В завещании Ивана IV наследником престола и царем всея Руси объявлялся царевич Федор. Его советниками и блюстителями державы стали князь Иван Петрович Шуйский (славный защитник Пскова), князь Иван Федорович Мстиславский, боярин Никита Романович Юрьев (брат царицы Анастасии, первой жены Грозного), боярин Борис Федорович Годунов и любимец грозного царя Богдан Яковлевич Вельский. Полуторагодовалому царевичу Дмитрию с его матерью Марией Нагой (последней женой Ивана IV) был пожалован в удел город Углич.
Федор Иванович (1584—1598) — последний сын Анастасии, родившийся в 1557 г. Отец в 1580 г. женил его на сестре Бориса Годунова Ирине. С детства психически неполноценный, Федор Иванович совсем не походил на отца: отличался болезненностью, слабым телосложением, неуверенной походкой. На лице его нередко можно было видеть неосмысленную улыбку. Серьезные дела тяготили его. Любимым занятием Федора было отправление религиозных обрядов: каждый день он подолгу молился, часто сам звонил на колокольне, раз в неделю отправлялся на богомолье в близлежащие монастыри.
Английский посол Флетчер говорил о Федоре, что он «прост и слабоумен, мало способен к делам политическим и суеверен». Папский нунций Антонио Поссевино считал, что умственная неполноценность нового русского царя «граничит с идиотизмом, почти с безумием». Некоторые русские писатели Смутного времени, не в меру идеализируя последнего законного представителя царствующей династии Рюрика, придавали ему «привычный и любимый облик» — блаженного на русском престоле.
При таком государе среди назначенных «блюстителей державы» и царской родни не могла не вспыхнуть острая борьба за власть. И действительно, в первую же ночь после смерти Ивана Грозного (18 марта) сторонники Федора выслали из столицы наиболее известных «услужников Иоанновой лютости», некоторых заключили в темницу, а к родственникам царицы Марии Нагой приставили стражу, ожидая от них «злых умыслов». В Москве начались волнения. Чтобы успокоить москвичей, бояре и высшие приказные чины спешно присягнули Федору и письменно обнародовали его воцарение. Царевича Дмитрия вместе с матерью, ее отцом и братьями, со всеми другими Нагими выслали в Углич. Царевичу и вдовствующей царице была дана «царская услуга» — с ними поехали стольники, стряпчие, дети боярские и стрелецкая охрана.
Следующим актом было выступление против Богдана Вельского земской оппозиции, опасавшейся возврата к опричным методам правления. Вельский привлек на свою сторону стрельцов, приказал закрыть ворота Кремля и предпринял попытку силой подавить своих противников. Это вызвало новый взрыв волнений. Стрельцы открыли огонь. В перестрелке было убито около 20 человек и почти 100 ранено. Народ потребовал выдачи Вельского на расправу. Царь Федор и его окружение пошли на уступки и сослали Вельского из Москвы в Нижний Новгород. Отставка Вельского несколько успокоила недовольных. В Кремле открылся очередной Земский собор. Он одобрил кандидатуру Федора и заявил о своей поддержке боярского правительства, оставшегося у власти после ссылки Б. Я. Вельского.
31 мая 1584 г. Москва торжественно праздновала коронацию Федора Ивановича. Она проходила по чину византийских императоров. Интересная деталь: церемония скоро утомила Федора, и он, не дождавшись ее окончания, передал шапку Мономаха князю Мстиславскому, а «державу» (тяжелое золотое яблоко) — Борису Годунову. Этот поступок молодого царя потряс всех присутствующих. После коронации царь Федор, Приняв дары от всех людей чиновных, от гостей и купцов русских, английских и нидерландских, сам изъявил многие и высокие милости: одарил митрополита и святителей; возвратил свободу и достояние многим знатным людям, попавшим в опалу по воле его покойного отца; освободил всех военнопленных; пожаловал боярским званием многих близких ко двору князей. Но особенно высокие милости царь оказал своему любимому шурину.
Что за человек был этот царский шурин? Какого был он роду-племени? А. С. Пушкин устами одного из героев своей трагедии сказал о Годунове: «...вчерашний раб, татарин, зярь Малюты». Легенда о татарском происхождении Годуновых была широко известна. Считали, что род Годуновых вместе с Сабуровыми и Вельяминовыми происходил от татарского мурзы Четы, в крещении — Захарии. Этот Чета-Захария в 1329 г. приехал из Орды к московскому князю Ивану Калите и построил костромской Ипатьевский монастырь. Однако эта легенда не подтверждается достоверными источниками. Предки Бориса Годунова не были ни рабами, ни татарами, они — природные костромичи, служившие издавна московским великим князьям. Старшая ветвь Сабуровых заняла видное место среди московских бояр в конце XV в., а младшая ветвь — Годуновы и Вельяминовы в то время захирели, пришли в упадок и выдвинулись только при Иване Грозном.
Борис Годунов родился в 1551 г., незадолго до покорения Казани. К этому времени костромские бояре Годуновы стали вяземскими помещиками средней руки. Отец Бориса — Федор Иванович заметных успехов на службе не добился, а когда он умер, малолетнего Бориса взял в свою семью его дядя Дмитрий Иванович, который попал в опричники, стал скоро постельничим у Ивана Грозного и сблизился с Малютой Скуратовым. Постельничий приказ отвечал за весь быт и охрану царя, поэтому служба Дмитрия Годунова была ответ*- ственной и почетной. Борис подростком с 7-летней сестрой Ириной попал в царский дворец и с момента совершеннолетия стал опричником. Его первый чин — стряпчий по придворной части — дал ему возможность стать близким свидетелем личной жизни царя.
В юности Борис получил всего лишь начальное образование. Современники не могли простить ему плохого знания Священного писания. По меркам XVI в. он вообще был малообразованным человеком, что не мешало ему ценить просвещение и заботиться о его распространении в России. В характере Бориса не было жестокости и склонности к кровопролитию. Живой и гибкий ум, умение вести себя с людьми в любой сложной обстановке позволили ему с молодых лет начать восхождение к власти. При Иване Грозном он вместе с дядей получил высокий боярский чин.
И вот теперь царь Федор жаловал его. Он получил знатный чин конюшего и титул ближнего великого боярина, наместника двух царств — Казанского и Астраханского. В придачу к высоким чинам и званиям ему были даны земли по реке Ваге, луга на берегах Москвы-реки с лесами и пчельниками и различные казенные сборы — московские, тверские, рязанские, северские.
