Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Всё то время, что шла подготовка к непосредственному действию, я писал, переписывал, исправлял, дополнял, кромсал, перечитывал... Прозу я так раньше не писал. Проза должна вылежаться. Полгода, год. Тем не менее, за отпущенные два с половиною месяца удалось сдвинуться с места... вроде бы. В любом случае, обратного пути нет: мосты сожжены, деревеньки разграблены, обозы отстали, заградотряд из взятых на себя обязательств крепко поджимает сзади. Стало быть, начинаем... Кстати, у нас новая вводная - у "безумнаго" прожекта появилось название. Почему именно такое - уточнять не стану, надеюсь, в дальнейшем как-то оно прояснится само собою...
"ВОДА ЖИВАЯ И МЕРТВАЯ"
СЕРИЯ ПЕРВАЯ ЭПИЗОД 1
Родился я в год кончины Императрицы Екатерины Алексеевны в семье небогатой, если не сказать справедливее - крайне умеренной в доходах, так что господский дом по сути мало чем отличался о крестьянских изб - разве что месторасположением на юру. Отец мой - славный кавалерист Яков Антонович Рихтер - карьеры себе не сделал, тридцати лет от роду неудачно упал с лошади и, повредив при том колено, был принуждён уйти в отставку в чине секунд-ротмистра без каких-либо средств к дальнейшему существованию с неочевидною перспективой небольшого наследства лишь в самой далёкой будущности. Неизвестно, как бы сложилась его судьба, если бы случай не занёс его в глушь Псковщины - погостить к старому сослуживцу Алексею Ивановичу Савинову. Соседом последнего был старый гусар лет пятидесяти по фамилии Сорокин. Сорокин тот был, если можно так выразиться, собратом по несчастию Якову Антоновичу: в деле при Кагуле неприятельским ядром ему оторвало ногу - так что страдания отставного хромого кавалериста Рихтера вдруг сделались Сорокину необыкновенно близки. Близки до такой степени, что стал он привечать участившиеся визиты моего отца к ним в имение, поводом коих, конечно, был не столько сам Сорокин, а дочь его Елизавета Николаевна, по меркам того времени считавшаяся уже безнадежным перестарком: двадцать два года, судари мои, возраст печали для всякой порядочной девицы, особенно в глухой провинции. Красавицею ей назвать ни у кого из знававших её в молодости язык бы не повернулся, да и норов у ней был, признаться, не для семейной идиллии. Однако ж, именно за эту не вполне приятную, в общем-то, черту отцу моему Якову Антоновичу дочь Сорокина и приглянулась. "Повздорили мы с ней как-то по поводу каких-то стишат" - вспоминал он много позже, - "... а она как глазами сверкнет, да со слезою, и как скажет мне - мол, бог вам, Яков Антонович, судья, а однако ж полагаю, что в лошадином деле вы смыслите куда более, чем в сем предмете!.. И дверью - как хлопнет..." Пару недель после этого демарша отец носу не казал к Сорокиным, пока последний, смущённый и явно неловко себя чувствовавший в столь щекотливом деле, не приехал к Савинову сам, да не просто так, а с некоторым посланием к Рихтеру... Одним словом, вскорости у них всё сладилось, а в приданое новобрачной досталась небольшая - в дюжину дворов всего - деревенька Липицы, где они и поселились, и где спустя положенный срок - следком после умершего двухмесячном возрасте первенца Василия - появился на свет ваш покорный слуга.
