Любительский перевод детективного романа кубинского писателя Леонардо Падура. Книга 1. Pasado perfecto / Безупречное прошлое (1991)
(Стр. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19 )
------------------------------------------------------------
Зойла наблюдала за ними, когда они вошли в кабинет. В ее глазах чередовались безразличие и недоверие, и Марио Конде смог оценить её страстную женственность: золотистая кожа девушки имела здоровый животный блеск, а её рот был отличительной чертой на лице – дерзкий и пухлый, слишком привлекательный. Ей едва исполнилось двадцать три года, но она выглядела уверенной в себе, и Конде предчувствовал, что с ней будет нелегко. Эта девушка выросла на улице, она закалилась в общении со всевозможными людьми, и одним из предметов её гордости была возможность сказать: «Я никому ничего не должна, сама всего добилась и мне пришлось доказывать это не раз.» Ей нравилась хорошая жизнь, и ради этого она не гнушалась ходить по грани закона, потому что у нее было достаточно мозгов, чтобы не переходить эту слишком опасную грань. «Так, с ней будет нелегко», – предупредил он себя, лишь взглянув на нее и убедившись, что она одна из тех красивых женщин, ради которых мужчины готовы горы свернуть.
– Это Зойла Амаран Искьердо, лейтенант, – сказал Маноло и шагнул к девушке, которая по-прежнему сидела в центре кабинета. Оперативник встретил ее, когда она возвращалась домой на такси, и попросил приехать в Центральный участок, чтобы взять у нее показания.
– Мы хотим задать тебе несколько вопросов, Зойла. Ты не задержана, мы только хотим, чтобы ты нам помогла, хорошо? – объяснил ей Конде и направился к двери, подыскивая угол, под которым ей пришлось бы повернуться, чтобы увидеть его.
– Почему? – спросила она, не двигаясь, у нее был приятный голос, ясный, хорошо поставленный.
Конде посмотрел на Маноло и сказал ему «да» глазами.
– Где ты была 31-го числа?
– Я должна отвечать?
– Я думаю, что да, но ты не обязана. Где ты была, Зойла?
– Кое-где, с другом. Это свободная и суверенная страна, не так ли?
– Где ты была с другом?
– В Сьенфуэгосе, у другого его друга.
– Как зовут этих друзей?
– Ради всего святого, что все это значит?
– Пожалуйста, Зойла, назови имена. Чем быстрее мы закончим, тем быстрее ты уйдешь.
– Норберто Кодина и Амброзио, я думаю, все в порядке? Мы закончили?
– Хорошо, но все же... а разве не было другого друга, Рафаэля? Рафаэля Морина?
– Меня уже спрашивали об этом человеке, и я сказала, что не знаю, кто он. Почему я должна его знать?
– Он твой друг, не так ли?
– Я его не знаю.
– Где живет твой друг, тот, что в Сьенфуэгосе?
– На углу театра, я не знаю, как называется эта улица.
– И ты точно не помнишь Рафаэля Морина?
– Послушайте, что это? Если я захочу, то буду молчать, если это не прекратится.
– Ладно, как хочешь. Ты молчи, но останешься здесь под арестом в ожидании расследования в качестве подозреваемой в похищении и убийстве…
– Да что же это такое?
– Расследование, Зойла, ты меня понимаешь? Как зовут друга, который поехал с тобой в Сьенфуэгос?
– Норберто Кодина, я вам уже говорила.
– А где он живет?
– На улице Линеа.
– У него есть телефон?
– Да.
- Какой номер?
– Что вы собираются делать?
– Позвонить ему, чтобы узнать, правда ли, что он был с тобой.
– Послушайте, он женат.
- Скажи мне номер, мы аккуратно.
– Ладно. Номер 325307.
– Звоните, лейтенант.
Конде подошел к телефону, стоявшему на столе, и попросил соединить его.
– Посмотри на эту фотографию, Зойла, – продолжил Маноло и протянул ей копию фотографии Рафаэля Морина.