Но самое главное было в другом — Борис осторожно забирал в свои руки всю власть в государстве. Н. М. Карамзин писал по этому поводу: «Он был уже не временщик, не любимец, но Властитель Царства... Пентархия (власть пятерых.— Авт.), учрежденная Иоанном, как тень исчезла: осталась древняя Дума Царская, где Мстиславский, Юрьев, Шуйский судили наряду с иными Боярами, следуя мановению Правителя; ибо так современники именовали Бориса, который один, в глазах России, смело правил рулем государственным, повелевал именем Царским, но действовал своим умом, имея советников, но не имея ни совместников, ни товарищей».
Однако в действительности положение Годунова тогда еще не было таким прочным, как описал его Карамзин. Имя Бориса не пользовалось популярностью в народе. От него отвернулись многие землевладельцы и представители духовенства, после того как 20 мая 1584 г. был утвержден закон об отмене податных привилегий крупных светских и церковных феодалов. Опытный придворный политик, Годунов правильно оценил свое положение и сделал все, чтобы добиться союза с Никитой Романовичем Юрьевым. Но это мало что дало ему — удар приковал престарелого брата царицы Анастасии к постели до самой его смерти (апрель 1586 г.).
Тогда Годунов перенес борьбу в Казенный приказ — главное финансовое ведомство страны.
Царской казной обычно ведали два лица, контролировавшие друг друга. Видный боярин Петр Головин, много лет занимавший должность главного казначея, опираясь на поддержку сторонников Шуйских и Мстиславских, добился назначения на пост второго казначея своего родственника Владимира Головина. Это привело к тому, что Казенный приказ стал своеобразной вотчиной Шуйских и Мстиславских. Петр Головин благодаря своим личным качествам стал одним из заправил в Боярской думе. К шурину царя он относился неуважительно и даже дерзко.
По настоянию Бориса Годунова Дума приняла решение провести ревизию казны. Проверка обнаружила настолько большие хищения казенных средств, что боярский суд вынужден был приговорить главного казначея к смерти, Борис, однако, не стал физически уничтожать своего противника, понимая, что кровь не прибавит ему популярности. Петра Головина подвергли унизительной церемонии публичной казни и сослали в Казанский край. Владимир Головин был изгнан со службы, лишен чинов и имущества и отправлен в ссылку.
Суд над Головиными заметно ослабил партию Шуйских и Мстиславских. Иван Грозный в свое время не раз принуждал главу земщины Ивана Федоровича Мстиславского к публичным покаяниям. Теперь при Федоре в Москве был пущен слух, будто Мстиславский хотел заманить к себе в дом шурина царя и убить его во время пира. Хотя у Годунова появился повод для публичного обвинения своего противника, он не стал поднимать шума и исподволь добился того, что третий советник царя сам добровольно покинул сцену. 23 июля 1585 г. князь Иван Федорович Мстиславский принял пострижение в Кирилло-Белозерском монастыре.
Теперь на пути Годунова к власти остались одни Шуйские. По своему положению они были первыми русскими аристократами, имели сильные связи в дворянской среде, их неизменно поддерживало население столицы, и прежде всего богатое московское купечество. Возглавлял их группировку регент Иван Петрович Шуйский — популярный в народе герой Пскова. Кроме него в Боярской думе сидели Андрей, Василий и Дмитрий Ивановичи Шуйские, Там же заседал и боярин Василий Федорович Скопин- Шуйский.
Весной 1586 г. Годунову пришлось пережить, пожалуй, самое тяжелое испытание — новое возмущение народа, направленное теперь непосредственно против него. Причиной послужили неожиданно получившие огласку тайные обращения Бориса в Вену и Лондон. Годунов предлагал венскому двору в случае смерти царя Федора выдать Ирину замуж за австрийского принца, а у Лондона просил убежища для своей семьи, если над ней разразится беда. По Москве ходили слухи, что Годуновы задумали посадить на московский трон австрийского католика и для этого при живом государе сватают за принца царицу Ирину, а в случае неудачи они готовы бежать в Англию, к протестантам. Используя эти слухи, бояре повели активную агитацию против Бориса. Внезапно «московских людей множество» ворвалось в Кремль. Возбужденная толпа потребовала выдачи Бориса. Москвичи хотели «без милости» побить камнями всех Годуновых разом. Судьба Бориса висела на волоске.
Но народная стихия ошеломила не только Годунова, но и всех власть имущих. Теперь сами бояре старались успокоить чернь и любой ценой удалить ее из Кремля. Митрополит Дионисий и Иван Петрович Шуйский вышли к народу и заявили, что «им на Бориса нет гнева», что «они помирились и впредь враждовать не хотят меж себя». На самом деле ни о каком мире Шуйских с Борисом не могло бшь и речи, но настроение толпы переменилось, она покинула Кремль. Шуйские упустили момент для расправы с Годуновым и очень скоро пожалели, что не позволили разъяренной толпе покончить с их противником.
Размах народного движения испугал феодальную знать, и Шуйские изменили тактику. Теперь они решили развести царя Федора с бездетной Ириной, чтобы нанести смертельный удар влиянию Бориса на царя. Прецедент был: Василий III по этой причине развелся с Соломонией Сабуровой. Шуйских поддержали столичная знать, духовенство и торговая верхушка посада. Оппозиция выработала письменный документ, а ее представители прибыли во дворец и подали Федору прошение, чтобы «государь, чадородия ради, второй брак принял, а первую свою царицу отпустил в иночество». Это прошение было равнозначно соборному приговору, так как его подписали регент князь Иван Петрович Шуйский, другие члены Боярской думы, митрополит Дионисий, крутицкий епископ Варлаам и представители посада — гости и торговые люди. Требования оппозиции в конечном счете сводились к пострижению Ирины Годуновой и к удалению из царского дворца Бориса.
Попытка вмешательства в семейные дела царя Федора закончилась поражением земской оппозиции и Шуйских. В молодости Федор очень боялся побоев отца, но и тому не удалось заставить безвольного сына развестись с Ириной. Теперь же это прошение только более решительно настроило Федора против Шуйских и укрепило позиции Годунова. А для митрополита Дионисия оно стало просто роковым — 13 октября 1586 г. он был лишен сана, пострижен в монахи и сослан в Хутынский монастырь в Новгороде.
