Любительский перевод детективного романа кубинского писателя Леонардо Падура. Книга 1. Pasado perfecto / Безупречное прошлое (1991)
(Стр. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19 )
------------------------------------------------------------
Он нажал на звонок четыре раза подряд, несколько раз постучал в дверь, крикнул: «Что в этом доме никого нет?!», и попрыгал несколько раз вверх-вниз, в итоге ему захотелось в туалет и он прекратил эти попытки, затем снова постучал в дверь.
– Я голоден, по-настоящему голоден и хочу в туалет, – сказал Конде, прежде чем поприветствовать женщину, а затем поцеловал её в лоб, и почти бегом наклонился, чтобы принять ответный поцелуй. Это был ритуал с тех времен, когда Тощий Карлос был еще худым, а Конде проводил дни напролет в этом доме, и они играли в настольный теннис, а потом с более чем сомнительным успехом пытались научиться танцевать, и заодно учили физику рано утром перед экзаменами. Но Тощий Карлос больше не был худым, но упорно настаивал, чтобы его так называли. Тощий Карлос весил теперь более двухсот фунтов и медленно передвигался в инвалидном кресле. В 1981 году в Анголе он получил огнестрельное ранение в спину, чуть выше пояса, в результате чего у него был поврежден костный мозг. Ни одна из пяти операций, которые ему сделали с тех пор, не смогла улучшить ситуацию, и каждый день Тощий мучался с новой болью, боролся с нервными окончаниями и мышцами, которые навсегда остались парализованы.
– Мальчик мой, боже, какой ты милый, – сказала Хосефина, увидев, как Конде вышел из ванной, и предлагая ему чашку с кофе.
– Я весь в грязи, Хосе, и от голода уже ничего не вижу, – и он вернул ей чашку, одним глотком допив кофе.
Затем он закурил и вошел в комнату своего друга. Тощий сидел в своем инвалидном кресле перед телевизором и выглядел обеспокоенным.
– Они говорят, что следят за ситуацией, что, возможно, игра продолжится. Нет, ради всего святого!.. – запротестовал он, увидев бутылку рома, которую разворачивал его друг.
– Нам нужно поговорить, братишка, и для разговора мне нужны два стакана рома. Если ты не поговоришь со мной…
– Черт возьми, ты меня доконаешь, – сказал Тощий и повернулся в кресле. – В мой стакан не бросай лед, этот ром Санта-Крус просто великолепен.
Конде вышел из комнаты и вернулся, вооруженный двумя стаканами и штопором.
– Ну, что у тебя?
– Я только что был в доме у Тамары. Тощий, и, клянусь тебе, она выглядит лучше, чем когда-либо, бывает же такое. Она как будто не стареет и только хорошеет.
– Женщины многие такие. Ты все еще хочешь жениться на ней?
– Пошел ты к черту. Но этот ром действительно хорош.
– Мой друг, будь попроще, у тебя сейчас кошмарное выражение на лице.
– Это все недосыпание и голод, и к тому же я лысею, – ответил Конде, показал ему залысины на лбу и сделал еще глоток. – Никаких новостей, этот человек все еще числится пропавшим без вести, и нет ни малейшего представления о том, куда, черт возьми, он подевался и почему исчез, жив он или мертв…
Тощий продолжал ерзать и взглянул на телевизор, по которому транслировались музыкальные клипы, пока ожидали начало бейсбольного матча. Из всех знакомых он был намного выше самого Конде, больше всех обожал бейсбол, так как был центральным нападающим еще в школьной команде. Единственные два раза, когда Конде видел слезы у него на глазах, были из-за бейсбола, и это был плач болельщика, со слезами и соплями, не поддающимися никакому утешению.
– Видишь, жизнь идет своим чередом, – сказал наконец Тощий Карлос и снова посмотрел на своего друга. – Но ты ведь найдешь этого Рафаэля Морина?
– Не так уж много других вариантов, Тощий, поверь. Этот мужик все такой же карьерист, который проделал неизвестно сколько подлостей, чтобы добиться того, чего он добился.