– И что случилось? – спросила она, пытаясь расслышать разговор Конде, который говорил очень тихо.
– Разве ты его не знаешь?
– Ну, я встречалась с ним несколько раз. Это было около трех месяцев назад.
– А ты не знаешь, как его зовут?
– Рене.
– Рене?
– Рене Масикес, вроде бы.
Конде повесил трубку и подошел к столу.
– Зойла, ты уверена, что ее так зовут? – спросил лейтенант, и девушка посмотрела на него и попыталась улыбнуться. – Да, конечно.
– Она была с Норберто Кодиной, – сообщил Конде и вернулся к двери.
– Ну вот, разве вы не видите?
– Где ты познакомилась с Рене?
Зойла сделала жест непонимания. Было очевидно, что она ничего не понимала, но чего-то боялась.
– На улице, он купил мне выпить.
– И зачем он звонил тебе 31-го или, может быть, первого числа?
– Кто, Рене?
– Да, Рене Масикес.
– Так я не знаю, если я его давно не видела.
– Как давно ты его не видела?
– Ну, с октября, примерно.
– Что тебе известно о нем?
– Мало, что он женат, путешествовал за границу, когда мы останавливались в отелях, он всегда заказывал номер сам.
– В каких отелях?
– О, представьте себе. Ривьера, Мар-Азул, что-то в этом роде..
– Он не говорил тебе, кем работает?
– Что-то с иностранными фирмами... Или во внешней торговле, что-то в этом роде, не так ли?
– Не знаю, тебе виднее.
– Ну, я думаю, да, с иностранными фирмами.
– Он имел дело с большими деньгами?
– А на что, по-вашему, он арендовал номер в отеле на Ривьере?
– Будь внимательна, Зойла. Ответь мне.
– Конечно, у него было много денег. Но я же говорю вам, мы встречались всего несколько раз.
– И больше ты его не видела?
– Нет.
– Почему?
– Потому что он уехал за границу. Я думаю, что он уже почти год в Канаде.
– Когда это было?
– В октябре, я уже сказала вам.
– Он дарил тебе подарки?
– Мелочевку.
– Какую?
– Духи, серьги, платье, всякие такие мелочи.
– Из-за границы?
– Да, импортные вещи.
– Значит, у него были доллары?
– Я их никогда не видела.
– Вы часто встречались?
– Нет, у него всегда было много работы, и когда у него была возможность, он звонил мне домой. Если я была не занята, то он заезжал за мной. Конечно, на машине.
– Что за машина?
– Их было две. Почти всегда на более новой, частной ”Ладе", а иногда и на другой "Ладе", по-моему, государственной, с тонированными стеклами.
– Зойла, я хочу, чтобы ты хорошенько подумала над тем, что собираешься мне сейчас сказать, ради себя и своего друга Рене Масикеса. Откуда он мог взять столько денег?
Зойла Амарн Искьердо склонила голову набок, чтобы посмотреть на лейтенанта, и ее глаза пытались сказать: «Откуда, черт возьми, мне знать?». Затем она посмотрела на Маноло и ответила:
– Послушай, приятель, на улице такими вещами не интересуются. Я не шлюха, потому что сплю не из-за денег, но если приходит богатый парень и приглашает пообедать в "Лайглоне", выпить бокал у бассейна, потусоваться в клубе, потом подняться в номер с видом на набережную, зачем мне выяснять что-то? Наслаждайся жизнью, товарищ. В наши дни все очень плохо, а молодым бываешь только раз, верно?
«Конечно, юность только одна», – подумал Конде, потому что для него это было очевидно.