Внутриполитические разногласия между Годуновым и боярской «партией» Шуйских затрагивали кроме всего прочего и очень важный внешнеполитический аспект — отношения с Речью Посполитой. Если Борис в этом вопросе твердо и неуклонно продолжал политику Ивана Грозного, то Шуйские и их сторонники симпатизировали польскому королю Стефану Баторию и даже пытались установить дружественные связи с литовскими панами. Это позволило Борису Годунову бросить вождям боярской оппозиции прямое обвинение в измене. Осенью 1586 г. он заявил в Думе о том, что Андрей Шуйский под видом охоты ездил на границу для встречи с литовскими панами. Тогда Андрею Шуйскому удалось оправдаться, но разбирательство в Думе, по некоторым летописным сведениям, закончилось потасовкой, во время которой Годунов и Шуйский ранили друг друга.
Слабость позиций вынудила Шуйских пойти опять из крайние меры. В конце декабря 1586 г. они спровоцировали новые массовые беспорядки посадских людей в Москве. Но разгромить двор Годуновых не удалось: Борис, имея хорошо организованную службу сыска, подготовил к отпору внушительные силы. Шуйские попали в опалу — боярин Андрей отправился в ссылку, а регента Ивана Петровича отослали в его отдаленную вотчину, в Кинешму. Чтобы запугать «чернь посадскую», шестерым купцам отрубили головы у стен Кремля, многих отправили на поселение в Сибирь. Позже князь Туренин (разумеется, по указанию Годунова) захватил Ивана Петровича Шуйского и под охраной отвез его в Белоозеро, где бывшего советника царя насильственно постригли в монахи все того же Кирилло- Белозерского монастыря. А в конце 1588 г. прошла молва о смерти бывшего героя Пскова — его отравили угарным газом. В июле 1589 г. в тюрьме был умерщвлен и Андрей Шуйский.
С 1587 г., после окончательного поражения Шуйских, Борис Годунов, умело используя имя царя Федора, стая единолично управлять страной. В том же году ему было официально предоставлено право сноситься с иностранными государями. Первым крупным успехом Годунова как правителя было учреждение в 1589 г. самостоятельной Московской патриархии.
Было время, когда вселенская церковь, возглавляемая константинопольским патриархом, относилась к русской митрополии как к второстепенной, периферийной епархии. Падение Византийской империи коренным образом изменило ситуацию. Под властью османов византийская церковь пришла в полный упадок, а авторитет русской церкви в православном мире к этому времени значительно возрос. Русские клерикалы еще при Василии III выдвинули тезис «Москва — третий Рим», считая Московское государство оплотом православия. Русская православная церковь стала значительно богаче византийской. Поэтому в XVI в. восточные патриархи часто обращались в Москву с просьбой о финансовой поддержке. Охотно получая материальную помощь, они, однако, не поддерживали русского проекта о создании в Москве независимой патриаршей кафедры.
В июле 1588 г. в Москву впервые прибыл собственной персоной новый глава вселенской церкви константинопольский патриарх Иеремия. Цель его высокого визита была та же- — получение субсидий. Иеремию принял царь Федор. Затем он имел беседу с глазу на глаз с Борисом Годуновым и Андреем Щелкаловым. Русские надеялись, что патриарх привез с собой постановление Вселенского собора о возведении Московской митрополии в ранг патриархии, но беседа показала, что эти надежды были напрасными.
Правительство Годунова оказалось перед выбором: либо отпустить Иеремию без субсидий и тогда надолго лишиться возможности добиться решения вопроса о создании независимой патриаршей кафедры в Москве; либо богато одарить и с почестями проводить патриарха и по-прежнему остаться в ожидании положительного решения в ближайшем будущем; либо, наконец, задержать Иеремию и заставить его встать на путь согласия.
Москва отважилась на последний путь. С патриархом и его свитой обращались самым почтительным образом, предоставили им всевозможные блага, но держали их в полной изоляции, как пленников. Так они просидели в Москве до 13 января 1589 г., пока полностью не капитулировали. 26 января 1589 г. Собор избрал в соответствии с желанием Бориса Годунова на московский патриарший престол митрополита Иова. Константинопольскому патриарху Иеремии предложили подписать соответствующую грамоту, что он и сделал не читая, так как русского языка не знал. Между тем содержание грамоты было весьма многозначительным. В ней, в частности, говорилось о Москве как о «третьем Риме» и о поставлении Иова с соборного согласия всех патриархов, что было заведомой неправдой. Знал ли об этом Иеремия — остается только гадать.
Кандидатура Иова не пользовалась особой популярностью среди духовенства. Человек посредственных способностей, он был опричным игуменом в Старице, где Иван Грозный в свое время учинил «перебор людишек». Одним из главных его достоинств было умение выразительно читать наизусть длинные молитвы, «аки труба дивная, всех веселя и услаждая». С приходом к власти Годунова Иов стал сначала архиепископом, а через несколько месяцев — и митрополитом, оставаясь при этом неизменно преданным Борису. Теперь в лице патриарха Иова Годунов получал очень важного для себя и услужливого помощника.
В связи с учреждением патриаршества в Москве был устроен грандиозный праздник. Его торжественной кульминацией стал момент, когда во время крестного хода новопоставленный патриарх выехал верхом на осле из Фроловских ворот и объехал Кремль. Осла вел Борис Годунов. Огромная толпа верующих сопровождала эту процессию.
Греки, пробыв в Москве без малого год, 19 мая 1589 г. получили наконец разрешение выехать на родину. Годунов богато одарил их. Что касается субсидий на строительство новой резиденции патриарха в Константинополе, ради чего Иеремия и приезжал в Москву, то с ее выдачей не торопились — только после отъезда греков, в догонку им, была послана тысяча рублей на постройку новой патриаршей церкви. Вернувшись в свою патриархию, Иеремия задним числом созвал остальных патриархов и добился их согласия на то, что уже было санкционировано от их имени.
Учреждение патриаршества в Москве, с одной стороны, возвысило международный авторитет русской православной церкви, а с другой — укрепило позиции государства по отношению к церкви. В Уложении о патриаршестве специально предусматривалось обязательное утверждение царем кандидатур патриарха, митрополитов, архиепископов и епископов. Наряду с учреждением патриаршества получила свое дальнейшее развитие церковная организация страны в целом: 4 архиепископии (Новгородская, Казанская, Ростовская и Крутицкая) были возведены в ранг митрополии, 6 епископов стали архиепископами, и вновь было образовано 8 епископств.
