обороны Севастополя 1854—55 гг., и завязали гранатный бой с противником. Их позиция была весьма выгодна, и они уничтожили более 40 немцев. Атака захлебнулась. Однако врагу удалось поджечь дзот. Загорелись маскировочная сеть и несколько бутылок с горючей жидкостью. Трое краснофлотцев бросились тушить пожар, задыхаясь от едкого дыма, преодолевая боль обгоревших пальцев. Они погасили пламя и предотвратили взрыв дзота. Через 10 минут на командный пункт было передано: «Убит Мудрик. Ранены Раенко и Калюжный. Пожар ликвидирован». Командир ответил: «Держитесь, черноморцы! Подкрепление к вам идет».
И действительно, под вечер подошли на помощь коммунисты Михаил Потапенко, Константин Король, Петр Корж и Глазирин. Последнему было приказано вынести с поля боя Раенко и Калюжного. Они наотрез отказались итти в тыл.
— Мы будем драться до последней капли крови, — заявили они.
Оружия в дзоте прибавилось, но прибавились и немецкие силы. Гарнизон дзота принял новый метод уничтожения немцев. К противотанковым гранатам привязали бутылки с горючим и бросали их в немцев. Получались сильные взрывы, и на месте падения этих «снарядов» горело все вокруг.
Пуля пронизала сердце командира Раенко. Пали смертью храбрых Иван Четверяков, Дмитрий Погорелов и Иван Еромко. Но сопротивление маленькой крепости не прекращалось. Немцы вызвали авиацию вторично и предпринимали атаку за атакой. Командование дзотом принял на себя Потапенко. Григорий Доля в момент боя выбросил из дзота попавшие сюда немецкие гранаты. Но одна шипящая граната разорвалась у него в руке. От разрывов других гранат в дзоте стоял густой дым, тяжело было дышать. Потапенко приказал Григорию немедленно направиться на командный пункт, с которым связь вновь прервалась, и просить подкрепления, а после этого направиться в санчасть.
Подойдя к командному пункту, Доля упал и потерял сознание, и, когда его привели в чувство, он передал приказание своего командира.
Подкрепление уже не могло пробиться к дзоту. Крупные немецкие соединения заняли деревню Камышлы и высоту, где находился дзот №11.
Части Приморской армии сконцентрировав на этом участке крупные силы артиллерии и пехоты, предприняли контрнаступление и оттеснили врага на исходные позиции. Наши части вышли на высоту, но никого из живых в дзоте уже не было. Возле трупа Калюжного лежал противогаз, в нем нашли сложенный листок бумаги, написанный Василием Калюжным в предсмертные минуты:
«Родина моя! Земля русская! Любимый товарищ Сталин! Я, сын ленинско-сталинского комсомола, его воспитанник, дрался так, как подсказывало мне сердце, истреблял врага, пока в груди моей билось сердце. Я умираю... Но знаю, что мы победим. Моряки-черноморцы! Деритесь крепче, уничтожайте фашистских бешеных собак. Клятву воина я сдержал. Калюжный»
Эти слова были написаны кровью моряцкого сердца.
М. ТУРОВСКИЙ (1945)