------------------------------------------------------------
Ленивый тёплый голос и безоблачные небесно-голубые глаза - единственное, что напоминало об атрибутах мифического Мики-Красавчика, мальчика, который установил рекорд по количеству подружек в школе Ла Вибора: двадцать восемь, и всех он целовал, а с некоторыми и того дальше зашел. Теперь у него не хватало волос, чтобы примерить кудрявую прическу «африканес», вечное безденежье и он смирился с лысиной. Его бородка представляла собой россыпь жестких рыжеватых седых волос, как у викинга из старого комикса, а прежнее миловидное личико напоминало плохо размятое печенье: неровное, потрескавшееся, с долинами и горами плохо распределенного жира и преждевременной старости. Он засмеялся и показывал желтушную гниль своих зубов, а если он много смеялся, его легкие курильщика отдавались, не переставая, двухминутным приступом кашля. Конде сказал себе: «Посмотри на Мики. Он своим видом свидетельствует о приближающемся 40-летии. Мы уже не молоды и не неутомимы, и уже не способны заново встречать каждый день, и у нас есть веские причины для усталости и тоски.»
– Это катастрофа, Конде. Мариита ушла около месяца назад, и посмотри только на этот свинарник, – и он вытянул руки, пытаясь охватить беспорядок в гостиной. Он взял два стакана, испачканные грязью нескольких поколений, и переставил их с места на место. Он произнес несколько проклятий в адрес покинувшей его женщины, а затем подошел к проигрывателю. Не задумываясь, он взял пластинку, дыхнул на её поверхность и положил на проигрыватель. – Послушай это и умри. Это изумительно… Они так мило поют, верно? С Мариитой у меня пятый развод и третий ребенок, и я с каждым днем становлюсь все более несчастным. Они делят мою зарплату, и мне не хватает даже на сигареты. Кстати, дай мне сигарету. Как ты думаешь, сможет ли кто-нибудь так петь? Нет, черт возьми, тут пропадает желание жить, не то что петь. Но, в конце концов, важно не сдаваться, даже если иногда ты устаешь и немного сдаешь. Это нелегко, Конде, совсем нелегко. Вот, вот… «Калифорнийские мечты», эта с тех времен, когда мы учились в старшей школе. Помнишь? Я слушаю эту песню, и мне хочется снова стать молодым, клянусь тебе. А ты, наконец, сочинил что-нибудь?
Конде переложил с кресла брюки и две рубашки, и, наконец, смог присесть. Его всегда интересовало, почему Мики, не считая Хромого, будучи уже писателем, посещал литературный семинар в школе. Казалось, что он посещал семинар, чтобы посмотреть, что из этого может получиться. Но в какой-то момент Мики увлекся литературой, а затем решил стать писателем, и ведь ему это удалось. Два опубликованных сборника рассказов и один роман характеризовали его как плодовитого рассказчика, и это отличало его от Конде, который никогда такого не достиг, даже если бы у него было время и талант побеждать чистый лист бумаги. Мики писал о кампаниях по ликвидации бесграмотности, о первых годах революции и о классовой борьбе, в то время как Конде предпочел бы написать рассказ о нищете. Что-то очень убогое и трогательное, хотя Конде была не ведома убогость, но были вещи, которые трогали его все больше и больше, так или иначе.
– Нет, я не пишу.
– Почему?
– Не знаю… Я стараюсь, но у меня ничего не выходит.
– Это бывает, не так ли?
– Да, полагаю, что да.
– Дай мне еще одну сигарету. Если бы у меня был кофе, я бы тебя угостил, но кофе нет. Даже курева нет. Как дела, есть какие-нибудь новости про Рафаэла?
– Нет, он не появлялся, – сказал Конде, пытаясь поудобнее устроиться в кресле, несмотря на пружину, которая продолжала впиваться в него.
– Когда Карлос рассказал мне, что ты ищешь Рафаэля, я чуть не описался от смеха. Согласись, что это забавно.”
– Не уверен, мне так совсем не смешно.
Мики раздавил сигарету об пол и пару раз кашлянул.
