Если обратиться к истокам поэзии трубадуров, трудно найти среди ее авторов более подходящую для наших целей фигуру, чем Гильом IX, герцог Аквитании, герцог Гаскони и граф Пуатье, самый первый изо всех дошедших до нас трубадуров. Ему посвящено большое количество различных публикаций, его произведения изданы, по крайней мере, в двух монографиях [Pasero, 1973; Eusebi, 1995] и обязательным образом входят в любые антологии старопровансальской поэзии.
Поэзия Трубадуров
Гильом Аквитанский (1071–1126) был крупным феодалом — не менее значительным, чем, например, тогдашний король Франции, человеком яркого и не очень сдержанного темперамента, а также любителем пожить в свое удовольствие. Он ходил в крестовые походы, расширял свои владения за счет соседей и дважды отлучался от церкви 139 (первый раз за попытку обобрать собственные церковные приходы, второй раз — за то, что взял себе третью жену, не разведясь со второй). Его отношение к церкви было лишено всякой почтительности: предание гласит, что Гильом явился с угрозами к отлучившему его в первый раз епископу Пуатье и закричал на него: «Сними с меня отлучение, или я тебя убью!», после чего отправил епископа в изгнание [Alphen, 1999: 802]. Такой образ жизни и такое отношение к ней не могли не повлиять на лексику и тематику его творчества. Если феодальная сторона его натуры ярче всего проявляется в произведении “Pos de chantar m’es pres talentz”, то эротическая составляющая столь же ясно видна в “En Alverne, part Lemozi”. Его наследие невелико (всего 11 произведений, авторство одного из которых оспаривается), но исключительно важно для понимания всей дальнейшей истории поэзии трубадуров, ее тематики, стилистики и терминологии. Не имея здесь возможности разбирать все его переведенные на русский язык сочинения, мы сочли весьма полезным обратиться к одному из них — “Ab la dolchor del temps novel”, в особенности к его последней строфе. Вот текст этого произведения [Pasero, 1973: 250–252] с подстрочным переводом на русский язык:
Ab la dolchor del temps novel С приходом сладостного времени весны
foillo li bosc, e li aucel Леса начинают шуметь листвой, и птицы
chanton, chascus en lor lati, Поют, каждая на своем языке,
segon lo vers del novel chan: Как положено петь по-новому;
adonc esta ben c’om s’aisi И, значит, хорошо, что человек радуется
d’acho dont hom a plus talan. Тому, чему больше хочет(ся).
De lai don plus m’es bon e bel Оттуда, где мне наиболее радостно и приятно,
non vei mesager ni sagel, Я не вижу ни посланника, ни письма с печатью;
per que mos cors non dorm ni ri Отчего мое сердце не спит и не смеется,
ni no m’aus traire adenan, И я не осмеливаюсь идти дальше
tro qu’eu sacha ben de la fi, До тех пор, пока я не узнаю окончательно,
s’el’es aissi com eu deman. Такова ли она, как я прошу.
La nostr’amor va enaissi Наша любовь имеет такой путь:
com la brancha de l’albespi, Она как ветка боярышника,
qu’esta sobre l’arbr’ en creman, Которая качается на дереве, пламенея (дрожа)
Текст произведения дошел до наших дней в нескольких рукописях, и в них, разумеется, имеются разночтения; вариант en creman, который использует Пасеро, предпочитают далеко не все провансалисты, поэтому мы приводим в скобках более распространенную версию.
la nuoit, ab la ploi’ ez al gel, Ночью, на дожде и на холоде,
tro l’endeman, que ·l sols s’espan До следующего дня, когда солнце разливается
per la fueilla vert el ramel. По зеленым листьям и веткам.
Enquer me menbra d’un mati Я всё еще вспоминаю об одном утре,
que nos fezem de guerra fi В которое мы положили конец войне,
e que·m donet un don tan gran: И которое подарило мне такой большой подарок:
sa drudari’ e son anel. Ее любовь и ее кольцо.
Enquer me lais Dieus viure tan Да позволит мне Бог прожить еще столько, qu’aia mas mans soz son mantel! Чтобы я мог еще положить руки под ее плащ!
Qu’eu non ai soing d’estraing lati Поскольку я не забочусь о чужих разговорах,
que·m parta de mon Bon Vezi; Которые могли бы меня разлучить с Добрым Соседом,
qu’eu sai de paraulas com van, Поскольку я знаю, как идут слова,
ab un breu sermon que s’espel: По короткой пословице, где говорится:
que tal se van d’amor gaban, Пусть другие чванятся любовью,
nos n’avem la pessa e·l coutel. У нас же есть для нее (всё, что надо —) кусок и нож.