Собственно, лишь мною дело не окончилось, и с разницею в год-полтора семейство Рихтеров счастливо прибавлялось младенцами обоих полов, пока на цифре "четыре" родители мои не решили остановиться, видимо, благоразумно посчитав, что хорошенького - понемножку, и дети - хоть и дар свыше, а всё же предприятие весьма накладное. С чем не могу не согласиться: вынужденно лишённый всяческого внимания, неизменно оказываемого более нуждающимся в нём младшим, я предоставлен был расти как-то сам по себе, до семи лет почти не зная грамоты, кое-как, благодаря отцу, понимая на слух по-немецки и единственное что - порядочно считая. Батюшка мой до каких-либо наук вообще за исключением счетов и цифр был вовсе не охотник, вытягивая на себе всё немудрёное наше хозяйство, так что когда мать моя, передав наконец младшенькую Анну няньке, взялась за меня, то воспитание сие ограничилось лишь азбукою: полагаю, ужаснувшись результатам моего образования, Елизавета Николаевна - женщина природы вулканического склада - предпочла перенести своё внимание на неупущенных ещё в смысле просвещения Илью, Петра и Аннушку. Я же образование своё продолжил до поры до времени сугубо самостоятельно, прочитывая с жадностью от корки до корки немногие растрёпанные календари, книги и журналы, что каким-то случайным образом водились в хозяйстве у нас, да у дедушки Сорокина.
Что особенно хорошо мне помнится из детства - так это непременный послеобеденный сон батюшки. Вставали мы рано - особенно летом, около шести весь дом был уже на ногах. Обед же, состоявший исключительно из плодов земледелия, лесных даров и рыбной ловли, неизменно начинался около часа пополудни. За столом собиралась вся семья, начинали обязательно с духовито дымящихся ухи либо штей, заедали их теплыми ещё кулебяками, после уж шло что-то мясное, дети и матушка запивали это действо морсами, а папенька священнодействовал с целою ротою разноцветных вспотевших графинчиков с настойками, которые приготовлялись у нас в изумляющем изобилии. К трём часам все расходились кто куда, Якову Антоновичу же стелилось на открытой веранде, где он под пледом в шотландскую клетку почивал до пяти вечера, просыпаясь довольным и отдохнувшим. Два эти часа назывались у нас "покойными": в течение их нельзя было разговаривать, скрипеть половицами, играть и, кажется, вообще подавать какие-либо признаки жизни. Меня - как дитя вообще весьма смышлёное - Провидение от нарушений "покойного часа" уберегло, а, помню, средненький Пётр, уронив нечаянно со страшным грохотом весьма уже дряхлого, переходящего по наследству от меня и далее по младшинству, деревянного коня был наказан, и наказан весьма пребольно...
Однако ж, в недорослях мне побыть удалось недолго, и к девяти годам я был отправлен со случившимся соседом-помещиком в Москву к дальнему отцову родственнику - сделавшему более удачную карьеру генерал-майору Андрею Карловичу Рихтеру, через коего благостями последнего зачислен был в пансион природного немчина, а на половину и моего соотечественника, Христиана Горна за вполне умеренную по тем временам сумму 150 рублей в год, кою Андрей Карлович, войдя в затруднительное положение двоюродного братца, милостиво согласился выплачивать. Ничего ни хорошего, ни дурного о годах, проведённых в сем пансионе сказать сейчас не смогу. Разве что помню удивление, испытанное мною, когда увидел сразу шестерых своих сверстниц женского полу: до того был я ограничен общением лишь с младшей сестрою. Впрочем, тесного знакомства с противуположным родом в пансионе Горна, разумеется, не было, и быть не могло. С воспитанников-мальчиков довольно было и того, что мы виделись с девочками иной раз на прогулках, да знали всех шестерых по фамилиям. Было нас таких числом - десять, так что на одну хорошенькую даму сердца приходилось, кажется, сразу четверо кавалеров. Когда мы стали уже постарше, одной такой - кажется, Стаховской, ужасной кокетке и кривляке, воображавшей о себе бог весть что - самыми изощрёнными способами передавались поклонниками записочки, на которые она упорно не отвечала, лишь насмешливо поглядывая на страдальцев при редких встречах. Тогдашний приятель мой Саша Шварц, с которым мы сблизились на ниве изрядных успехов в немецком языке и столь же изрядной нелюбви к упорно не желавшему нам даваться французскому, всё настойчиво сподвигал меня к поклонению подруге той Стаховской - тихонькой и чистенькой блондиночке Кронеберх, но я отчего-то никак не желал поддаваться охватившему остальных воспитанников любовному безумию, решив про себя, что наверстаю сие упущение позже - во благовремении, когда и предполагаемый предмет будет доступнее, да и сам я сделаюсь готов к тем глупостям, что обычно совершаются молодыми людьми, желающими сим бесценным предметом обладать.
