Никогда не стоит тратить время на духовно-поверхностные книги. Так решил и я, два дня промучившись с крохотным романом расхваленного Томаса Пинчона «Выкрикивается лот 49», так его и не осилив (текст глупый и неинтересный), бросил. Преодолев некоторое внутреннее сопротивление и боязнь столкнуться с кощунством, все же взял в руки (правда, фигурально, ибо читал электронную версию) «Псалом» Фридриха Горенштейна, когда-то оттолкнувший меня первыми своими страницами с полемически-неканоническим пониманием фигуры антихриста. Однако, ничего страшного и богохульного в романе не оказалось (по крайней мере не больше, чем в «Мастере и Маргарите», на которых автор «Псалма» откровенно ориентируется), хотя основное концептуально-философское наполнение книги Горенштейна христианин не может принять. В то же время это не мешает прочесть талантливую, почти гениальную книгу, написанную Горенштейном всего за четыре месяца (с октября 1974 по январь 1975).
Скорость написания «Псалма» просто удивительна, поскольку текст из-за сильной концентрации духовных смыслов очень тяжело читать (представляю, как он мучительно создавался и каких сил стоил писателю!): Горенштейн в отличие от Булгакова не прячется за авантюрный сюжет, намеренно замедляя повествование и лишая его увлекательности. Однако, в «Псалом» также легко провалиться, как и в любую, насыщенную событиями книгу Ветхого Завета, а это тот стилевой эталон, на который автор романа ориентируется. Нарратив разворачивается с многочисленными повторами слов и событий, на новых уровнях возвращая нас к прежним героям: возникает представление, что в этой книге своя, не художественная, а религиозная логика. В отличие от «Мастера и Маргариты» здесь нет закамуфлированных цитат – Священное Писание цитируется открыто, разрывая и дополняя ткань выдуманных Горенштейном историй.
По этой причине «Псалом» и воспринимается читателем как та твердая духовная пища, которой апостол Петр призывал неофитов до поры до времени сторониться: «Возлюбите чистое словесное молоко» (1 Пет. 2:2). При том, что книга Горенштейна отвергает христианство и спорит с ним с позиций иудаизма, при чем в открытую (чем ближе к финалу, тем больше). Однако, куда большее неприятие у автора вызывает гордыня тех народов, которые для себя национальное поставили выше конфессионального – обожествили себя, забыв Бога. Это случилось, по Горенштейну, с немецким народом, и постепенно происходит с русским. Предпочтение этнического самоопределения конфессиональному ведет, по мысли автора «Псалма», к подмене «строительства Храма строительством Вавилонской башни». В этой связи для Горештейна нет ничего удивительного в том, что атеистическая и коммунистическая утопия стала приводиться в жизнь именно в России. В этом виновны, с его точки зрения, не только марксисты и революционные демократы, но и славянофилы, и русские религиозные мыслители XIX-начала ХХ веков, писавшие об «особой судьбе России», не исключая и Достоевского.
В «Псалме» через описания голода 1930-х, войны 1940-х, послевоенного раздрая второй половины 1940-х – начала 1950-х, «оттепельного» богоискательства в кругах советской интеллигенции (надо признать, что перед нами проходят душераздирающие истории потерь и лишений чаще всего простых людей, написанные с невероятной художественной силой) автор проводит одну и ту же мысль: в России христианство разорвало свои связи с ветхозаветным почитанием Бога, предав учение Христа (причем, по мнению автора, это началось в мире еще до возникновения России, с апостольских времен), обожествив национальный менталитет и государственную машину (отсюда в частности происходят и истоки тоталитаризма). Однако, для самого Горенштейна в самоопределении еврейского народа этническое очень тесно связано с конфессиональным, даже не просто связано, но спаяно до полной неразличимости.
Из-за сложного концептуального наполнения и откровенных авторских философско-религиозных отступлений (порой весьма полемичных и парадоксальных) «Псалом» воспринимается как синтез художественного произведения и теологического трактата. Как «Мастер и Маргарита», скрещенные с «Игрой в бисер». Естественно, что для 1970-х это было настоящей бомбой, ибо тогда в советской, даже неофициальной прозе никто так открыто не рассуждал о Боге, и путях либо к Нему, либо от Него. Мне представляется, что ошибаются те критики романа, кто считает, что Горенштейн в «Псалме» столкнул лбами русский и еврейский народы: проблематика антисемитизма у него понимается расширительно, как забвение Бога и расторжение связи с Ним, а не только как преследование иудеев. По этой причине так важны в романе образы евреев, предавших свою нацию и веру, оттого такой непоследовательной выглядит критика Горенштейном русского менталитета, спаявшего в себе национальное и религиозное, подобно и самим иудеям. Другое дело, что вполне обоснованным выглядит уже упоминавшееся замечание автора об опасности национальной гордыни, возвеличивания этнического над конфессиональным. Эту опасность для России нам русским еще предстоит осознать.
Как бы не были изворотливы и полны софизмов суждения Горенштейна о христианстве, как бы он не критиковал (и даже откровенно не насмехался) над Павлом и другими апостолами, как бы не хотел присвоить учение Христа иудейской религиозной традицией, назвав Его таким же фарисеем, как и тех, с кем Он спорил, все же «Псалом» остается художественным произведением невероятной идейной силы и эстетической мощи. В книге видна работа человеческого духа по осмыслению (порой парадоксальному и перевернутому) важнейших религиозных интуиций авраамического монотеизма. И как бы порой не казался апологетам и миссионерам непримиримым богословский спор между христианством и иудаизмом, все же есть нечто, что их объединяет – экзистенциальное ощущенте живого Бога, Бога-Личности, являющего Себя в религии, истории и искусстве. И этот суровый, грозный диалог Творца с Его творением, составляющий сам нерв «Псалма», выражен не только в пространных цитатах из Священного Писания, но и в самой художественной ткани этого произведения.
Как справедливо считает Горенштейн, в искусстве человек подражает Богу, значит и сам «Псалом» - подражание Библии, подражание столь сильное и самозабвенное, что оно просто не может не вдохновить тех прозаиков, которые приходят в нашу литературу после этого выдающегося писателя (а их из очевидных преемников, по крайней мере двое – Владимир Шаров и Дмитрий Б., автор «Оправдания» и «ЖД»), надеюсь, этот процесс не остановится и в будущем.