– У нас с Рафаэлем были некоторые неприятности пять или шесть лет назад. Ты знал об этом? Большинство людей этого не знают, и старые друзья по старшей школе, с которыми я постоянно сталкиваюсь, спрашивают меня о нем и думают, что мы все еще хорошие приятели. Раньше меня без конца раздражала ложь о том, что все было хорошо. Ты не можешь провести всю свою жизнь, притворяясь, что все в порядке… Неужели у тебя нет ни малейшего представления о том, что могло случиться с Рафаэлем? Как ты думаешь, он свалил совсем или вернется, как ни в чем ни бывало?
– Я не знаю, но я так не думаю.
– В чем дело? Ты очень подавлен. Послушай, у меня с Рафаэлем странные отношения: иногда я думаю, что он мне все еще нравится, потому что когда-то мы были дружили, как братья; иногда я жалею его, совсем чуть-чуть; а порой я чувствую безразличие, как будто мне наплевать, что с ним случилось, потому что я не заслуживал всех тех неприятностей, в которые он меня втянул.
– Какие неприятности?
– Я потому и сказал Карлосу, чтобы ты должен обязательно встретиться со мной сегодня. Конде, я знаю, что Рафаэль замешан в каком-то грязном деле. Не знаю, будет ли тебе полезно то, что я скажу, может быть, да, потом расскажешь. И я говорю тебе это, как полицейскому, который ведет его дело, потому что, если бы это был кто-то другой, он даже не узнал бы. Слушай, вся загвоздка в том, что когда он готовился к вступлению в партию, Рафаэль назвал мое имя, как рекомендателя, и люди, которые проводили проверку, пришли ко мне. Я помню, что ответил им, что я уже не член молодежной организации, и они сказали мне, что это не имеет значения, потому что я был знаком с Рафаэлем со студенчества и это было как раз то, что нужно. Затем они начали спрашивать меня, а я отвечал, и все шло просто отлично. А через два месяца здесь появился Рафаэль, который был в ярости: он сказал, что его вступление в партию отложили из-за меня, что я не должен был говорить, что его мама ходила в церковь, и что его отец уехал в Майами работать сантехником, хотя его мать говорили всем, что отец был пьяницей и умер. Но больше всего его разозлило то, что я сказал, что, по-моему, он все еще любит отца и будет рад, если они снова увидятся через двадцать лет, потому что с тех пор, как мы учились в начальной школе, у него был комплекс неполноценности из-за того, что его отец свалил с Кубы.
И Мики продолжил:
– Если бы здесь была Йоли, то она рассказала бы тебе в красках. Он как сошел с ума, кричал на меня, что я придурок, что я ему завидую и не знаю, сколько еще гадостей. Но это еще не самое ужасное, и не смотри на меня с таким лицом. В довершение всего, я пошел к нему на работу, чтобы поговорить с теми людьми, которые приходили ко мне. Я ведь не думал, что все это было настолько серьезно, но они сказали мне что это была просто проверка без каких-либо серьезных последствий. Они отложили его вступление в партию не потому, что он мечтал увидеться с отцом, а из-за его самоуверенности и какого-то конфликта с профсоюзом. Я уже не помню все детали, но они были уверены, что он все преодолеет и бла-бла-бла. Ерунда какая-то.
– Я понятия не имел про эту историю, – сказал Конде и опередил желание Мики закурить, подал ему сигарету и закурил свою. – Но какое это имеет отношение к сегодняшнему происшествию?
– Потому что я соврал. По правде говоря, он думал, что я рассказал при проверке, что он приторговывал контрабандной одеждой. Он продавал вещи через скупку в магазине «Дипломат», даже я купил у него джинсы за 150 песо, которые ему были велики. Но я ничего этого не говорил, потому что хотел защитить его, поэтому придумал сентиментальный сюжет про отца…
– Ах, Мики…
– Только не выдавай меня, я позвал тебя не для того, чтобы признаться. Дело в том, что Рафаэль заходил сюда 31-го днем, примерно в три часа дня, спустя много лет. Тебя это интересует, верно? Не обманывай меня, Конде, я хорошо тебя знаю.
– Зачем он приходил, Мики?
– Подожди, позволь мне перевернуть пластинку, которую мне подарил Рафаэль на Новый год. Он знал, что я неравнодушен к Роллингсам... Я очень скучал, и был рад увидеть его, в конце концов, я не в обиде. Я даже одолжил пачку кофе у соседки, и мы выпили бутылку рома, который у меня остался, и поговорили так, как будто ничего не произошло. Мы вспомнили тысячу всего о школе, о районе, о повседневных делах. Рафаэль был чертовски крутым парнем, ты это знаешь? Оказывается он всегда завидовал мне, и он признался мне в этом прямо там, где ты сидишь сейчас. Он сказал мне, что я всегда делал то, что хотел, и что я жил так, как хотел. Ну разве что, я промахнулся с теми тремя опубликованными книгами, чистое дерьмо, я не люблю даже открывать их. Когда я сказал ему об этом, он рассмеялся, он всегда думал, что я во все это не верю.
– Но чего он хотел? Какого черта Рафаэль пришел сюда?
– Он пришел просить у меня прощения, Конде. Он хотел, чтобы я простил его. Знаешь, что он мне сказал? Что я был его лучшим другом.
Марио Конде ничего не мог с собой поделать: он снова увидел, как раздевается Тамара, и почувствовал, что погружается в необратимое и смертельное болото.
– Он был циником и мерзавцем.
Мики повторно раздавил окурок об пол, но не смог уничтожить его и продолжал растирать его ногой.
– Почему ты так говоришь, Конде? Ты ведь знаешь, что ты такой же. Вот почему ты не стал ни писателем, как я, ни предпринимателем, как Рафаэль? Ты даже не стал таким хорошим человеком, как бедный Карлос. Ты ничего не добьешься, Конде, потому что хочешь судить всех и никогда не судишь себя.
– Ты говоришь чушь, Мики.
– Ничего подобного, и ты это знаешь. Ты боишься и не принимаешь себя. Почему ты не настоящий полицейский, а? Ты половинчатый во всем. «Типичный представитель нашего потерянного поколения», – как говорил мне профессор философии в университете. Он говорил, что мы поколение без лица, без имени и без цели; мы не знаем, где находимся и чего хотим, и поэтому предпочитаем спрятаться. Я никудышный писатель, но это знаю, и не придираюсь к тому, что пишу. Но ты, кто ты такой?
– Тот, кому плевать на все, что ты говоришь.
Мики улыбнулась и протянул руку. Конде достал из пачки последнюю сигарету и затем скомкал её, превратив в шарик, после чего выбросил её в окно.
– Эта пластинка чертовски хорошо, верно? – спросил Мики, наслаждаясь дымом сигареты.
– Слушай, Мики, – спросил лейтенант, глядя в глаза своему бывшему однокласснику, – а твоя оценка на предварительном экзамене тоже была подделкой?
(Тощий)
Он так и не услышал выстрела, и в первый момент подумал: «У меня разворочена спина», но потом он потерял равновесие и, упав на землю, уже был без сознания. Он пришел в себя только через два часа, когда понял, что такое боль, летя на вертолете в Луанду с капельницей на руке, и врач сказал ему: «Не двигайся, мы подлетаем». Но приказ не требовался, потому что он не мог двигать ни одной частью тела, и боль была такой резкой, что он терял сознание, и его следующее воспоминание связано с первой операцией, которую ему сделали в военном госпитале Луанды.
Конде слышал эту историю столько раз, что уже мог воспроизвести её как на кинопленке, и мог представить себе каждую деталь эпизода: то, как он упал лицом вниз на песчаную, горячую землю с отдаленным запахом сушеной рыбы; шум вертолета и шум мотора; бледное лицо доктора, очень молодого, когда он говорил: «Не двигайся, мы уже на подходе». Он даже мог видеть внутренности самолета, как ему стало холодно, и он видел безукоризненно белое облако, проносящееся вдалеке.
