Любительский перевод детективного романа кубинского писателя Леонардо Падура. Книга 1. Pasado perfecto / Безупречное прошлое (1991)
(Стр. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19 )
---------------------------------------------------
В тот единственный раз, когда Марио Конде стрелял в человека, он понял, как легко убить: ты целишься в грудь и перестаешь думать, и когда нажимаешь на спусковой крючок, то выстрел едва позволяет увидеть момент, когда человек получает пулю, и как камень отлетает назад, а затем человек корчится от боли на полу, пока не умрет или выживет.
В тот день Конде не был на службе, и в течение следующих нескольких месяцев он во всем, что происходило в его жизни, пытался найти причину череды событий, из-за которых он стоял перед человеком с пистолетом в руке и был вынужден выстрелить. Два года назад его перевели из Отдела общей информации в Отдел расследований, и он познакомился с Хейди во время расследования ограбления, совершенного в офисе, где работала девушка. После того, как Конде побеседовал с ней пару раз, он осознал, что его брак с Мартизой разрушен.
Хейди вошла в его жизнь как навязчивая идея, и Конде полагал, что он почти сошел с ума. Неудержимая ярость той любви, которая каждый день проявлялась в гостиницах, арендованных квартирах и потаенных уголках, таила в себе животную страсть и бесчисленное множество неизведанных удовольствий. Конде влюбился без остатка и совершал самые приятные и экстравагантные поступки в своей жизни. Они занимались любовью снова и снова, они никогда не уставали, и когда Конде был измотан и счастлив, Хейди не могла остановиться. Ему достаточно было услышать её или почувствовать, как наманикюренный ноготь касается его, чтобы начать все сначала. Как ни одна женщина, Хейди вызывала у него чувство желания и страсти, и при каждой встрече они играли в любовь с искусством первооткрывателей.
Если бы Конде не влюбился в эту женщину с милой внешностью и откровенным взглядом, которая преображалась, когда она чувствовала близость с ним, то он никогда бы не оказался, взволнованный и счастливый, на том углу улицы Инфанта, в полквартала от офиса, где работала Хейди в половине пятого вечера. Если бы в тот вечер Хейди в спешке не ошиблась, подсчитав, что шесть плюс восемь – это четырнадцать, а не двадцать четыре, и не указала эту ошибку в балансе, то она вышла бы из дома в 5:31, а не в 5:42. Шум на улице и грохот выстрела заставил её выйти из кабинета с мучительным предчувствием.
Конде от безысходности закурил третью сигару и не услышал криков. Он думал о том, как проведет в тот вечер в квартире друга, который уехал на пару месяцев учиться в Москву, поэтому квартира стала временным пристанищем его подпольной страсти. Он представил себе обнаженную Хейди, с её самыми сокровенными уголками трепетной анатомии… И тут он увидел бегущего к нему окровавленного мужчину, зеленая рубашка темнела на животе, и казалось, он вот-вот упадет на землю, чтобы попросить прощения за все свои грехи, но у него не было сил. Другой мужчина, хромая на левую ногу и разинув рот, тоже бежал к нему, но с ножом в руке. Позже Конде думал, что, если бы он был тогда в форме, возможно, смог бы остановить преследующего, даже не приближаясь к нему. Но когда Конде выкинул сигарету и закричал: «Стой, прекрати, я полицейский!», – мужчина ускорил бег, занеся нож над головой. Он повернул голову и направил всю свою ненависть на незваного прохожего, который стоял у него на пути и кричал на него. Самое странное, что Конде всегда представлял себе эту сцену от третьего лица, не обращая внимания на то, что видел своими глазами: он увидел, как он сам закричал, потом сделал два шага назад, сунул руку за пояс и, уже не имея возможности говорить, выстрелил в человека, который находился менее чем в метре от него, и который держал нож над своей головой. Конде увидел, как тот упал назад, в полуоборота, который казался отрепетированным, нож выскользнул у него из рук, а затем он начал корчиться от боли.
Пуля задела мужчину на уровне плеча и чуть задела ключицу. В тот единственный раз, когда Марио Конде стрелял в человека, все закончилось незначительной операцией и судом, где он дал показания против нападавшего, тот давно вылечился и раскаялся в насилии, вызванном алкоголем. Но Конде после этого несколько месяцев жил в сомнениях, выстрелил ли он в плечо или в грудь нападавшему, и поклялся себе, что никогда не вытащит пистолет за пределами полигона, даже если ему придется сразиться с человеком, держащим нож, собственноручно.
Однако Рене Масикес заставил его отказаться от своего самого торжественного обещания. «Черт побери, да», – подумал Конде.
– Дон Альфонсо, мы едем в Центральный участок, – сказал он и поднял окно машины. Шофер посмотрел на него и понял, что не надо задавать вопросы.
Патриция и ее команда закопались в море платежных ведомостей, контрактов, заказов на обслуживание, покупку, трансфер, продажу, меморандумах, отчетах, чеках, протоколах соглашений и разногласий – все в порядке, безупречно, необычно правильно.
Зайда тонула в море слез, признаваясь:
– Да, на самом деле мои отношения с Рафаэлем не были отношениями начальника и секретарши, и выходили за рамки рабочих. Но в этом не было никакого преступления, кроме того, Рафаэль никогда ничего не обещал мне, и он никогда ничего не рассказывал.
Она клялась, что ничего не знает:
– Верно, Рафаэль подвез меня домой 30-го числа, но позже я уже не получала от него никаких вестей.
Маноло давил на неё, а она рыдала:
– Он хорошо относился к моему сыну Альфредито. Он только вышел из машины и зашел, что поздравить нас с Новым годом.
Масикес, конечно, многого не знал, он всего лишь отвечал за офис. Допросите заместителя директора по экономическим вопросам, он возвращается 10-го числа из Канады, – и снова Конде в это не поверил.
Конде стоял перед Стариком, разглядывающим пепел своей сигары Давидофф, ему пришлось поговорить со своим зятем, которого он уже не мог выносить, потому что парень вернулся домой в половине одиннадцатого вечера и пьяный, а у Старика даже поднялось давление из-за всей этой неразберихи так, что ему самому пришлось выпить.
– Дело должно быть раскрыто немедленно, Марио, через три дня прибывают японские покупатели, которые открыли крупный бизнес с Рафаэлем Морином по приобретению тростника, это принесет Кубе миллионы долларов. Морин долго работал с ними, и министр хочет получить ответ, – и он спросил, – Марио, тебе нужна помощь? Прошло два дня, а ты все еще с пустыми руками.
Конде поднял глаза, увидел холодное сияние январского понедельника и подумал, что ночью будет идеальная температура, чтобы дождаться полуночи и поставить в углу своего дома три пучка травы, три миски с медовой водой для верблюдов, а также письмо, адресованное Мельхиору, Гаспару и Бальтазару, но зазвонил телефон, и он неохотно отказался от идеи написать письмо Волхвам.
– Да? – сказал он, полусидя на столе и не сводя глаз с верхушек деревьев.
– Марио? Это я, Тамара.
– А, это ты, как дела?
– Прошлой ночью я не спала и ждала твоего звонка.
– Да, я просто я закрутился и вышел отсюда очень поздно.
– Я звонила тебе утром, примерно в половине девятого.
– Ну, мне не сказали.
– Просто я не просила передать ничего. Почему они позвонили тебе вчера?
– Ерунда. Некая Зойла дружит с Рене Масикесом и даже не знает Рафаэля лично. Мы просто проверили её.
– Значит ничего о Рафаэле? – он пытался угадать, какое намерением стоит за этим вопросом. Он почти предпочел бы знать, что Тамара в отчаянии из-за своего мужа, но также подумал, что технически она все еще остается первой подозреваемой. И она добавила: «Эта неопределенность убивает меня».
– И меня тоже. Я уже устал.
– От чего?
И он на мгновение задумался, потому что не хотел ошибиться.
– От того, что я личный детектив Рафаэля.
– А ты уже был на предприятии?
– Я заезжал туда на пару минут, и оставил там специалистов по экономическим преступлениям.
– Экономическое преступление? Марио, и ты действительно думаешь, что Рафаэль в чем-то замешан?
– А ты как думаешь, Тамара? Ты думаешь, что, экономя на суточных, он мог купить тебе все, что покупал?
На другом конце линии наступает долгое напряженное молчание, и наконец она говорит:
– Я не знаю, Марио, по правде говоря. Но я не представляю Рафаэля способным на такое, – она заколебалась, – он неплохой человек.
– Мне так все и говорят, – едва слышно прошептал он и провел рукой по лбу, чтобы вытереть неожиданный пот.
– Что ты сказал?
– Я сказал, что тоже так думаю.
И снова наступила тишина.
– Марио, – сказала она, – меня не беспокоит то, что произошло вчера, и…
– Меня тоже, Тамара.
– Ты меня не понимаешь, – протестует она, чувствуя, что принуждает к признанию, а он все усложняет. – Как ты думаешь, почему я звоню тебе? Марио, я действительно хочу увидеть тебя снова, правда.
– Это не имеет смысла, Тамара. Мы увидимся, и что тогда произойдет?
– Дальше я не знаю. Тебе обязательно обо всем раздумывать тысячу раз?
– Но я действительно не могу приехать, – признается он, и почувствовал, как головная боль вернулась.
– Ты не приедешь?
Марио Конде закрыл глаза и представил её, обнаженную, влекущую и ждущую его постели.
– Ладно, приеду. Но когда я узнаю, что случилось с Рафаэлем, – сказал он, повесил трубку и почувствовал, как за его глазницами зародилась боль и тягучим пятном, растекается по лбу, но вместе с болью пришла мысль: «Еще бы узнать, что случилось с Рафаэлем…», – и лейтенант Марио Конде упрекнул себя: «Черт возьми…»
– Ты пришел умереть на моих руках? – спросил капитан Контрерас, и его улыбка довольного и не испытывающего угрызений совести толстяка эхом отразилась от стен комнаты. С быстротой, необычной для его массы тела, он покинул кресло, которое с облегчением скрипнуло, и подошел к лейтенанту, чтобы пожать ему руку:
– Мой друг Конде, жизнь такова: сегодня благодарят меня, а завтра благодарят тебя, хотя существуют люди, которые не отдают должное тому, что мы делаем, верно? Конечно, никому не нравится возиться в дерьме, но кто-то должен это делать, и в конце концов эти люди стучатся ко мне в дверь. Хотя ты и не рассчитывал со мной поработать, но жизнь полна сюрпризов.
И он снова рассмеялась, позволив своему животу, подбородку и щекам танцевать от радости. Он смеялся легко, очень легко, так легко, что Конде всегда думал, что толстяк Контрерас, возможно, был слишком легкомысленный.
– Дай мне посмотреть.
Затем лейтенант передал ему фотографии. Капитан Хесус Контрерас рассматривал их несколько минут, и Конде попытался представить, как работает переполненный архив его мозга. То, что когда-то проходило мимо глаз толстяка Контрераса, запечатлелось в его памяти до мельчайших волосков и следов. Это было его самой большой гордостью, он всегда умел быть полезным и почти незаменимым, потому что Толстяк непосредственно занимался мошенничествами с валютой, и у него всегда было полно работы. Его команда «Толстячки Контрераса» стала повседневным кошмаром спекулянтов и продавцов долларов в Гаване, и в последние месяцы она удерживала завидный рекорд по количеству пойманных спекулянтов.
– Он занимался спекуляцией, – заключил он, не отрывая взгляда от фотографии. – А что говорит компьютер?
– Ничего, чистый, как попка только что искупавшегося ребенка, – ответил Конде.
– Я так и знал. Так чего же ты хочешь от меня?
– Попроси своих информаторов и тех, кто находится под прикрытием, поспрашивать, не в курсе ли они, вдруг он продавал доллары. Он имел дело с большими кубинскими поставками, и я думаю, что он получил их оттуда. Я также хочу, чтобы ты разыскал мне еще одного человека, фотографию которого я тебе сейчас пришлю.
– Как их зовут?
– Рафаэль Морин и Рене Масикес, но не ориентируйтесь на имена, работайте с лицами.
– Эй, Конде, а это не тот парень, который исчез?
– Добро пожаловать на вечеринку, Толстяк.
– Ты сошел с ума? Не втягивай меня в это дерьмо, этот парень высокая шишка… Уже министр названивает Старику и все такое. Ты уверен, что он замешан в валютных махинациях? – спросил Контрерас и положил фотографию на стол, как будто она стала горячей.
– Да, я уверен, черт возьми, Толстяк. Это предчувствие скорее от головной боли. Иначе откуда у него куча денег? Толстяк, и он не засветился на черном рынке.
– Может быть… Но ты ворошишь дерьмо, Конде, и дерьмо выплескивается наружу, – сказал Толстяк и вернулся в свое потрепанное кресло. – Ну, и когда тебе нужна информация?
– Вчера уже… Старик злится на меня, потому что я занимаюсь этим уже три дня. Он жаждет крови, и я подозреваю, что моей. Помоги мне, Толстяк.