. Однако прежде чем продолжить тему комментариев и толкований, мы должны представить тексты переводов “Ab la dolchor del temps novel”, выполненные О. Пахлевской [Пахлевская, 1981: 95–96] (текст слева) и А. Найманом [Мейлах, 1993: 8–9] (текст справа).
Посмотрим теперь, насколько точно оба переводчика следуют содержанию оригинала. Кобла 1: она открывается ставшим со временем традиционным весенним зачином, с которым переводчики вполне справляются. Единственное замечание: выражение hom a plus talan — неопределенноличное, перекликающееся с предыдущей строкой, где в подчиненном предложении om s’aisi слово om употребляется в своем прямом значении «человек/мужчина». Оба выражения, однако, можно интерпретировать как личные, поэтому мы предложили в подстрочнике двойной вариант «чему больше хочет» и «чему больше хочется». Но не при каком варианте интерпретации нельзя сделать вывод, что человек радуется весне больше, чем птицы и прочие божьи твари; строка Наймана «Человек же — всех больше шал» (курсив мой. — И.М.) не подтверждается оригиналом. Кобла 2: содержание передается довольно точно, хотя переводчики добавляют лишнего: Пахлевская — про «взор усталый», который «строг», чтобы с ним можно было срифмовать «чертог», а Найман — про тень, которую он, видимо, тоже придумывает для рифмы. Следует отметить, что слово fi некоторыми исследователями интерпретируется как «договор, пакт» [Pasero, 1973: 258; Cepraga, Verlato, 2007: 23], но оба переводчика это значение игнорируют. Достоверно неизвестно, какими вариантами оригинального текста они пользовались, поэтому в тех случаях, когда толкование того или иного выражения спорно, нельзя считать ни один вариант ошибкой. Кобла 3: переводчики следуют оригиналу, хотя Пахлевская делает слишком глобальное обобщение: «И если солнце не уймет страданья, То жалок будет жизни всей итог». Автор не утверждает, что неудача в отношениях равна итогу всей его жизни, притом печальному. Гильом вообще не похож на человека, у которого на уме не было ничего, кроме любви, и которому не нужно было ни управлять государством, ни ходить в крестовые походы, ни устраивать династические браки своих детей. Смеем предположить, что Гильом счел бы итог своей жизни печальным, скорее, в том случае, если бы лишился власти, владений и возможности делать то, что ему вздумается. Кобла 4: здесь присутствуют сразу два символа — кольцо (anel) и руки под плащом (mans soz son mantel). С первым символом у переводчиков проблем нет, а вот со вторым сложнее: Пахлевская его вообще не переводит («Чтоб раз еще ее коснуться смог» — не передает смысла жеста), а Найман растягивает действие, как будто его значение заключается именно в том, чтобы как можно дольше не убирать руки из-под плаща. Кобла 5: самая трудная для перевода. Пахлевская находит фразу «Я не страшусь, что эти речи сложны» и никак не упоминает о la pessa e·l 143 coutel, дипломатично сообщая, что «У нас же есть всё то, что дарит Бог». Из перевода Наймана же следует, что у автора и его дамы разные языки, причем поэт избирает такой, на котором «речь льется ручьем». На самом же деле героя от его дамы отделяют чужие, посторонние языки хвастливых болтунов. Это у них праздная речь льется ручьем, а вовсе не у Гильома2. Зато у Наймана правильная последняя строчка — «Мы ж разрежем кусок ножом». К сожалению, переводчикам (и читателям) не помогают примечания. В том издании, где был опубликован перевод Пахлевской, они отсутствуют (однако мы не можем утверждать этого наверняка, поскольку издание дошло до нас в неполном виде), а в «Жизнеописаниях трубадуров» их мало, и они ненадлежащего качества. Составитель примечаний М.Б. Мейлах, упоминая о монографии Н. Пасеро, вряд ли ею пользовался [Мейлах, 1993: 584]. Произведению посвящено всего два комментария: один разъясняет, что «Милый Сосед» — это сеньяль дамы, а другой сообщает одновременно о весеннем зачине и о произведении в целом: «Песня типично куртуазная, если не считать вероятного снижения в последнем стихе, который, однако, просто может значить: сделаем всё необходимое…» [Мейлах, 1993: 585]. По нашему мнению, этот комментарий слишком лаконичен, а предположение о снижении в последней строфе не развернуто. Квалификация песни как «типично куртуазной» нуждается, таким образом, в дополнительном подтверждении. Следует также отметить, что комментарий М.Б. Мейлаха напоминает выраженное по поводу того же произведения мнение де Рикера: “Típica canción de amor cortesana, en la cual no se advierte ningún rastro de ironía, aunque sí la expresión desenfadada, familiar y optimista de los dos últimos versos…” [Riquer de, 1975: 118] М. де Рикер улавливает некий диссонанс между образом, появляющимся в последней строке последней коблы, и всем предыдущим содержанием. Прав он или нет, по крайней мере, читателю предоставляется возможность обратиться к оригиналу; по переводу же Наймана, выполненному в едином стилистическом ключе, самостоятельно догадаться о некоем «снижении» сложно, поскольку оригинальный текст не приводится (что недопустимо для любого западноевропейского издания подобного рода). Обратимся к выражению, завершающему последнюю коблу, а, следовательно, несущему максимальную смысловую нагрузку. Вот результаты исследования Н. Пасеро [Pasero, 1987: 581–594].
2 Как следует отметить, в интерпретации отдельных провансалистов выражение estraing lati означает именно то, что автор и его дама говорят на разных языках. Такого мнения придерживается М. де Рикер [Riquer, 1975: 120], но большинство его коллег, и в том числе Пасеро, не разделяют эту точку зрения. Возможно, переводчик пользовался только хрестоматией Рикера. 144 Обычно выражение aver la pessa e·l coutel интерпретировалось с намеком на материальный низ — например, на еду. «Кусок» (pessa) — это кусок какой-либо еды, «нож» (coutel) — инструмент, чтобы этот кусок резать. В расширительном толковании «кусок» — пассивная материя, а «нож» — активный инструмент, который ею пользуется. Отсюда толкование всего образа как означающего в переносном смысле «иметь полное удовольствие; иметь всё необходимое, чтобы быть счастливым». Однако, как мы имели возможность убедиться, при чтении “Ab la dolchor” обращает на себя внимание преобладание образов, происходящих из области феодальных юридических институтов и поставленных в параллель с природными ситуациями. Отсюда вопрос: если вся система образов в “Ab la dolchor” имеет референции с определенным семантическим полем, не туда ли следует поместить и последнюю метафору текста? Возможно, разгадка выражения la pessa e·l coutel таится в церемониале инвеституры, занимающем такую большую долю в метафорической ткани произведения. И действительно, инвеститура, заключавшаяся в передаче сеньором вассалу предмета, символизировавшего то имущество, которым он его наделял, могла быть “per cespitem vel guazonem, baculum, ac fustim, et cultellum” [Du Cange, IV, 1971: 411b]. Таким образом, одно из символических значений ножа могло быть связанным с феодальной юридической практикой, причем в нужном нам смысле — для выражения обладания каким-либо конкретным добром. Однако Гильом настаивает на двойной реальности обладания, которая выражается не только через coutel, но и через pessa. Для нее установить подходящие нам случаи применения в юридическо-феодальном поле не так просто; кроме того, не хватает решающего доказательства — свидетельства о какой-либо инвеституре *per peciam et cultellum. Как бы то ни было, «феодальная» интерпретация может пользоваться также аргументами, связанными с внутренней интертекстуальностью произведений Гильома. В финале его произведения “Companho farai un vers qu’er covinen” имеется пассаж, в котором любовь уподобляется феодальному обладанию, узаконенному церемониями fides и инвеститурой: De Gimel ai lo castel e·l mandamen [Pasero, 1973: 18]. Гильом утверждает, что обладает «вещью» (castel) и возможностью пользоваться ею (mandamen, юрисдикция над территорией), основывая свое утверждение на предшествовавшем акте оммажа. Ситуация аналогична той, которую мы обнаруживаем в заключительной части “Ab la dolchor”. Это заставляет предполагать, что церемониалы, символизирующие двойную гарантию обладания, существовали и были известны Гильому. 145 Из всего изложенного следуют заключения о возможности адекватного перевода феодально-юридических формул: 1) в тех случаях, когда их прямое значение изначально нечетко или предположительно, адекватный перевод невозможен a priori; 2) поскольку переносное значение выражения la pessa e·l coutel может быть до известной степени установлено при интертекстуальном сопоставлении, его предполагаемый смысл может и должен указываться, по крайней мере, в комментарии; 3) О. Пахлевской удается перевод выражения la pessa e·l coutel путем максимального обобщения его предположительного переносного смысла: «у нас есть всё, чтобы быть счастливыми», отсюда: «У нас же есть всё то, что дарит Бог».