После того, как его снова прооперировали в Гаване, Тощий рассказал ему эту историю своего единственного боя с врагом, которого он даже не увидел. Хосефина присматривала за ним днем, а Конде, Панчо, Кролик и Андрес сменяли друг друга по вечерам и болтали до тех пор, пока Марио Конде не убедился, что это была и его война, хотя в руках у него никогда не было ружья. Он отчетливо видел лицо врага – Тощий прикованный к инвалидному креслу. Он уже знал, что его друг вряд ли когда-нибудь снова пойдет гулять, и прежние чистые отношения, беззаботные и жизнерадостные, были омрачены чувством вины, которое Конде так и не смог изгнать.
– Но почему ты ведешь себя так, дикарь?
– И как ты хочешь, чтобы я вел себя после того, что сделали эти придурки? Они проиграли в субботу, а я предполагал обратное, потому что игра, казалось, складывалась в их пользу, но они не могли забить и оставили всех на базах, и Вегерос выиграли матч. Хорошо, что ты не видел сегодняшнюю игру: в первом раунде они бьют пятнадцать ударов, выигрывают девять к одному, а во втором, где действительно можно было выиграть, они проиграли девять-ноль. Черт возьми, парень, справедливо ли это по отношению к человеку, который всю жизнь ждет, когда эти нахалы выиграют чемпионат, и болеет за них? Но я становлюсь таким, потому что я идиот, и должен просто перестать смотреть этот чертов бейсбол...
– Значит, ты не хочешь ром?
– Успокойся, Конде. Дай-ка сюда, – и он принял бокал, который Конде поставил рядом с пепельницей, словно это была компенсация за поражение.
- Слушай, а что на тебя нашло? Ты вдруг купил ром...
– Конде, я в порядке. Ты либо пей ром, либо уходи восвояси и как будто я тебя не видел.
– Я выпью ром, но давай сменим тему. Я же не менеджер команды, хорошо?
– Все в порядке.
Тощий налил себе еще немного рома и, казалось, объявил перемирие. Его глубокое дыхание снова стало нормальным.
– Как обстоит дело с Рафаэлем?
– Начинает проясняться. У нас есть хорошая зацепка.
– А ты видел Мики?
- Да, я только что он него. Это был странным, больше похоже, что ему нужен священник, чем полицейский.
– И ты простил его прегрешения?
– Я послал его к черту вместе с его тремя книгами. Как вруна и как плохого писателя. Налей мне немного рома, давай.
– И в чем же заключается подсказка?
– Рафаэль распоряжался немалыми деньгами и, возможно, у него были проблемы с финансами предприятия. Ты знаешь, что делал этот придурок, когда заводил интрижку с какой-нибудь там девчонкой? Он представлялся именем начальника его отдела. Какой хитрец наш приятель.
– Мы бы поступили также, – сказал Тощий и с беспокойством выпил. Конде повторил за ним и едва заметил насколько хорошо ром. – Ты уже поел?
– Нет, у меня нет никакого желания. Позволь мне сделать несколько глотков рома, и я пойду спать.
– Ты видел сегодня Тамару?
– Да, около полудня. Ничего нового. Я выпил с ней пару бокалов…
– У тебя тяжелая жизнь, не так ли?
Конде предпочел выпить еще ром, чтобы не затевать очередной спор с Тощим. «Вот чего он добивается, он потерял самообладание после бейсбола», – сказал он себе и снял ботинки, пользуясь только ногами. Он чувствовал себя комфортно в этой комнате, лежа в кресле, Хосефина смотрела свой телевизор в гостиной, и тут он внезапно почувствовал желание послушать музыку.