– Эй, это не так, приятель, – возразил Тощий, закуривая сигару. Рафаэль хорошо знал, чего добивался, и он шел прямо к цели, потому что был сделан из крепкого материала. Не зря он получал лучшие оценки в школе, а затем и на факультете промышленного машиностроения. Когда я поступил на гражданское строительство, то об этом парне уже говорили так, как будто он был феноменом. Он была уникум: почти все высшие оценки с первого курса.
– Ты собираешься защищать его сейчас? – недоверчиво спросил Конде.
– Слушай, я не знаю, что сейчас произошло, и даже ты сам не знаешь, хотя ты полицейский, но дело даже не в этом, старина. Правда в том, что Рафаэль действительно хорошо учился в школе, и я действительно думаю, что ему не нужно было подтасовывать результаты, когда разразился скандал в школе.
Конде провел рукой по волосам и не смог удержаться от улыбки.
– Ай, Тощий, тот скандал в школе Ла Вибора... Я думал, что никто этого не помнит.
– Если ты сам об этом заговорил, то как я забуду об этом, – сказал Тощий и налил себе еще немного рома в стакан. Ты уже разогрел меня. Кстати, тут на днях проходил Мики. Он пришел повидаться со мной, потому что уезжает в Германию и он хотел узнать, не нужно ли мне чего-нибудь, и попутно попросил у меня взаймы десять песо. А я рассказал ему об исчезновении Рафаэля, и он ответил, что ему обязательно нужно с тобой встретиться.
– Почему? Он что-то знает?
– Нет, он узнал от меня, когда я ему об этом рассказал, и именно тогда он сказал, чтобы тебе следует связаться с ним. Ты же знаешь, что Мики всегда был немного загадочным.
– А ведь Рафаэль вышел чистым из воды из того скандала.
– Давай, выпей еще, посмотрим, станет ли тебе лучше. Да, у него не было проблем, потому что когда уволили директора школы, Рафаэль уже учился в университете. И за все прегрешения поплатился тогдашний президент Федерации учащихся школы Армандито Фонсека.
– Конечно, скандал случился с ним рядом, но это его не смутило. Разве я тебе не про это говорю?
Тощий покачал головой, пытаясь выразить: «У тебя нет ничего на него», но сказал:
– Все в порядке, Конде, ты не знаешь, был он замешан в этом или нет, и его не обвиняли ни в фальсификации голосов, ни в подделке результатов экзаменов, ни в чем-либо подобном. Тебя всегда бесило то, что Тамара встречалась именно с ним, в то время как ты был в неё влюблен.
– И еще он чертовски разозлил меня, когда однажды сказал, что мы больше не можем заниматься в библиотеке старого профессора Вальдемира, потому что Рафаэль забрал ее для себя…
Конде встал и подошел к Тощему Карлосу. Он вытянул указательный палец и провел им между бровями своего друга.
– Ты на чьей стороне? С индейцами или с ковбоями? Заметь, я же не спорю с твоей мамой хотя и она готовит мне еду, а вот с тобой проще простого. С каких это пор тебе выдали удостоверение защитника?
– Идите к черту, тут больно, – сказал Тощий, похлопал Конде по руке и начал смеяться. Это был гомерический хохот, исходивший из его живота и сотрясавший все его огромное, дряблое и почти бесполезное тело, глубокий внутренний смех, который угрожал инвалидной коляске разрушением и который мог разрушить стены и вылететь на улицу, поворачивать за углы и открывать двери, этот смех заставил лейтенанта Марио Конде тоже засмеяться. Он смеялся и рухнул задом на кровать, и ему потребовался еще один глоток рома, чтобы унять приступ кашля. Они смеялись так, как будто только сейчас узнали, что такое смех, а Хосефина, привлеченная шумом, смотрела на них из-за двери комнаты, и на ее лице с кроткой улыбкой была глубокая меланхолия: она отдала бы все, что угодно, даже собственную жизнь, свое здоровье, которое уже пошатнулось, лишь ничего не произошло, и эти двое смеющихся мужчин все еще оставались мальчиками, которые всегда так смеялись, даже без причины и просто ради удовольствия.