Борис Годунов добился некоторых успехов и в области внешней политики. Продолжая курс Ивана Грозного в балтийском вопросе, он воздерживался от активных действий, пока Польша поддерживала военный союз со Швецией. Но как только поляки завязли в войне с Крымом и Турцией, русские немедленно выступили против шведов. Царь Федор самолично повел в поход московские рати. Его, разумеется, сопровождали Борис Годунов и Федор Никитич Романов. На всем пути от Москвы до Новгорода при государе находилась царица Ирина — она была верным руководителем мужа даже в походе.
Наступление русских войск началось довольно успешно. В январе 1590 г. они заняли Ям, блокировали Копорье и подошли к Нарве. Осадой Нарвы руководил Борис. Не имея опыта военачальника, придерживаясь излишне осторожной тактики, проверенной на поприще политических интриг, Годунов не добился успеха при решающем штурме крепости 19 февраля, хотя русские войска располагали большим численным перевесом. И когда шведы запросили разрешения прислать парламентеров, он охотно согласился прекратить обстрел города, надеясь в процессе переговоров принудить неприятеля к капитуляции. Шведы, однако, не собирались сдавать крепость.
Под стенами Нарвы было подписано перемирие, по которому России были возвращены захваченные ранее шведами русские крепости Ивангород, Копорье и Ям. В ходе кампании были отвоеваны русские земли на Балтийском побережье, захваченные шведами во время Ливонской войны, но не удалось завладеть Корелой и портом Нарвой, чтобы восстановить «нарвское мореплавание». Таким образом, главная цель русского наступления не была достигнута.
Шведы не хотели признать своего поражения в войне с русскими и начали готовиться к реваншу. Они заключили союз с крымским ханом и провели в 1591 г. крупнейшую мобилизацию. Со своей стороны крымский хан Казы-Гирей получил поддержку османского султана и повел в наступление на Москву 100 000 всадников. Кроме крымских татар за Казы-Гиреем шли ногайцы из Малой Орды, отряды из турецких крепостей Очаков и Белгород, турецкая артиллерия.
Русские воеводы, узнав о численности армии Казы- Гирея, отвели свои полки с пограничных укреплений на Оке к столице. Утром 4 июля 1591 г. татары по Серпуховской дороге подошли к Москве и заняли Котлы. Русские войска расположились в подвижном укреплении — «гуляй-городе» под Даниловым монастырем. Днем имело место крупное сражение, а ночью татары отступили.
Это внезапное отступление хана Казы-Гирея от Москвы современники объясняли по-разному. Наиболее правдоподобная версия состояла в следующем. Вечером, после ничего не решившего дневного боя, хан отвел свои войска к Коломенскому, где разбил лагерь по обе стороны Москвы- реки. После полуночи в русском обозе, в «гуляй-городе», поднялся случайный переполох. Спавшие около своих орудий пушкари, не разобравшись, начали палить сначала из легких, а потом и из тяжелых пушек. Воеводы спешно выслали к Коломенскому на рекогносцировку дворянские сотни. Грозная канонада и появление русских сотен в Коломенском вызвали панику в татарском лагере. В полном беспорядке войска хана побежали к Оке. Дворянские сотни, воспользовавшись паникой среди татар, разгромили их арьергарды и многих взяли в плен. Немало татар утонуло в Оке при переправе.
В схватке с крымцами, как и со шведами под Нарвой, Борис Годунов не проявил ни воинской решительности, ни особой энергии. Однако слава победителя досталась ему — Москва и царский двор поздравляли его как героя. Царь Федор во время пира в Кремле увенчал его золотой гривной (цепью), снятой с собственной шеи. Годунов, кроме того, получил золотой сосуд, взятый в ставке Мамая во время Куликовской битвы, шубу с царского плеча и дополнительные земельные владения.
Узнав о поражении крымцев под Москвой, шведы отказались от решительного наступления на Новгород и Псков. Их многочисленная армия подвергла разорению порубежные районы и этим ограничила свои операции. Мелкие столкновения на русско-шведской границе продолжались еще около года, а потом начались мирные переговоры. В мае 1595 г. Россия и Швеция подписали в Тявзине «вечный мир», по которому шведы возвратили русским крепость Корелу — важный форпост обороны за Невой, а также последнюю русскую территорию, захваченную ими после Ливонской войны. Россия теперь владела устьями Невы и Наровы, но она не могла строить здесь свои гавани — мирный договор со шведами подтверждал принцип морской блокады русского побережья в районе Ивангорода, и шведский флот по-прежнему господствовал на Балтике. Попытка превратить Ивангород в морские ворота России не увенчалась успехом.
Таким образом, при Годунове России удалось добиться частичного пересмотра итогов проигранной Ливонской войны. Но она не получила выхода к Балтийскому морю, что было жизненно важно для ее экономического развития.
Отразив нападение крымцев, Россия укрепила безопасность своих южных рубежей. За короткое время были построены новые крепости: Воронеж (1585 г.), Ливны (1586 г.), Елец (1592 г.), Курск (1596 г.), а также Белгород, Оскол, Кромы и Валуйки.
На Востоке политика Годунова достигла более заметных успехов. После усмирения в 80-х годах XVI в. марийцев были заложены города-крепости Цивильск, Уржум, Царево, Санчурск и др. Все эти города заняли русские переселенцы. Для отражения угрозы со стороны ногайцев (тюркских племен, обитавших в степях севернее Терека) на Нижней Волге были построены Самара, Саратов и Царицын, а в Астрахани в 1589 г. возведена каменная крепость.
В Сибири было восстановлено утраченное после гибели Ермака российская власть. Здесь возникли города Тюмень, Тобольск, Пелым, Березов, Сургут, Тара, Нарым, Кетский острог.
С Османской империей правительство Бориса Годунова старалось по возможности сохранять добрые отношения. Но в то же время оно поддерживало в Крыму враждебную османскому султану «партию» и пыталось настроить против него иранского шаха.
В области внутренней политики многие историки, особенно дореволюционные, наиболее важным актом Бориса Годунова называют отмену Юрьева дня — издание закона, запретившего относительно свободный переход крестьян от одного феодала-хозяина к другому. В этой связи возникает, однако, несколько вопросов.
Русские феодальные архивы сохранили для нас многие важные документы, определявшие жизнь крестьян во время правления Ивана Грозного, Бориса Годунова и первых Романовых. Но среди них нет самого важного — закона об отмене Юрьева дня, положившего начало установлению крепостного права на Руси. Был ли такой закон? Если да, то был ли он издан Борисом Годуновым?
По этому поводу уже несколько поколений историков ведут дискуссию. При этом сложились две концепции: первая придерживается теории «указного» закрепощения крестьян; вторая настаивает на «безуказном» начале крепостного права.
Один из первых русских историков, В. Н. Татищев, считал, что крестьян закрепостил Годунов специальным указом 1592 г. и что после смерти Бориса текст этого закона был со временем навсегда утерян. Теорию «указного» прикрепления крестьян к земле разделяли и Н. М. Карамзин, и С. М. Соловьев, и Н. И. Костомаров.
Но «указная» теория имела одно слабое место — она опиралась больше на догадки, чем на строго проверенные факты. Это последнее обстоятельство подметил В. О. Ключевский. Он назвал «исторической сказкой» мнение о том, что Годунов ввел режим крепостничества на Руси. Ключевский утверждал, что реальные условия жизни, задолженность крестьян, а не правительственные распоряжения прекратили их переходы от одного хозяина к другому. Теория Ключевского о «безуказном» зарождении режима крепостничества получила в свое время широкое признание. С критикой «указной» теории выступали, в частности, М. П. Погодин и П. Н. Милюков.
Однако позиции сторонников «безуказного» закрепощения заметно поколебали найденные в архивах документы о «заповедных летах». Под «заповедью» на Руси подразумевали различные запреты. Запрещалось, например, торговать заповедными товарами, охотиться в заповедном лесу и т. д. Несколько найденных в архивах грамот говорят о том, что в «заповедные лета» власти возвращали помещикам ушедших от них крестьян. Поэтому историки предположили, что, быть может, указ о «заповеди» отменил Юрьев день. Такое предположение привело к пересмотру ранее известных концепций о начале крепостничества на Руси.
Новая теория закрепощения русских крестьян получила свое развитие в исследованиях академиков С. Б. Веселовского и Б. Д. Грекова. Они пришли к выводу, что крестьянские переходы запретил Иван Грозный за три года до своей смерти. При этом С. Б. Веселовский считал, что указ Ивана Васильевича при его жизни действовал только в отдаленных районах, т. е. на ограниченной территории, а по мнению Б. Д. Грекова, вся страна была охвачена крепостничеством. Последнее соображение на некоторое время стало преобладающим в науке. Однако остались в среде советских ученых и сомневающиеся в существовании крепостнического законодательства 80-х годов XVI в.
Важной вехой в дискуссии стало открытие В. И. Корецкого. Его многолетние архивные разыскания увенчались находкой документов с прямой ссылкой на царский указ о запрещении крестьянского выхода. Более того, открытые Корецким источники называют автором указа об отмене Юрьева дня не Ивана IV, а царя Федора. Владимир Иванович высказал предположение, что около 1592— 1593 гг. правительство Бориса Годунова издало указ, запрещавший крестьянский переход по всей стране и навсегда. Но сам указ не найден, и эта гипотеза пока не может считаться доказанной. Ее разделяют не все исследователи. Дискуссия продолжается.
В 1597 г. правительство Годунова издало специальный указ о беглых крестьянах. Этот указ устанавливал пятигодичный срок «крепкого сыска» всех крестьян, бежавших от своих хозяев. Найденные беглые крестьяне подлежали принудительному возвращению к тем феодалам, от которых они самовольно бежали. Этот крепостной закон был издан от имени царя. Но Федор доживал уже последние дни, поэтому современники хорошо знали, что режим крепостничества насаждал в стране Борис Годунов.
В судьбе Годунова, в оценке всего его неспокойного правления особая роль отводится так называемой угличской драме — загадочной смерти малолетнего царевича Дмитрия. Она, эта драма, наложила на Бориса печать коварного и страшного детоубийцы, хотя достоверность этой версии до сих пор остается недоказанной.
Обвинение Годунова в убийстве Дмитрия вошло в традицию со времен Н. М. Карамзина. Он писал: «...Борис... сей алчный властолюбец, видел между собою и престолом одного младенца безоружного, как алчный лев видит агнца!.. Гибель Димитриева была неизбежна!» Единственным убедительным доводом Карамзина, свидетельствующим против Годунова, был тот неоспоримый факт, что Борису была выгодна смерть Дмитрия. Действительно, после поражения Шуйских Углич стал центром боярской оппозиции, продолжавшей выступать против всесильного правителя и царя Федора. В случае смерти бездетного Федора царевич Дмитрий оставался единственным представителем царствующей династии и мог сесть на престол. К тому же открыто говорили о том, что в характере царевича, страдавшего эпилепсией, рано обнаружилась унаследованная от отца излишняя жестокость. Семилетний мальчик (Дмитрий родился в 1583 г.) лепил зимой снежные фигуры, называл их именами своих ненавистных противников и лихо рубил им головы, приговаривая: «Это Мстиславский, это Годунов». Не было, таким образом, уверенности, что в недалеком будущем Дмитрий не захочет повторить свою «игру», имея перед собой живого Годунова. Чтобы нейтрализовать угличскую оппозицию, московские власти запретили всем церквам упоминать имя царевича при богослужениях на том основании, что Дмитрий был зачат в седьмом браке и по строгим церковным канонам был незаконнорожденным сыном. Однако это мало что дало — для народа и бояр Дмитрий оставался царевичем.
Н. М. Карамзин сообщает, что Годунов решил сначала отравить Дмитрия и с этой целью подкупил его мамку боярыню Василису Волохову и ее сына Осипа, но их ужасная попытка не удалась, так как «зелие смертоносное не вредило младенцу, по словам летописца, ни в яствах, ни в питии». Здесь прежде всего вызывает сомнение указание на то, что «зелие смертоносное не вредило младенцу». Трудно допустить, чтобы опытный в политических интригах Борис, приказав Волоховой отравить царевича, не снабдил ее сильнодействующим ядом. Что касается ссылки Карамзина на безымянного летописца, то она только говорит о легенде, рожденной на основании непроверенных слухов. Следует также иметь в виду, что не Борис посылал Волохову в Углич. Василиса много лет служила «постельницей» при Иване Грозном и пользовалась его полным доверием. После смерти царя Ивана она последовала зауето вдовой, ибо была близким ей человеком. Вдовствующая царица изменила свое благожелательное отношение к Волоховой только после того, как Василиса выдала свою дочь за Никиту Качалова — племянника дьяка Битяговского, а ведь Нагие считали дьяка и его племянника убийцами царевича Дмитрия.
Михаил Битяговский был послан в Углич с полномочиями царского дьяка. Его отношения с Нагими испортились чуть ли не с момента прибытия в Углич. Дело в том, что двор вдовствующей царицы был лишен права распоряжаться доходами со своего удела и получал деньги «на обиход» из царской казны. Правительственное содержание казалось Марии Нагой мизерным, а ее зависимость от дьяка Битяговского — унизительной. Брат царицы Михаил Нагой постоянно требовал из казны денег «сверх государева указу», а Битяговский вынужден был отказывать. В этом и заключалась, на наш взгляд, главная причина ссор, доходивших до брани, между семьями Нагих и Битяговских. Карамзин же считал, что кроме Волоховых Борис подкупил и дьяка Битяговского, потребовав от него «не спускать глаз с обреченной жертвы и не упустить первой минуты благоприятной», чтобы извести царевича.
А вот как Н. М. Карамзин передает картину убийства царевича Дмитрия: «Настал день, ужасный происшествием и следствиями долговременными: 15 мая, в субботу, в шестом часу дня, Царица возвратилась с сыном из церкви и готовилась обедать; братьев ее не было во дворце; слуги носили кушанье. В сию минуту Боярыня Волохова позвала Димитрия гулять на двор; Царица, думая идти с ними же, в каком-то несчастном рассеянии остановилась. Кормилица удерживала Царевича, сама не зная для чего; но мамка силою вывела его из горницы в сени и к нижнему крыльцу, где явились Осип Волохов, Данило Битяговский, Никита Качалов. Первый, взяв Димитрия за руку, сказал: «Государь! У тебя новое ожерелье». Младенец, с улыбкой невинности подняв голову, отвечал: «Нет, старое...» Тут блеснул над ним убийственный нож; едва коснулся гортани его и выпал из рук Волохова. Закричав от ужаса, кормилица обняла своего Державного питомца. Волохов бежал; но Данило Битяговский и Качалов вырвали жертву, зарезали и кинулись вниз с лестницы в самое то мгновение, когда Царица вышла из сеней на крыльцо».
Далее, по Карамзину, произошло следующее. Пономарь соборной церкви ударил в набат. Жители города по тревоге заполнили улицы. Потом толпа ринулась к царскому дворцу!! вломилась в ворота и увидела мертвого царевича. Около него без памяти лежали его мать и кормилица. Осип Волохов в это время укрылся в доме царского дьяка, а убийцы царевича — сын Михаила Битяговского Данила и племянник его Никита Качалов спрятались в разрядной избе. Появившийся на месте происшествия сам дьяк сначала пытался удержать звонившего пономаря, а затем стал около трупа царевича успокаивать толпу, заявив, что «младенец умертвил сам себя ножем в падучей болезни». Народ обозвал Михаила душегубцем и убил его. Разрядная изба была слабым укрытием — Данилу Битяговского и Никиту Качалова тоже убили. После этого толпа разгромила дом Битяговского. Осипа Волохова привели в церковь, где уже лежал царевич, и умертвили его на глазах у царицы.
Заканчивая рассказ о событиях 15 мая, Карамзин делает весьма смелый, но, по нашему мнению, малоубедительный вывод: «...злодеи, издыхая, облегчили свою совесть, как пишут, искренним признанием: наименовали и главного виновника Димитриевой смерти: Бориса Годунова. Вероятно, что устрашенная мамка также не запиралась в адском кове; но судиею преступления был сам преступник!»
После дикого и безжалостного самосуда возбужденной толпы, в результате которого в общей сложности погибло 15 человек, из Углича в Москву с грамотами о случившемся на имя царя Федора был послан гонец. Н. М. Карамзин утверждает, что люди Годунова схватили гонца на Угличской дороге, привели его к Борису, отобрали у него грамоты и заменили их вновь переписанными. В этих переписанных грамотах говорилось, что «Царевич в судорожном припадке заколол себя ножем, от небрежения Нагих, которые, закрывая вину свою, бесстыдно оклеветали дьяка Битяговского и ближних его в убиении Димитрия, взволновали народ, злодейски истерзали невинных». С подложными грамотами Годунов обратился к царю, «лицемерно изъявляя скорбь душевную». По словам летописца, Федор горько плакал, долго безмолвствовал, наконец поверил всему и сказал: «Да будет воля Божия!»
Повести и сказания Смутного времени на Руси (1598— 1613 гг.) содержат живописные подробности убийства царевича Дмитрия. Но все они имеют один существенный недостаток — среди их авторов не было ни одного очевидца угличской драмы. Примерно то же самое можно сказать и о работе Н. М. Карамзина — он изложил угличские события со слов второстепенных свидетелей, без объективного учета материалов следствия, в угоду официальной точке зрения, когда во время Смуты церковь объявила Дмитрия святым и перевезла его мощи в Москву.
19 мая в Углич прибыла московская комиссия для «розыска» случившегося. Следственную комиссию возглавил боярин князь Василий Иванович Шуйский. Он был одним из наиболее умных и ловких политических противников Годунова. Его назначение главным следователем исходило, вероятно, от Боярской думы. В состав комиссии входили также окольничий А. П. Клешнин и дьяк Е. Вылузгин. Первый был в дружбе с Годуновым, но в то же время приходился тестем Григорию Нагому, брату вдовствующей царицы и главного «героя» самосуда — Михаила Нагого. Второй руководил Поместным приказом и в Угличе имел в своем распоряжении штат подьячих. Церковных иерархов на следствии представлял крутицкий митрополит.
Василий Шуйский начал следствие с коллективного допроса, на котором присутствовали духовенство и многие жители Углича. На вопрос князя: «Каким образом Димитрий от небрежения Нагих заколол себя?» — свидетели: иноки, священники, мужи и жены, старцы и юноши — единодушно и единогласно отвечали: «Царевич убиен Михаилом Битяговским с клевретами по воле Бориса Годунова». После этого допроса Шуйский стал допрашивать свидетелей «не миром», всех сразу, а «тайно», поодиночке, и не второстепенных, а очевидцев происшествия.
Версия об убийстве царевича родилась во время самосуда. Первыми ее объявили народу вдовствующая царица и ее брат Михаил Нагой. Поэтому когда Шуйский допрашивал сразу всех и в присутствии всех, он, естественно, получал «единогласный, единодушный» ответ второстепенных свидетелей, которые сами ничего не видели и повторяли слухи, ходившие в толпе. А как только Шуйский повел расследование «тайно, особенно, не миром», картина угличской драмы сразу изменилась и стала отличаться от той, которую рисовал Карамзин. Что же показали прямые свидетели?