Так как пансион Горна числился по второму разряду (а обучение в заведении первого разряда обходилось бы моему покровителю в кругленькую сумму уже от пятисот рублей и более), преподавание в нём было соответствующим. Кое-как ухватив за хвост весьма неверные и сомнительные познания в истории, географии и математике, я был выпущен в свет совершеннейшим долдоном в латыни и неловким неумехою в поддержании светского разговора по-французски. Последнему особливо способствовал сам генерал-майор Рихтер, раз пять-шесть в год или даже реже - видимо, по настроению - забиравший меня к себе в дом на Остоженке, под покровительство строгой супруги и двух прехорошеньких и крайне смешливых дочерей пятнадцати и осьмнадцати лет: для матери семейства я был чем-то наподобие подушечки для втыкания в оную булавок нравоучительности и демонстрации показного облагодетельствования бедного родственничка, для двух последних же - забавным диким существом вроде необычайно симпатичного, но невоспитанного пуделя. Кажется, недостатки моего воспитания и робость в дамском обществе доводили их едва не до колик. Понятно, что ни в десятилетнем возрасте, ни позднее - когда обе мои кузины благополучно выпорхнули замуж (что в дальнейшем, как вы сможете убедиться, мне поможет - и не раз), бывать у Рихтеров я не любил, что все эти годы принуждён был всячески скрывать, выказывая лишь признательность и благочиние. Что же до французского языка, то почтеннейший мой благодетель любил говаривать, что от французов - всё зло, что они первыми засеяли плоды смуты по Европе, и что их Буонапарте - достойный пример того, что от всей этой нации надобно оградиться забором в пять аршин высотою и два - шириною. Так что, сами понимаете, мне оставалось лишь соглашаться с лихим воякой, тем более, что время уже вскоре подтвердило его правоту...
***************************************
- Завершая на сегодня, поделюсь мнением -- как же всё это можно было отразить на экране? Ибо, что ни говори, ни к сценарию, ни к хотя бы синопсису написанное не имеет ни малейшего отношения. Впрочем, уже в "PRELUDE" я об этом неофитском "смешении жанров" предупреждал, а раз так - сам и стану выкручиваться. Так уж складывается, что этот монолог нашего пожилого героя, наверное, и подать придётся через закадровый голос с видеорядом, снятым в клиповой манере - возможно (как я это вижу) с этаким фильтром в виде лёгкой пастельной дымки. Вот - пасторально-буколические (каким мы всегда видим собственное детство!) картинки сельской жизни, папенька с маменькой. Сцену ссоры будущих Рихтеров - например, фразу Елизаветы Петровны, что "в лошадином деле" Яков Антонович "смыслит куда более", разумнее подать в озвучке самого пожилого рассказчика. То же - и короткие сцены с воспитанниками пансиона: швыряние обернутых в записочки камушков в окна к девочкам, томительные занятия в классах, прогулки в зимнем садике, обеды у четы Рихтеров в доме на Остоженке. Обязательна и музыка - отнюдь не заглушающая голос рассказчика, но звучащая вполне отчётливо. Полагаю, лучше итальянской оперы музыкальной рамки и быть не может. К примеру - увертюра Россини к "Севильскому цирюльнику. Чем не украшение нашего скромного "Самаго лучшаго сериала"? Жмите на картинку ниже смело - проверено!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Полностью и в хронологическом порядке с проектом САМЫЙ ЛУЧШiЙ ИСТОРИЧЕСКiЙ СЕРИАЛЪ можно познакомиться в каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании
