Любительский перевод детективного романа кубинского писателя Леонардо Падура. Книга 1. Pasado perfecto / Безупречное прошлое (1991)
(Стр. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19 )
-------------------------------------------
– В два часа здесь, – сказал он Маноло, когда они остановились перед домом Тощего, и он чуть не поперхнулся, увидев с какой скоростью Маноло погнал машину. «О, женщины, притягивают к себе как магнит…», – подумал он, проходя через небольшой садик у дома, который Хосефина содержала так же аккуратно, как и все, что было в пределах ее досягаемости и власти.
Розы, подсолнухи, красные мантии, пикуала и что-то из китайских растений сочетали в себе цвета и запахи на чистой темной земле, где было смертным грехом бросить окурок, даже если бы его бросил Тощий Карлос. Дверь дома была, как всегда, открыта, и, войдя, он почувствовал аромат жаренного масла: на сковороде бурлили кислый апельсиновый сок, чеснок, лук, перец и оливковое масло для заливки блюд, которыми в тот день Хосефина собиралась угощать своего сына, которого она культивировала с большей тщательностью, чем сад. С тех пор как Тощий вернулся навсегда инвалидом, эта женщина, которая еще не утратила искренности своей улыбки, посвятила себя жизни ради своего сына с радостным и монашеским смирением, которое длилось уже девять лет, и ежедневное кормление его было, пожалуй, тем ритуалом, в котором выражалась её боль. Тощий отказался прислушаться к совету врача, который предупреждал его об опасностях ожирения, поскольку он считал, что его смерть лишь отсрочка ненадолго, и он хотел жить полнотой жизнью, которая всегда отличала его. «Если мы собираемся пить, то мы напиваемся; если мы собираемся есть, мы наедаемся», – говорил он, и Хосефина радовала его сверх всякой меры.
– Накрой еще и мне, – попросил её Конде. Входя на кухню, поцеловал вспотевший лоб женщины и приготовил свой для ответного поцелуя, который, однако, она не успела ему вернуть, потому что лейтенант почувствовал приступ любви и печали, заставивший его обнять её с удушающей силой, прижать к себе и сказать ей: «Как я люблю тебя, Хосе», и прежде чем отпустить её и подойти к подносу, где стоял термос с кофе, и не дать выплакаться слезам, которые, как он знал, были неизбежны.
– Что ты здесь делаешь, Конде? Ты уже закончил работу?
– Хотелось бы, Хосе, – ответил он, потягивая кофе, – но я пришел сюда, чтобы съесть эту маниоку.
– Так, парень, – сказала она и на мгновение оторвалась от приготовления еды. – В какую передрягу ты влип?
– Ты даже не представляешь, старушка, какую…
– С той девушкой, которая была вашей одноклассницей?
– Эй, это твой сын проболтался?
– Не прикидывайся, вчера за полквартала были слышны ваши крики.
Конде поднял плечи и улыбнулся.
– А почему ты такая элегантная? – спросил он, оглядывая её с ног до головы.
– Элегантная я? Ты даже не представляешь, какая я, когда я действительно одеваюсь стильно… Ничего, я только что пришла от врача и у меня не было времени переодеться.
– И что с тобой, Хосе? – спросил он и наклонился, чтобы увидеть её лицо, повернутое на свет.
– Я не знаю, это старая боль, но она становится для меня невыносимой. Это начинается как жжение здесь, под животом, и временами мне становится больно, как будто в меня вонзили нож.
– И что сказал врач?
– Пока ничего. Он отправил меня на анализы и этот тест на проглатывание шланга.
– Но он ничего тебе не сказал, кроме этого?
– Чего еще ты хочешь, Конде?
– Я не знаю. Но ты мне ничего не говорила. Я бы поговорил с Андресом, который учился у нас. Он потрясающий врач.
– Не волнуйся, этот врач тоже хорош.
– Как же мне не волноваться, старушка, если ты никогда не шутишь. Эй, завтра я поговорю с Андресом по поводу этих анализов, и пусть Тощий позвонит…
Хосефина отложила запеканку и посмотрела на друга своего сына.
– Не будет он никому звонить. Ничего ему не говори, ладно?
Конде налил себе еще одну чашку кофе и зажег еще одну сигарету, потом обнял Жозефину и хотел сказать ей: «Я очень напуган», но сказал:
– Не волнуйся. Я сам позвоню. От этого блюда приятно пахнет, не так ли? – и он вышел из кухни.
Прогулки по аллеям воспоминаний для Марио Конде всегда заканчивались меланхолией. Когда он преодолел 30-летний рубеж и его отношения с Хейди были исчерпаны в безудержной страсти, то он обнаружил, что любит придаваться воспоминаниям в надежде улучшить свою жизнь. Он относился к своей судьбе как к виновной в прегрешениях, которую можно было похоронить под упреками, обвинениями, неудовлетворенностью и сомнениями. Его собственная работа страдала от такого отношения, и хотя он знал, что он не был ни жестким, ни проницательным, уж тем более ни был образцом для подражания, но некоторые из его коллег считали его хорошим полицейским. Он полагал, что в другой профессии он был бы более полезен, но со временем он превратил свою педантичность в эффективность и это принесло ему репутацию человека, ракрывающего неразрешимые и не поддающимся объяснению преступления.
Возвращение Тамары теперь осложняло его тяжелое спокойствие, обретенное после расставания с Хейди, основанное на бейсбольных вечерах, выпивке, ностальгической музыке и обильной еде, приправленной разговорами с Тощим, и постоянным желанием, чтобы настоящее было нереальным: чтобы Тощий снова был худеньким, чтобы он был здоровым и не умирал, будучи похожим на комок мяса и жира, который без рубашки пытался впитать полуденное солнце во дворе дома. Конде увидел выступающие на ее животе нити и маленькие красные точки, которые покрывали ее спину, шею и грудь, как укусы прожорливых насекомых.
– О чем ты думаешь, друг? – спросил он, взъерошив ему волосы.
– Да так… Приятель, я думал обо всей этой чертовщине с Рафаэлем, и в голове у меня вдруг стало пусто, – ответил Тощий и посмотрел на часы. – Во сколько приедут за тобой?
– Я уже ухожу. Должно быть, Маноло подъезжает уже. Если я не смогу прийти сегодня вечером, то позвоню тебе и расскажу, как обстоят дела.
– Но не думай об этом долго, язву заработаешь.
– Разве у меня есть выбор, Тощий?
– Нет, друг мой. Выкинь все дерьмо из головы, там уже все испорчено и не исправишь, разве что ты потратишь еще день в размышлениях. Это как в бейсболе: чтобы выиграть, у тебя должны быть биты. А мы промахиваемся, даже с ними. Помнишь, как мы с тобой едва не победили в той игре с долговязыми парнями из школы Ла Гавана?
– Как будто это было сегодня, – сказал Конде и встал, готовый нанести удар, а затем замахнулся. Они оба как будто наблюдали, как мяч отлетел и ударился в ограждение прямо под табло в самом уединенном уголке центрального поля.
– Сюрприз! – воскликнула лейтенант Патриция Вонг, ее глаза заблестели, потому что она смеялась и размахивала правой рукой со скрепленными листами, которые были источником её радости. Конде почувствовал в своей груди вливание её эмоций, и это было похоже на переливание крови: её радость проникла прямо в него и потекла с такой силой, что его затрясло и сердце забилось.
– Мы поймали его? – спросил он, ища сигарету в кармане пиджака, и чуть не вскрикнул, когда снова увидел как утвердительно кивает его коллега.
– Наконец что-то есть, – фыркнул Маноло и перехватил в воздухе сигарету, которую Конде подносил к губам. Лейтенант, который ненавидел эту эпизодическую, но повторяющуюся шутку своего напарника, забыл обычные оскорбления и предпочел перетащить стул, чтобы поставить его рядом с лейтенантом Патрицией Вонг.
– Рассказывай, Китаянка. В чем дело?
– То, что ты предполагал, Марио, верно, но еще сложнее. Смотри, здесь, должно быть, источник всего, чего нам не хватало, но нам еще нужно просмотреть стопку бумаг, огромную стопку, – настаивала она и начала что-то искать в документах. – Но уже пахнет жареным, Марио, вот здесь. В последней половине 88-го года Рафаэль Морин совершил две поездки в Испанию и одну в Японию. У него больше летных часов, чем у космонавта… Слушай, парень летал в Японию на сделку с "Митачи", но я расскажу тебе об этом позже.
– Давай дальше, – потребовал Конде.
– Поездки были на шестнадцать и восемнадцать дней в Испанию, и на девять дней в Японию, и в каждом случае он заключил по четыре контракта, кроме Испании, там их было всего три. Что касается представительских расходов, то я никогда не предполагала, что суммы могут быть такими огромными, это куча долларов, позже покажу цифры. Есть отчет, в котором они указаны с указанием деловых контактов, но он всегда выделял себе в несколько раз больше, указывал завышенные трудозатраты и более длительные поездки. Это очень сложно проверить, Марио. Там даже нет формуляров, которые должны заполняться для поездок, и самое невероятное, что есть расходы на поездку в Панаму, которая была отменена, а расходы остались. Я не могу объяснить это, такое заметил бы любой аудитор.
– Да, это странно. Есть что-то еще, не так ли? – спросил лейтенант, когда Патриция положила листы на стол. Её радость не угасала, за найденным прослеживался Морин.
– Марио, не перебивай. Дай мне закончить.
– Ладно, Китаянка, докажи, что ты лучшая.
– А вот и бомба: у предприятия есть счет в банке Бильбао на имя акционерной компании, зарегистрированной в Панаме и предположительно имеющей филиал на Кубе. Это что-то вроде корпорации, и называется она «Росал», и похоже, что эта акционерная компания была создана, чтобы обойти американскую блокаду. Для доступа к счетам «Росал» должны быть три подписи: заместителя министра Фернандеса-Ло-Реа, нашего друга Масикеса и, конечно, Рафаэля Морина, но минимум из этих трех подписей всегда должно быть две… Ты меня понимаешь?
– Я прилагаю все усилия, и искренне стараюсь понять.
– Ну, а теперь держись крепче, приятель: если бумаги, которые здесь лежат, меня не обманывают, а они меня не обманывают, в декабре в Панаму была переведена крупная сумма денег, которая не связана ни с одной их сделок в тот же период времени.
– И кто перевел деньги?
– Не будь наивным, Марио, об этом знает только банк.
– Ладно, я наивен… Тогда давай, шокируй меня. И насколько много денег, Патриция? – спросил он, желая услышать цифру.
– Переводы были на суммы более ста, более двухсот… тысяч долларов.
– Черт возьми, – воскликнул Маноло, который начал искать еще одну сигарету. – И зачем ему все это было нужно?
– Погоди, Маноло, если бы я была гадалкой, то не работала здесь в пыли с бумагами.
– Не обращай внимание, Китаянка, пожалуйста, продолжай.… – попросил Конде, и в его сознании возник образ Тамары, от услышал снова речь Рафаэля в первый день школьных занятий, звонок директора лагеря, солнечный день десятого октября… и опять возникла эта безошибочная, уверенная улыбка человека, который исчез, и тот все смеялся и смеялся.
– Я думаю, что все это связано с компанией «Митачи». Марио, японцы приедут только в феврале, и Рафаэлю сначала нужно было съездить в Барселону, чтобы совершить сделку с одной испанской компанией, которую я еще не успела проверить, но готова биться об заклад, что там замешан японский капитал. И если это так, я готова поспорить еще раз, что это капитал компании «Митачи».
– Подожди, Китаянка, поговори со мной на простом языке.
– Марио, не будь таким дикарем, – запротестовала Патриция, но улыбка застилала ей глаза. – Яснее же ясного: Рафаэль Морин вел дела с «Митачи» так, как будто он был частным лицом, при этом он прокручивал деньги предприятия и, скорее всего, речь о денежных средствах компании «Росал» в Панаме. Теперь ты меня понимаешь?
– А то… – сказал Маноло на пике изумления и попытался улыбнуться.
– И ты говоришь, что бумаги пропали, Китаянка?
– Бумаги пропали.
– Могут ли они быть в других шкафах с документами?
– Возможно, Марио, но я так не думаю. Если бы это был только один случай…
– Значит, бумаги унесли отсюда?
– Возможно, но самое странное, что забрали не все, только те, которые мог подделать сам Морин.
– То есть часть документов сохранилась?
– Более или менее, Марио.
– Китаянка, я знаю, почему некоторые сохранились, и, кажется, я знаю, где находятся те, которых не хватает.
(Воспоминания)
Когда майор Рангель сказал, что можно приходить в участок без формы, можно даже работать без формы, и сам он был в оливково-зеленом пиджаке с вышитыми степенями на погонах и на воротнике, то он выглядел так впечатляюще, что Конде подумал это шутка, и ему остается только уволиться прямо сейчас, потому что ходить без формы, это как вовсе не быть полицейским, когда ты им только что стал. В первый раз, когда он вышел на улицу в форме, после окончания академии, он жутко стеснялся того, что люди смотрели на него, в том числе, из-за того, что форма сидела на нем как влитая и придавала облику что-то особенное, выделяла. Он подумал, что теперь люди вечно будут смотреть ему вслед, даже если он этого не хотел, потому что он теперь не такой, как все остальные, и ему это нравилось и не нравилось, было в этом что-то необычное.
Когда он был ребенком, то у него были костюмы, но он был худеньким, не похожим на других детей, потому что собирался стать полицейским, генералом или космонавтом. Он даже одевался то как «Зорро», то в «Робин Гуда» и еще был пиратом. И, может быть, ему следовало стать актером, а не полицейским. Но он стал полицейским, и, по правде говоря, с самого начала его привлекала форма, он действительно так думал, что всерьез играл в полицейского, пока не прибыл на патрульной машине в ту хижину в Эль-Моро.
Когда он вышел из машины, там было очень много людей, ему показалось, что весь квартал собрался, и все смотрели на него. Он поправил свою фуражку, которая была не новой и с чужого плеча, поправил брюки и надел темные очки. Вид у него был официальный, не так ли? Женщину, у которой был приступ, уже отвезли в больницу, стояла гробовая тишина, потому что приехала полиция, и старый седой темнокожий председатель общины, он был очень дряхлый, позвал его: «Сюда, товарищ». Он вошел в маленький домик с цинковой крышей и стенами из битого кирпича и картонных коробок. Как только он вошел, он почувствовал запах смерти, и не понимал как люди все еще могут так жить.
Когда он увидел девочку на маленькой кровати, то чуть не потерял сознание. Позднее он даже не мог описать увиденное, но он помнил и видел это как будто прямо сейчас, и даже чувствовал жар от печи. Вся простыня была залита кровью, кровь была на полу, на стене, и маленькая девочка была вся в крови. Она свернулась калачиком и не двигалась, потому что была мертва – отчим убил ее, пытаясь изнасиловать, позже он узнал, что ей не исполнилось еще и семи лет.
И он понял, что ошибся в тот день, когда пошел работать в полицию, потому что он искренне верил, что такие вещи не могут происходить. Но когда ты полицейский, ты узнаешь, что такое случается, и даже хуже. И к нему пришло осознание, что это его работа… И тогда он начал сомневаться, следует ли поступить так, как его учили в академии, или взять пистолет и всадить все шесть пуль в того, кто это сделал.
Он даже подал заявление об увольнении, но остался, а потом его отправили в Центральный участок, и майор Рангель сказал ему:
– Можешь приходить без формы и тебе понравится быть полицейским.
Хотя он больше не ходит по улицам в форме, и люди не узнают, кто он по профессии, какая им разница, и пора бы уже перестать беспокоиться, но такие люди, как Рафаэль Морен, не дают это сделать.
Что за экземпляр! Кто дал ему право манипулировать тем, что ему не принадлежит? Это принадлежит всем: старику, который продает газеты; женщине, которая вот-вот перейдет дорогу и которая, вероятно, умрет от старости, так и не узнав, что такое иметь машину или хороший дом; они не прогуляются по Барселоне и не будут пользоваться духами стоимостью в сто долларов – они прямо сейчас стоят в трехчасовой очереди за пакетом картошки. Да кто он такой?
– Вы, ребята? Как дела, Марио? Входите, сержант, – говорит она и смущенно улыбается, Конде целует её в щеку, как в старые добрые времена, а Маноло пожимает ей руку в ответ на приветствие, и они проходят в гостиную. – Что-то случилось, Марио? – спросила она.
– Всякое бывает, Тамара. На предприятии пропали некоторые документы, и эти документы могут обвинить Рафаэля.
Она забывает о непокорной пряди своих волос и потирает руки. Внезапно она становится маленькой и кажется беспомощной и растерянной.
– Обвинить в чем?
– В краже, Тамара. Вот почему мы пришли.
– Но что он украл, Марио?
– Деньги, много денег.
– Нет… – восклицает она, и ее глаза наполняются влагой, и Конде подумал, что сейчас она действительно может заплакать.
«Он её муж, он отец её ребенка, он её парень со школы…»
– Я хочу проверить сейф, Тамара.
– Сейф? – он вздохнул с облегчением, так как она не собиралась плакать.
– Да, у тебя есть комбинация?
– Но он давно пустой. Я про деньги имею в виду. Насколько я помню, там нет ничего, кроме права собственности на дом и документов из семейного архива.
– Но у вас есть комбинация? – теперь повторил Маноло, и снова стал вытянулся и ощетинился, как кот.
– Да, есть в телефонной книге Рафаэля.
– Вы можете открыть его сейчас, сеньора? – настаивает сержант, и она смотрит на Конде.
– Пожалуйста, Тамара, – просит он и встает.
– Что это, Марио? – спрашивает она, хотя на самом деле спрашивает себя и открывает проход в библиотеку.
Опустившись на колени перед искусственным камином, она отодвинула защитную решетку, и Конде вспомнил, что сегодня канун день Волхвов, которые всегда предпочитали камины, чтобы войти в них со своим мешком подарков. Там может быть ваш собственный, неожиданный подарок. Тамара набрала шесть цифр и начала поворачивать ключ от сейфа, а Конде попытался разглядеть из-за спины Маноло, который расположился в первом ряду. В шестой раз она повернула колесо влево и, наконец, дернула металлическую дверь и встала.
– Надеюсь, ты ошибаешься, Марио.
– Хотелось бы, – сказал он ей и, когда она отстранилась, подошел к камину, встал на колени и достал белый конверт из холодного железного ящика, затем поднялся и посмотрел на нее. Он ничего не смог с собой поделать: он испытывал мучительную жалость к этой женщине, которая была так близка с ним, и которую он предпочел бы больше никогда не видеть, как бы ему не хотелось этого. И он вскрыл конверт, достал несколько листов и прочитал, в то время как Маноло нетерпеливо перешагивал с ноги на ногу.
– Лучше, чем мы представляли, – сказал он и положил бумаги обратно в конверт, Тамара продолжала потирать руки, а Маноло не мог стоять на месте. – Это номер счета Масикеса в испано-американском банке и документы на автомобиль в Испании. Вот фотокопии.
(Продолжение следует...)
Фото - Гавана