Во-первых, драма разыгралась не на Красном крыльце и не на парадной лестнице, как утверждали авторы легенды, а во дворе царского дворца. Во-вторых, брат царицы Андрей Нагой обедал с нею во дворце; сбежав во двор, он увидел мертвого царевича на руках у кормилицы; ему сказали, что Дмитрия зарезали, но его убийц он не видел. В-третьих, Михаил и Григорий Нагие прибыли на место происшествия с большим опозданием и все же утверждали, что царевич «при них преставился», а Михаил Нагой к тому же был сильно пьян. В-четвертых, дьяк Михаил Битяговский и его сын Данила сидели всей семьей за обедом, когда ударили в набат, и, таким образом, имели стопроцентное алиби. В-пятых, самосудом руководил пьяный Михаил Нагой; он же предпринял попытку создать подложные улики. Перед приездом московской комиссии Михаил Нагой собрал ночью преданных ему людей и приказал им раздобыть ножи, измазать их кровью зарезанной курицы и отнести в ров к трупам людей, погибших во время самосуда. Один из исполнителей этой подложной акции заявил комиссии, что по указанию Михаила Нагого он положил к Михаилу Битяговскому нож, а к Осипу Волохову — палицу. Михаил Нагой пробовал запираться, но его брат Григорий признался, что сам участвовал в подготовке подложных улик. В-шестых, во дворе царского дворца царевич Дмитрий был не один — с ним четыре мальчика играли с ножом в тычку (нож поочередно брали за лезвие и метали его так, чтобы он, описав полукруг в воздухе, воткнулся в очерченный на земле круг).
Комиссия дважды спрашивала ребят, был ли с ними кто-нибудь еще, кроме мамки и кормилицы царевича, и оба раза ребята отвечали отрицательно. Один из мальчиков кратко, но точно и живо рассказал о том, что произошло на их глазах: «Играл-де царевич в тычку ножиком с ними на заднем дворе, и пришла на него болезнь — падучий недуг — и набросился на нож». Кормилица Тучкова и мамка Волохова, находившиеся во дворе рядом с царевичем и видевшие своими глазами его гибель, подтвердили показания мальчиков. Признания кормилицы особенно отличались искренностью — она считала себя виновницей и. корила себя за то, что Дмитрия «не уберегла, как пришла на царевича болезнь черная, и он ножом покололся». То же самое показал еще один прямой свидетель — стряпчий Юдин. Он стоял в верхних покоях «у поставца» и смотрел сквозь окно во внутренний двор.
Показания прямых свидетелей приобретают еще большую силу и достоверность, если принять во внимание два непреложных и важных факта.
Первый: царевич Дмитрий страдал эпилепсией; припадки в довольно сильной форме повторялись у него периодически — последний приступ имел место примерно за месяц до его смерти и длился несколько дней; во время приступов буйство маленького эпилептика вызывало страх и растерянность у его нянек — только этим можно объяснить, что в роковой час во дворе царского дворца ни мамка, ни кормилица не сумели вовремя взять его на руки и спасти от ножа.
И конечно, вызывает полное недоумение поведение самой царицы Марии Нагой — как же она могла позволить своему сыну-эпилептику так часто держать в руках холодное оружие? А ведь маленький Дмитрий бойко орудовал сабелькой, небольшой железной палицей насмерть забивал кур и гусей, не единожды играл с ножичком. Больше того, известен случай, когда он во время очередного припадка порезал ножом свою мать.
Второй: все главные свидетели давали показания комиссии в присутствии Марии Нагой; она не только не опротестовала их, но после опроса свидетелей перестала настаивать на том, что царевича убили люди дьяка Битяговского.
И еще два вопроса: почему комиссия Шуйского не нашла главную улику — тот злополучный ножичек, которым порезался царевич? Может ли небольшая горловая рана вызвать смерть ребенка?
Ответ на первый вопрос прост и убедителен: если Нагие пытались сфабриковать ложные улики, то они уж постарались уничтожить улику подлинную. На второй вопрос медицина дает тоже однозначный ответ. Под кожным шейным покровом находятся сонная артерия и яремная вена. Если проколоть один из этих сосудов, смертельный исход не только возможен, но и неизбежен.
В литературе высказывались подозрения, что подлинник «углицкого дела» подвергался фальсификации, и существует даже мнение о подделке, подтасовке материалов следствия по указанию Бориса. А. А. Зимин пришел к выводу, что «основная часть материалов Следственного дела дошла до нас в виде беловой копии... начала дела не было уже в 1626 г. ...Что входило в начальную часть памятника, с уверенностью сказать нельзя... О предвзятости Следственного дела свидетельствует весь его ход... Тенденциозность Следственного дела представляется очевидной». Р. Г. Скрынников, напротив, полагает, что проведенное В. К. Клейном палеографическое исследование текста Следственного дела «в значительной мере рассеивает подозрения насчет сознательной фальсификации следственных материалов в момент составления их беловой копии». Р. Г. Скрынников аргументирует свой вывод тем, что «основной материал (Следственного дела.— Авт.) переписан восемью разными почерками. Входившие в комиссию подьячие провели обычную работу по подготовке следственных материалов к судопроизводству... По крайней мере 20 свидетелей подписали на обороте свои «речи». Их подписи строго индивидуализированы...». Эти свидетели не покидали Углича и не могли подписать беловик, оформленный в Москве. По мнению Р. Г. Скрынникова, материалы «углицкого дела» подтверждают непричастность Бориса Годунова к трагической смерти царевича Дмитрия.
Но версию Р. Г. Скрынникова о «самозаклании» царевича Дмитрия не все историки признают достоверной. Некоторые из них считают ее сомнительной. Так, А. А. Зимин, оценивая доказательную силу свидетельств очевидцев о смерти Дмитрия, пришел к выводу, что «она мала., «Жильцы», кормилица и постельница ограничились односложными формальными ответами. Наиболее пространно говорила Василиса Волохова. Но ведь именно ее сына и убили как одного из предполагаемых убийц царевича. Если действительно произошло убийство, то Василиса отнюдь не была заинтересована в установлении истины. Да и всем остальным очевидцам, находившимся на заднем дворе, грозили бы тяжелейшие последствия, если бы было установлено, что убийство совершилось при них, а они ничего не сделали для его предотвращения. Матери двух «жильцов» (кормилица и постельница) должны были понимать, что за такую вину их детям грозит неминуемая смерть. Таким образом, показания очевидцев отнюдь не беспристрастны и не могут приниматься с полным доверием». А. А. Зимин расходится с Р. Г. Скрынниковым и в оценке показаний одного из прямых свидетелей — стряпчего Юдина. По мнению Р. Г. Скрынникова, именно «показания Юдина начисто исключают версию об убийстве Дмитрия». А. А. Зимин полагает, что «в правдивости слов Юдина можно сомневаться. Ведь иное мнение основывается на двух недоказанных постулатах: во-первых, что Юдин действительно видел происходившее во дворе; во- вторых, что он говорил правду относительно случившегося».