– Ну, все уже готово, – сказал она и вошла в комнату. – Пошли обедать, уже почти девять.
– Да, старушка, я жутко голоден, – сказал Конде и подошел к инвалидной коляске Тощего.
– Подожди, подожди, – попросил Карлос, когда музыка по телевизору прервалась и появилось широкое улыбающееся лицо диктора.
– Уважаемые зрители, – сказала женщина, которая хотела казаться взволнованной и довольной тем, что собиралась сказать, – на стадионе уже практически все готово для начала первой игры матча «Индустриалес – Вегерос». В ожидании начала интересного матча послушайте пока музыку.
Она закончила и на её лице появилась замороженная улыбка, которую она продержала до тех пор, пока не показали следующее видео очередного певца, который никому не был интересен и заполнял экранную паузу.
– Поехали, – сказал Тощий, и его друг втолкнул инвалидное кресло в столовую. – Как думаешь, могут ли Индустриалес что-то сделать?
– Без Маркетти, без Медины и с травмированным Хавьером Мендесом? Нет, дружище, они слишком разобщены, – возразил Конде, а его друг с сожалением покачал головой. Он страдал до и после каждой игры, даже когда выигрывали Индустриалес, потому что думал, если они выиграли этот матч, то у них будет больше шансов проиграть следующий. И это было бесконечное страдание, несмотря на все обещания быть менее фанатичным и послать бейсбол к черту, все повторялось снова и снова. Они оба знали, что ничего не исправить, и Тощий Карлос оставался самым большим фанатом бейсбола.
Они подошли к столу, и Конде рассмотрел блюда Хосефины: классические, густые черные бобы; бифштекс из свинины в панировке, хорошо поджаренный и в то же время сочный, как того требовало золотое правило приготовления шницеля; рис, шелушащийся на блюде, белесый и нежный, как у девственной невесты; мясо, приготовленное на гриле, с начинкой из свинины; овощной салат, приготовленный с искусством и тщательным сочетанием зеленого, красного и золотистого цветов помидоров; нарезанные кубиками зеленые бананы, обжаренные во фритюре и просто округлые. На столе еще стояла одна бутылка румынского вина, красного сухого, почти идеального в перерывах между блюдами.
– Хосе, ради всего святого, что это за штука? – спросил Конде, откусывая жареный банан и нарушая гармонию салата, украв ломтик помидора. – Кто сейчас заговорит о работе, тот попадет в беду, – предупредил он и начал накладывать горкой еду на свою тарелку, решив одним махом наверстать завтрак, обед и ужин прошедшего дня, который казался бесконечным, а затем он наелся до отвала.
Марио Конде родился в шумном и пыльном районе, который, согласно семейным преданиям, был основан его прапрадедом по отцовской линии, сумасбродным островитянином, который предпочел эту бесплодную землю вдали от моря и рек, чтобы построить дом и создать семью, а потом ожидать смерть вдали от правосудия, которое все еще искало его на родине в Испании. Квартал, где проживало семейство Конде, никогда не знал процветания и элегантности, и тем не менее он прирастал с геометрической прогрессией, благодаря потомкам жуликоватого жителя Канарских островов, который с таким энтузиазмом относился к семье и к своей кубинской жене, что у него родилось восемнадцать детей, которых он каждого поочередно заставил поклясться в том, что они будут жить дружно вместе, и в том что у них, в свою очередь, будет не менее десяти детей и что даже женщины назовут своих потомков в качестве первой части фамилии «Конде», как знак отличия их семьи в районе. Когда Марио исполнилось три года и его дедушка Руфино Конде впервые рассказал ему о приключениях прадеда Теодоро и его стремлениях стать основателем династии, мальчик также узнал, что центром вселенной могут быть петушиные бои. Бейсбол в те времена был пришлым пороком от соседей, а вот петухи были всеобщим развлечением.
Его дедушка Руфино, заводчик, тренер и заядлый игрок в петушиные бои, провел его по всем аренам и дворам в районе, научив его искусству готовить петуха так, чтобы он никогда не проигрывал: от подготовки его самым спортивным образом с усилиями достойными боксера, до финального намазывания петуха маслом как раз в тот момент, когда он выйдет на арену, чтобы его никогда не поймал противник. Философия дедушки Руфино была: «Никогда не играй, если не уверен, что выиграешь». Мальчику доставляло удовольствие наблюдать за петухом с момента появления того из самого обычного яйца, до момента умирания от старости, но только после того, как этот петух выиграл тридцать два боя и произвел на свет бесчисленное количество цыплят, таких же жизнерадостных, если не живее его самого. В те времена, когда он учился в школе по утрам и занимался с петухами по вечерам, Марио Конде также узнал значение слова «любовь»: он любил своего деда и был так несчастен, когда старый Руфино Конде умер, через три года после официального запрета петушиных боев.
Удовлетворив потребность в холодной воде, которая почти подняла его из постели, Конде начал то воскресное утро с того, что предавался воспоминаниям о своем дедушке. Воскресные дни были днями петушиных боев с хорошей посещаемостью, и из-за этого ему нравилось воскресное утро, а не те бесконечные унылые часы после обеда, когда он чувствовал себя усталым и сонным до наступления темноты. По вечерам же везде было многолюдно, и его обычным убежищем был дом Тощего, но было что-то, что делало воскресные вечера скучными и утомительными, не хотелось даже играть в бейсбол, и нельзя было прикоснуться к бутылке рома из-за угрозы приближающегося понедельника. Воскресное утро было иным: оно начиналось шума улицы, как в том рассказе, который он написал, когда учился в школе, и можно было поболтать со всеми, а друзья и родственники, которые жили далеко, всегда приезжали навестить семью и даже могли устроить игру в бейсбол, чтобы закончить с распухшими пальцами и, задыхаясь, добраться до первой базы, или сыграть партию в домино, или просто поболтать на углу улицы, пока солнце не распугает их.
Марио Конде, из-за унаследованного чувства предков, которое было не подвластно его разуму, и из-за стольких воскресений, проведенным им с дедушкой Руфино и его бойцовыми петухами, как никто другой, наслаждался этим воскресным отдыхом в квартале. И, выпив кофе, он вышел купить хлеб и газеты, обычно он не возвращался домой до позднего воскресного обеда. Его жены никогда не понимали этого незыблемого и скучного обряда: «Тебя никогда не бывает по воскресеньям дома», – протестовали они, – «Столько дел нужно сделать». А он отвечал им, что воскресенья предназначены для прогулок по кварталу, не оставляя места для возражений, когда какой-нибудь друг спрашивал: «А что Конде? Уже ушел?».
И в это воскресенье он встал, утолил дикую жажду с воспоминаниями о своем дедушке, все еще витающими в его мыслях, и вышел на крыльцо, поставив кофейник на плиту. На нем все еще были пижама и старый халат с ворсом, и из-за холода на улицах было тише, чем в другие воскресенья. За ночь небо очистилось, но дул неприятный пронизывающий ветерок, и он прикинул, что похолодало до шестнадцати градусов, и это будет, пожалуй, самое холодное утро за всю зиму. Как всегда, он сожалел о том, что ему пришлось работать в воскресенье, он собирался в тот день увидеться с Кроликом, а потом пообедать в доме своей сестры, и ему помахал рукой мясник Куко: «Как у тебя жизнь, Конде?». У того тоже была работа в это воскресное утро.
Кофе лился, как лава, и Конде насыпал в термос четыре чайные ложки сахара, затем подождал, пока из кофеварки вытечет вся жидкость, налил ее в термос и медленно помешал, наслаждаясь ее горячим горьковатым ароматом. Затем он вернул содержимое в кофеварку и, наконец, налил кофе в термос и себе большую чашку на завтрак. Он сел в маленькой столовой и закурил первую сигарету за день, после чего почувствовал себя ужасно одиноким, решил разогнать меланхолию, начав думать о том, что делать со списком гостей новогодней вечеринки заместителя министра. Он представлял уже, что его ждут какие-то неизбежные и сложные допросы, которых он предпочел бы избежать. Зойла так и появилась – ему не звонили из Центрального участка, хотя прошло уже четыре дня с исчезновения Рафаэля. Он не мог пойти на предприятие раньше времени, так как это помешало бы ему версии, которую он хотел расследовать. Из провинций тоже ничего не прислали для него, равно как и от пограничников, которые также не обнаружили местонахождение Рафаэля, не было никаких следов этого человека, как будто растворился. А как насчет испанца Дапена? Ничего стоящего, кувыркается с девочками в Ки Ларго…
Но в это воскресенье у него была все же работа, и лейтенант Марио Конде, выпив чашку кофе, который пробудил его вкус и интеллект, решил дать себе больше времени на размышления: он хотел мыслить, как Рафаэль Морин, хотя никогда раньше даже отдаленно не верил, что такое возможно. Он должен был чувствовать то, что чувствует этот человек, которого он не выносил, желать того, чего хотел бы он, этого было проще, чтобы появилась хоть какая-то идея насчет его необычного исчезновения, но он не мог. Рафаэль не был одним из преступников, с которыми он работал каждый день, как детектив. Он предпочитал беспризорников, контрабандистов, торговцев и скупщиков самых диковинных товаров, потому что знал их привычки и ему была понятна логика, которой следует руководствоваться в расследовании. Но не сейчас. «Сейчас я заблудился в лесу», – сказал он себе, раздавил окурок в пепельнице и решил, что пора позвонить Маноло и выйти на улицу в воскресенье, которое казалось идеальным для того, чтобы поболтать на углу, подышать свежим воздухом и послушать байки его старых друзей, снова и снова.
Он налил себе вторую чашку кофе, менее обильного, поблагодарил свой желудок за то, что он еще не наказал его язвой, закурил еще одну сигарету и прошел в комнату, поздравляя себя с качеством своих легких. Он сел на кровать у телефона и наблюдал за одиноким круговым танцем бойцовой рыбки Руфино. Затем он посмотрел на свою пустую комнату и почувствовал, что тоже кружится, пытаясь найти ту точку опоры, которая вывела бы его из этого бесконечного мучительного круга.
– Как же мы ошиблись, Руфино, – сказал он, набрал номер Маноло и услышал гудок в трубке. «Слушаю», – произнес женский голос, когда там подняли трубку.
– Алина? Это я, Конде. Как дела? – быстро спросил он, слишком хорошо зная стремление женщины к общению, и, прежде чем она смогла ответить, он опередил ее:
– Ваш сын уже встал? Дайте ему трубку и скажите ему, что я спешу.
– Конде, а Манолито остался у Вильмы, его невесты…
«Хороши дела», – подумал он, чтобы не выругаться, но предпочел более легкое:
– Послушайте, Алина, сделайте одолжение, позвоните ему и скажите, чтобы он заехал за мной через полчаса, это срочно. Ладно? До встречи и спасибо, Алина, – и он со вздохом повесил трубку.
Он медленно допил свой кофе. Его завораживала легкость, с которой Маноло менял подружек, и то, как он быстро уговаривал их позволить ему переночевать у них дома. Он же переживал долгую полосу одиночества, и хотя он не хотел, но думал о Тамаре. Он представлял себе её в том обтягивающем спортивном комбинезоне и в желтом платье, или же на ней были брюки и она была такая аппетитная. Возможно, Маноло и Старик были правы: ему следовало быть осторожным, и он сказал себе, что предпочел бы больше не видеть её и не разговаривать с ней, чтобы держать ее подальше от своих мыслей и избегать попоек, подобных той, которая была прошлым вечером. Но даже бутылка, выпитая с Тощим, не притупила его желания, и он закончил бесконечный день в мечтах об этой запретной женщине. И долго не мог уснуть.
(Продолжение следует...)
Фото - Гавана