Вот настал волнительный момент – девятнадцать часов вечера. Я слишком волновался, чтобы не позвонить маме и не рассказать ей, как я тут. Но была проблема: новоприбывшим в первый день позвонить не дадут, ибо вещи, что сдаются в приёмном покое ещё перед тем, как ты попадёшь в отделение, «поднимаются» в отделение только на следующий день. Меня это очень расстроило. Но я решил попросить Бориса, чтобы он дал мне позвонить. Он согласился. Он – хороший парень. Я ощущал невыразимую благодарность ему за это, так как в тот момент позвонить для меня было самым важным делом на планете.
Идя по пустому коридору, я мог наблюдать спящих больных. Их было особенно много в первой палате. Дойдя до кабинета старшей медсестры, я спросил, можно ли начать звонить. Мне сказали, что можно, но только моего телефона ещё здесь нет. Я сказал, что мне дадут телефон, и отправился сообщить ребятам, что можно позвонить. Войдя в кабинет вместе с Борисом, я стал ждать. Но медсестра спросила, городской ли я. Я ответил, что да. Тогда она сказала, что я могу позвонить на домашний со стационарного телефона. Что я и сделал и позвонил родителям, рассказав про мои первые впечатления и сказав, что у меня всё хорошо, а также попросив передать моей возлюбленной, что у меня всё хорошо. Это одновременно и радовало, ибо я смог утешиться, но одновременно и нагоняло тоску по дому. В такие моменты всегда хочется поговорить ещё, ибо нехватка чего-то родного и привычного в подобном месте ощущается очень остро. Хочется превратить весь звонок в один нормальный вечер дома. Но за ограничением времени разговора достичь такого состояния не удаётся. Поэтому приходится выбирать наиболее важные слова и излагать только самые нужные из них. По крайней мере, мною тогда это так ощущалось. Я не понимал природу этих ограничений. Нет, конечно наверняка есть люди, готовые часами вести бессмысленные разговоры без особой нужды в них. Но когда видно, что человеку тревожно и плохо, и что ему действительно нужно поговорить, то почему бы не дать ему поговорить нормально, без гнетущего наблюдательного присмотра и ощущения, что в любой момент разговор может быть оборван по желанию персонала? В смешанном настроении я пошёл в палату. Санитар сказал, что завтра я должен буду сдать анализы, и я утвердительно угукнул.
В двадцать один час ровно начался отбой. Я читал книгу, когда свет был выключен из-за чрезмерного шума из нашей палаты, который раздавался на всё отделение. А дело всё было в том, что ребята, вспомнив детство и то, как они веселились в последний раз с друзьями, перед тем, как лечь спать, решили это повторить. Они шутили друг над другом, рассказывали анекдоты, и после нескольких визитов санитара улеглись по кроватям. Но даже в них веселье продолжилось. Настолько глупо и смешно они обзывали и доставали друг друга, что у меня даже слёзы пошли от смеха, да. Мне стало легче, я чувствовал себя менее напряжённое и даже в какой-то степени комфортно, ибо окружали меня не такие уж и плохие ребята.
Вскоре всё утихло, все легли спать. Но не многие заснули сразу. В той тишине, я уверен, каждый думал о свой жизни там, вне этих стен. О своих планах, когда они выйдут, о том, кто и что их там ждёт, пусть даже это были самые банальнейшие вещи. Всё же в это время каждый из них отстранился от этого места, уйдя в свои мечты. И так и заснул. По крайней мере, мне так казалось тогда. Сейчас я думаю, что всё могло быть гораздо приземлённее, ибо я был склонен к наивной романтизации всего, даже простых предсонных мыслей в духе «Как же хочется бабу…». Хотя не исключаю, что кто-то мог иметь и вполне «одухотворённые» мысли о своей судьбе или о жизни дорогих им людей. В конце концов, не надо быть каким-то особо духовно развитым и преисполненным человеком, чтобы просто поскучать по близким. А я лежал, смотрел на фонарь на улице, думал о том, как там мои друзья, моя любимая, моя семья. Эхо вечернего смеха потихоньку гасло. С тёплой тоской я думал о них. И о том, что отдал бы сейчас многое, лишь бы вернуться к ним – такую сильную неприязнь и тоску вызывало у меня это место и отлучение от людей, от которых я завишу. Для них, наверняка, это была всего лишь очередная ночь обыденной жизни, в которой я просто не пожелал им спокойной ночи перед сном. Ну, может быть, для кого-то ещё очернённая малой осведомлённостью о моей дальнейшей судьбе. Для меня же всё это ощущалось как что-то абсолютно ненормальное – засыпать, быть уязвимым в столь чуждом месте. Я думал о моей любимой мисс, о том, как сильно я её люблю. О прошлых наших днях вместе. Я отдал бы уже абсолютно всё, лишь бы мы навсегда остались вместе и никогда не разлучались бы. Навязчивые мысли лезли ко мне, интерпретируя предыдущие так, что в мыслях моих появлялись неприятные образы. Но я справлялся с ними, ибо знал, что суть моих мыслей о мисс – это то, что я хочу, чтобы мы провели всю жизнь вместе, живя совместно, в любви и мире, и всё было бы у нас хорошо. И никакие навязчивые мысли каким-либо мистическим образом не могут повлиять на это, и мы сами творим своё будущее. Я любил её больше всех на свете, и тоска почти заставила меня проронить слезу, уже из грусти. Возможно, она всё-таки заставила меня это сделать, но я этого не заметил, проваливаясь в сон. Перевернувшись на правый бок, чтобы фонарь не светил мне в глаза, с волнительными мыслями я и заснул. Ночь была не очень спокойная в плане сна: я просыпался несколько раз и некоторое время не мог заснуть. Но всё же заснул. Так закончился первый день.
Это слащавое лирическое отступление про «люблю больше всех на свете» действительно отражало мои тогдашние мысли. Я находился в крайне странных отношениях, в которых испытывал любовь на грани с культовым почитанием объекта любви. В какой-то момент само так вышло, что мисс, о которой тут говорится, стала для меня символом чуть ли не экстатического поклонения. И я, конечно, тяжело переживал резкий отрыв от дома и семьи, но ещё тяжелее я переживал отрыв от неё. Семья отошла на второй план по любой значимости. Натуральная самодельная секта, деструктивный культ из двух человек, один из которых даже и не хотел быть объектом культа. В определённой мере, конечно, это плохо. Но в какой-то мере… Это была одна из самых сильных любовей, что я испытывал.
А чтобы всё было не так слащаво, вот небольшая история, случившаяся тем вечером перед сном. Я любил спать, накрываясь одеялом с головой. Но не любил, когда оно лежало на моём лице. Поэтому я, лёжа на спине, сгибал ноги в коленях и подкладывал руки под голову, слегка их скрещивая. На коленную возвышенность и локтевые выступы натягивалось одеяло и я таким образом создавал из него некий навес. И мне было уютно в таком убежище. И в тот вечер перед сном я поступил так же. Но внезапно меня тихо окликнул Борис:
– Рома, не делай так, – примерно так он обратился полушёпотом ко мне.
– Почему? – убрал я навес и начал гадать, что может быть в нём не так. Самую первую и самую нелепую догадку, что появилась у меня в голове, я высказал: – На гроб похоже?
Борис на мгновение завис, а потом непринуждённо выдал:
– Это похоже на то, как будто ты дрочишь.
С тех пор я больше никогда не делал там такой навес.
Спасибо за прочтение! Это конец ознакомительного фрагмента.
Информация:
- Оглавление
- Купить сразу всю книгу: https://www.litres.ru/book/roman-sergeevich-belyaev/neskolko-dney-v-strane-chudes-69194671/
- Также приглашаю всех в мою группу: https://vk.com/rmn_blv