Капитан Контрерас снова рассмеялся. Конде снова удивился, что все это доставляет ему удовольствие, потому что на самом деле Толстяк был самым крутым полицейским, которого он когда-либо встречал, несомненно, лучшим в своей специальности, хотя за его счастливым тучным лицом скрывалось почти триста фунтов комплексов. Вездесущий запах горелого жира, который он издавал, и поспешное завершение обеих его попыток жениться были для него слишком тяжелым бременем. Но он защищался своим смехом и убеждением, что он был рожден для полиции и был хорошим полицейским.
– Ладно, но только ради тебя… Пришли мне другую фотографию и сообщи, где тебя найти, если что-нибудь появится.
Конде протянул руку через стол капитана Контрераса, готовый без сожаления вытерпеть пожатие этой руки, способной свалить с лошади.
– И тебе спасибо, Толстяк.
Он покинул кабинет под смех Контрераса, затем поднялся в кабинет Старика. Маручи что-то печатала, и Конде удивился, как она может говорить, даже смотреть на него, не переставая печатать.
– Вы опоздали, ваше сиятельство. То есть, граф Конде. Майор только что уехал, – объявила ему девушка. – Он поехал на совещание в Управление.
– Я думаю, так будет лучше, – сказал лейтенант, который предпочитал пока не сталкиваться с майором Рангелем. – Попроси его подождать меня до половины пятого. Я думаю, что разберусь с этим делом сегодня. Все в порядке?
– Никаких проблем, лейтенант.
– Минутку, – попросил он, и секретарша прекратила свою работу и смиренно посмотрела на него. – Дай мне пару таблеток от головной боли.
– Что нового в деле? – спросил Конде и улыбнулся.
Маноло, Патриция и специалисты по экономическим преступлениям удивленно уставились на него. Не прошло и часа, как он покинул предприятие, сказав, что вернется во второй половине дня, и теперь появлялся, спрашивая новости. Лейтенант занял место за столом в кабинете хозяйственного отдела, который им предоставили для работы, и сел, позволив отдохнуть своим ногам.
– Ничего пока, Марио, – сказала Патриция и закрыла папку с надписью «Служебные приказы». – Я предупреждала тебя, что будет нелегко.
– Чего я не понимаю, какого черта нужно так много бумаг, – запротестовал Маноло и раскинул руки, как бы пытаясь охватить необъятность офиса, заставленного канцелярскими принадлежностями, составлявшими повседневную часть работы предприятия. – И это только за 1988 год. Скоро нам придется изобретать предприятие, чтобы иметь дело с бумагами этого предприятия.
– Но представь себе, Марио, даже со всеми этими проверками, с археологическими раскопками и ревизиями происходит больше краж, хищений и нецелевого использования ресурсов, чем кто-либо может себе представить. Без документов никто бы это не проконтролировал.
– И это все, что имеет отношение к поездкам Рафаэля за границу и тем делам, которыми он занимался здесь? – спросил Конде и отказался от мысли зажечь сигарету.
– Есть контракты, чеки и расходные ордеры. И конечно же детализация по каждой сделке, – сказала Патриция Вонг, указывая на две горы бумаг. – Надо начинать с самого начала.
– И сколько времени нужно, чтобы все это изучить, Китаянка?
Лейтенант снова рассмеялась тем азиатским смиренным смехом, от которого у нее защипало глаза. «Она точно не видит, не может видеть», – подумал Конде.
– По крайней мере, на два дня, Марио.
– Нет, Патриция! – вскричал Конде и посмотрел на Маноло. Сержант умоляющими глазами смотрел на него, и казался еще более худеньким и беспомощным, чем когда-либо.
– Я не волшебница, – возразила Патриция и скрестила свои монументальные ноги.
– Ладно, давай поступим так, Китаянка. Пусть под любым предлогом мне принесут досье Масикеса, потому что мне нужна его фотография. А по остальным документам ты расставь приоритеты. Как я уже сказал, меня интересует все, что касается комиссионных и выплат представительских расходов Рафаэлю, Масикесу и заместителю директора по экономическим вопросам, который сейчас находится в Канаде. Также поищите информацию о представительских расходах на Кубе и за рубежом, и взгляните на премиальные выплаты, за успешные контракты. Я уверен, что ничего важного не всплывет, но мне нужно знать. Прежде всего сосредоточьтесь на двух направлениях: на том, что Рафаэль делал в Испании, он туда ездил чаще всего; и проверьте все сделки, которые он вел с тех пор, как начал управлять предприятием, особенно с японскими фирмами.
Затем он вынул блокнот из заднего кармана брюк и прочитал:
– "Митачи", китайцы прибудут на Кубу через несколько дней, им тоже, возможно, что-то известно.
– Все это хорошо, но они японцы, а не китайцы, ладно? – возразила лейтенант, и Конде вспомнил, что в последнее время Патриция переживала приступ азиатской меланхолии и даже вступила в Китайское общество Кубы, как прямой потомок.
– Патриция, это почти одно и то же.
– Марио, не будь таким упрямым. Скажи это моему отцу, посмотрим, пригласит ли он тебя снова на обед.
– Ладно, это не так уж и важно.
– Ты доволен, да? У тебя наверняка что-то есть.
– Хотелось бы, Патриция… Но все, что у меня есть, это старые предубеждения и, если ты можешь дать что-то сейчас… Помоги мне, уже половина одиннадцатого. Ты можешь дать мне информацию к двум часам дня…
– В четыре, не раньше.
– Ни тебе, ни мне: в три. А теперь одолжи мне коллегу.
Патриция посмотрела на Маноло и прочла мольбу в этих глазах, которые беспомощно сощурились.
– Хорошо, учитывая его уровень знаний в области финансов и бухгалтерского учета…
– Спасибо за комплимент, лейтенант, – сказал ей Маноло, который уже засовывал пистолет за пояс и разглаживал рубашку, чтобы сделать присутствие оружия менее очевидным.
– Ну, в три часа.
– Ладно, но только уходи, Марио. Если ты останешься здесь, я не закончу даже в пять, – и приказала одному из своих специалистов, – передайте фотографию лейтенанту. Желаю тебе удачи, Маноло.
Проработав десять лет в этой профессии, Марио Конде понял, что рутина существует из-за недостатка воображения. Но Маноло был еще слишком молод и предпочитал улаживать все парой допросов, нащупывать зацепку, пока не отыщется другой конец нити, и на всякий случай немного подумать или нагнетать ситуацию до предела. Успех слишком часто сопутствовал ему за его короткую карьеру, и Конде, не разделял многие его теории, но уважал этого долговязого юношу.
Но лейтенант много раз увязал в полицейской рутине, пытаясь найти неизбежную черную кошку в темной комнате. Многие идеи всплывали неожиданно из его далекого бессознательного состояния, и были его любимым инструментом в расследовании. Иным всегда было знакомство с людьми: узнаешь кто и на кого похож, что мог совершить или чего никогда не совершал. Конде говорил Маноло: «Пока я полицейский, я не брошу курить и не перестану мечтать о том, что когда-нибудь напишу очень милый и незамысловатый роман, и также буду вести расследования. Когда я перестану быть полицейским и напишу роман, и я хотел бы работать с сумасшедшими, потому что я люблю сумасшедших».
В рамках обычной процедуры и чтобы проверить, не осталось ли у чего неизведанного о характере Рафаэля Морина, Конде решил опросить Сальвадора Гонсалеса, секретаря партячейки предприятия, присланного муниципалитетом всего тремя месяцами ранее.
– Даже не знаю, в какой степени я могу быть полезен, – признался Сальвадор и отказался от сигареты, предложенной ему лейтенантом. Вместо этого он набил трубку и зажег спичку. Это был мужчина за пятьдесят лет, и он казался простоватым и смущенным одновременно. – Я едва познакомился с товарищем Морином, у меня сложились впечатления о нем, только как о сотруднике, в остальном я не люблю фантазировать.
– Расскажите мне об одном из ваших впечатлений, – попросил лейтенант.
– Например, на итоговом собрании по подведению итогов все прошло очень хорошо. Его отчет был одним один из лучших, которые я когда-либо слышал. Я думаю, что он человек, который уловил дух современности и призывал к требовательности и качеству в работе, потому что наше предприятие ключевое для развития страны. И он самокритично относился к своему слишком централизованному руководству и просил коллег о помощи в необходимом распределении обязанностей и задач.
– А еще пример расскажите.
Секретарь улыбнулся.
– Даже если это всего лишь впечатление?
– Да.
– Что ж, если вы настаиваете. Но заметьте, это впечатление… Вы знаете, что значит путешествовать за границу для любого, и не только в этой компании, но и в стране. Тот, кто путешествует, чувствует себя особенным, избранным, он как будто преодолевает звуковой барьер… У меня сложилось впечатление, что товарищ Морин манипулировал возможностью путешествовать за границу, чтобы завоевать симпатию. Это впечатление, которое я вынес из увиденного и разговоров с ним.