А. А. Зимину тенденциозность Следственного дела представлялась очевидной, поэтому он считал, что «при существующем состоянии источников... нельзя... однозначно установить, что же произошло на «заднем дворе» Угличского дворца 15 мая 1591 г.». По его мнению, «версия о «самозаклании» царевича могла быть измышлена сразу после убийства Дмитрия с целью самосохранения лиц, находившихся на дворе вместе с ним. В. И. Шуйскому не надо было ничего сочинять: достаточно было отобрать ту версию, которая оказалась более приемлемой для Годунова». Но, допуская «возможность соответствия версии о «самозаклании» царевича реальным фактам», А. А. Зимин отметил, что «анализ Следственного дела 1591 г., памятников публицистики, свидетельств иностранцев, а также исторической обстановки, в которой произошло событием предрасположил его «скорее к версии об убийстве, чем к версии о «самозаклании»».
События в Угличе оппозиция пыталась использовать против Годунова. Афанасий Нагой, отбывавший ссылку в Ярославле, узнал о смерти царевича раньше Москвы. Он хотел поднять восстание в городе, но успеха не добился.
В Москве в конце мая 1591 г. вспыхнули пожары. Горели улицы Арбатская, Никитская, Тверская, Петровская, весь Белый город, Посольский двор, Стрелецкая слобода. В За- неглименье пылали дома, лавки, церкви. Гибли люди. Уцелели только Кремль и Китай-город, где проживали знатные бояре и дворяне. Огромная масса москвичей осталась без крова, поэтому стихийное бедствие могло в любое время вылиться в бунт. По городу распространялись слухи, что Борис виновен не только в убийстве царевича Дмитрия, но и в злоумышленном поджоге Москвы.
Борис Годунов, серьезно обеспокоенный этими толками, повелел срочно расследовать дело о пожарах. Правительственная версия гласила: Афанасий Нагой велел своим слугам «накупить многих зажигальников, а зажигати им велел московский посад во многих местах...». Обвинение Нагих в намерении спалить Москву дало Годунову повод расправиться с ними.
2 июня правительство созвало в Кремль представителей высшего духовенства. На этом высоком собрании дьяк Щелкалов объявил текст угличского «розыска». Русская церковь устами патриарха Иова выразила согласие с выводами следственной комиссии, отметив, что «царевичу Дмитрию смерть учинилась божьим судом». Иов обвинил в измене Нагих, «которые вкупе с углицкими мужиками побили напрасно государевых приказных людей, стоявших за правду». На основании приговора высшего духовенства царь Федор приказал схватить Нагих и тех угличан, «которые в деле объявились», и доставить их в Москву.
«Розыск» об измене Нагих продолжался несколько месяцев. Приговор был вынесен в 1592 г. Мать Дмитрия насильно постригли и выслали в пустынь на реке Выксе (близ Череповца). Афанасия Нагого и его братьев отправили в заточение, многих их холопов казнили. Около 200 жителей Углича отправились в сибирскую ссылку. В назидание потомству власти пошли даже на такой символический фарс, как «казнь» большого колокола в Угличе, звонившего в набат 15 мая 1591 г.,— ему отрезали одно ухо и тоже сослали в Сибирь.
Трагическая история царевича Дмитрия на этом, однако не кончилась. Она получила новое продолжение через 15 лет, во время Смуты на Руси, когда первый самозванец, присвоивший себе имя царевича Дмитрия, был предан смерти; а Василий Иванович Шуйский избран царем. В тот критический момент развенчать самозванца можно было, только убедив народ в том, что царевич Дмитрий давно умер в Угличе.
Василий Иванович проявил тогда все свое двуличие — он в течение полумесяца кардинально менял свою точку зрения на обстоятельства гибели царевича. Сначала Шуйский приказал объявить народу, что «царевич Дмитрий умре подлинно и погребен в Угличе», причем факт его «самозаклания» признавался безоговорочно. Но уже через две недели власти стали писать об убийстве Дмитрия правителем Годуновым, а духовенство тут же принялось изображать царевича «невинно убиенным мучеником». Вскоре церковь официально объявила Дмитрия святым, и все разговоры о его «самозаклании» стали рассматриваться как еретические, поскольку святой не может быть даже нечаянным самоубийцей. Появилась и новая деталь в обстоятельствах гибели Дмитрия — сказано было, что он играл не ножичком, а орешками.
Власти предоставили москвичам возможность своими глазами удостовериться в этом. Мощи Дмитрия перевезли в Москву и выставили в церкви на всеобщее обозрение. Теперь все могли видеть в гробу не только святого, но и орешки, которыми он играл. Конечно, нашлись такие «свидетели», которые разглядели кровь царевича на орешках. Устроителей «святой» бутафории не смущал тот факт, что эти пресловутые орешки, пролежав 15 лет в земле на разлагающемся трупе, по всем законам природы давно должны были превратиться в прах.
Вот так, теперь уже официально, была возрождена легенда о том, что Борис Годунов был убийцей царевича Дмитрия. Эту легенду приняли на веру и Н. М. Карамзин, и А. С. Пушкин.
Царь Федор Иванович — последний отпрыск династии Рюриковичей — умер 6 января 1598 г., не оставив после себя законного наследника. У каждого из родственников царя нашлась своя причина быть недовольным его безвольным царствованием. Федор умер в полном небрежении. Покойника обрядили в огромный мирской кафтан, перепоясанный ремнем, и даже сосуд для миро ему положили не по-царски простой. Царь, проведший жизнь в постах и молитве, не сподобился даже обряда пострижения. А между тем в роду Калиты предсмертное пострижение стало своего рода традицией со времен Василия III и Ивана IV. Но с Федором начали обращаться как с брошенной куклой еще до его смерти.
Источник:
Русская история. Популярный очерк - Заичкин И.А., Почкаев И.Н. Москва • Мысль • 1992