– Я поставлю что-нибудь, – сказал он и подошел к шкафу, где стоял кассетный магнитофон. Он открыл ящик стола и стал изучать кассеты, пронумерованные и отсортированные Тощим. Полные «Битлз»; почти все «Чикаго» и «Кровь, пот и слезы»; несколько произведений Серрата, Сильвио и Пабло Миланес; и «Выходи за Пэтси Андион», «Отрывки из Лос-Бринкоса», «Хуан и Хуниор», «Формула V», «Стив Уандер» и «Рубен Блейдс». Какая мешанина вкусов, он выбрал пластинку Рубена Блейдса на английском языке, которую сам подарил Тощему. Он включил магнитофон, сделал еще один щедрый глоток и налил еще ром в свой стакан и в стакан Тощего. У него уже не болела спина и зад, измученные креслом Мики.
Ему нравилась эта пластинка, и Тощему тоже, и они чувствовали себя совершенно беззаботными, напевая балладу «Письмо». Про письмо, которое один друг пишет другому, который знает, что скоро умрет, и снова пили с жаждой пилигримов. Стало видно дно бутылки, и Тощий подкатил инвалидную коляску к шкафу и достал полбутылки, оставшейся со вчерашнего дня, и они подумали: «Отлично, у нас есть еще пинта рома, мы справимся с этим», – им захотелось выпить весь алкоголь.
– Этот ром отличный, не так ли? – спросил Тощий и улыбнулся.
– Ты несешь обычный пьяный бред.
– Но что я такого сказал?
– Ничего, только про этот ром и прочее. Конечно, он хорош, приятель.
– И это все надо выпить? Мы уже напились…
Он запротестовал и снова отпил, как будто ему нужно было прочистить горло. Марио смотрел на него, он видел его таким толстым и таким изменившимся, он не знал, как долго еще сможет рассчитывать на Тощего, и остатки его ностальгии и неудач начали всплывать в его голове, когда он пытался представить Тощего Карлоса худым и ходячим, но его мозг отказывался воспринимать это приятное зрелище. И это стало последней каплей:
– Как давно с тобой происходило чего-нибудь такого, за что тебе было бы стыдно, Тощий, но стыдно по-настоящему?
– Эй, парень, – улыбнулся Тощий и посмотрел на свою рюмку в упор, – так что пьяный тут я? А тот, кто начинает задавать такой вопрос - трезвенник?
– Я серьезно.
– У меня нет привычки подсчитывать такое. Жить так, – и он указал на свои ноги, но улыбнулся, – без ног уже стыдно. Так что ты хочешь услышать от меня?
Конде посмотрел на него и кивнул, конечно, это было неловко, но он уже знал, как все исправить.
– Чего ты стыдишься больше всего в жизни?
– Чего ты хочешь? Ладно, а за что тебе стыдно?
– Дай подумать… Когда я пытался научиться водить машину, заехал на заправку, сильно врезался и опрокинул бак на пятьдесят пять галлонов. Придурки, которые там были, аплодировали мне и все такое.
– Ерунда какая…
– Ну, каждый раз, когда я вспоминаю, мне становится чертовски стыдно.… Я не знаю почему. То же самое происходит со мной, когда я вспоминаю тот день, когда Эдуардо кинул ботинком в директора лагеря, а я испугался.
– Да, я это помню.… Слушай, меня убивает каждый раз, когда медсестра заставляет меня пописать на утку.
– А меня кошмарит тот день, когда я нагнулся в колледже и порвал штаны…
– Я бы даже не вспоминал тот день, налей еще мне рома.
– Черт, все это ерунда… Но то, что случилось со мной сегодня, Тощий, я умираю от стыда, я умираю, – и он закрыл глаза, чтобы сохранить остатки здравого смысла и не умереть снова от стыда, и признался Тощему, – Тамара пригласила меня, и… Я должен был уйти от нее, но я испугался, и мы поднялись наверх, и она была такая, как я представлял её себе... Какого черта, Тощий. Почему с другими не случается таких вещей, от которых стыдно? Дай сюда бутылку рома, Тощий.
(Продолжение следует...)
Фото - Куба