– О чем говорили с ним? И что Вы видели?
– Так ничего особенного. При подготовке к отчетному собранию, он спросил меня, нравится ли мне путешествовать.
– И что произошло дальше?
– Я рассказал ему, что, когда я был маленьким мальчиком, то прочитал сказку про маленького утенка, которой отправляется с тремя племянниками за золотом на Аляску, и я долгое время умирал от зависти к тем утятам, у которых был дядя, который возил их на Аляску. Потом я вырос, но так и не побывал на Аляске, нигде-либо еще. И я решил, что на Аляске только можно замерзнуть.
– И это всё?
– Я бы предпочел не говорить про остальное, понимаете?
– Почему?
- Потому что я теперь не обычный сотрудник и даже не руководитель. Я являюсь партийным секретарем этого предприятия, и мои впечатления следует рассматривать как вытекающие из моей нынешней должности, а не от меня лично.
– А что, если я спрошу иначе? Если на мгновение Вы забудете о своей должности?
– Это сложно для нас обоих, лейтенант, но, поскольку Вы так настойчивы, я возможно расскажу кое-что. Но надеюсь, что я не ошибусь, – сказал он и выдержал паузу, которая затягивалась, пока он раскуривал трубку.
«Он ничего не расскажет мне», – подумал Конде, но он не отчаивался. Говорят, осторожный человек стоит двух, а Рафаэль Морин всегда казался мне типичным осторожным человеком. Но из двух мужчин, которые проявляют такую осторожность, всегда есть тот, кто менее осторожен: он тот, кто пропал без вести.
– Почему Вы хотите мне рассказать?
– Потому что я почти уверен, что эта ваша коллега мулатка что-нибудь нароет. Проблема витает в воздухе ,а это лишь мое впечатление, и я могу ошибаться, верно? Я бы хотел ошибиться, потому что в противном случае я бы ошибся как должностное лицо. Вы меня понимаете?
– Чертовщица какая-то, не так ли?
– Дьявольщина, – выругался Маноло и откинулся на спинку сиденья машины.
Было немногим больше двенадцати, яркое полуденное солнце пыталось прогнать холод, и было приятно ощутить его тепло, можно было даже снять куртку и надеть темные очки, и Маноло сказал:
– Мы снова работаем по Масикесу, Конде, но не тут, а Центральном участке. Поехали.
Конде вытер стекла очков о край своей рубашки, посмотрел в них и положил обратно в карман. Он расстегнул манжеты рубашки и закатал рукава на два, три оборота, асимметричные и выпуклые, до локтей.
– Мы подождем. Сейчас еще двенадцать часов, и Китаянка сказала мне, что в три, а Толстяк уже давно начал. Я думаю, мы заслужили обед, не так ли? И я абсолютно уверен, что сегодня мы раскроем это дело, вот только не знаю, во сколько мы закончим.
Маноло погладил себя по животу и потер руки. Усилий солнца было недостаточно, потому что с моря поднимался легкий, ароматный и настойчивый ветерок, способный унести робкое тепло окружающей среды.
– Как ты думаешь, у меня сейчас есть время заскочить к Вилме домой? –спросил он тогда, не глядя на своего спутника.
– Погоди, так ты же бросил её или она тебя, разве нет?
- Нет, парень, просто она ревнивая, как стерва.
– Или как капризная дама.
– Типа того.
– Но она тебе нравится, не так ли?
Маноло попытался пнуть разбитую тележками жесть от бутылок и снова потер руки.
– Думаю, что да, приятель. Эта женщина потрясающая.
– Будь осторожен, парень, – сказал ему Конде и улыбнулся. – Была у меня одна такая, и это едва не убило меня. Хуже всего то, что после этого никто не сможет конкурировать. Но тот, кто умирает от удовольствия… Ступай, и оторвись с ней за меня и за Тощего, но не забудь заехать за мной в два часа. Тебе хватит времени?
– Эй, я не такой быстрый, ты что вообразил? – ответил Маноло, уже открывая дверцу машины.
Конде предпочел не заводить с ним разговор по дороге. Поездка на скорости 80 км/час по Гаване показалась ему жалкой прогулкой, и он решил, что Маноло лучше не беспокоить, когда он едет за рулем, окрыленной любовью, и тогда, возможно, они доберутся живыми до места назначения. Хуже всего в этой гонке было то, что его мысли разлетелись, хотя он был рад: «Хватит думать, остается только ждать.»
(Продолжение следует...)
Фото - Гавана