- Не смей, не шевели беду, не приманивай на слезы, не кажи дороги в дом! - голос Лукерьи Афанасьевны плетью стегнул Татьяну. Замолчала, задавила в себе страх да мысли тревожные.
Только голос дрожал , словно ива на ветру:
- Мама, да как же так? Не по повестке, сам попросился, сам на войну идёт.
- На то Еремей и мужик, чтобы судьбу свою самому творить. Свою, семьи да страны. Это право мужчины. В этом его сила. Но в этом и его слабость. Честность да верность долгу могут дорого стоить.
У Татьяны задрожали губы. Но короткий взгляд свекрови, резкий, властный, - и женщина, глубоко вздохнув, вновь обрела над собой власть.
Сила, древняя, как земля, смотрела из глаз Лукерьи. Говорили Татьяне, что свекровь её Ведающая, что, может, не стоит ей за Ерему замуж выходить, да куда там! Душой, телом, самой сутью знала молодая тогда Танена, что Ерема - её, а она его.
Поженились , вместе уж 15 годков прожили. Двоих сыновей да дочку, Акулину, нажили. А государыня - свекровушка..
Встретила не ласково, но и не с досадою. Видела, что люба сыну. Чуяла, что хорошей женой будет. А что силы женской обережной нет - так что ж. Редко кому та сила дается, редко какая женщина её обуздать да направить может. А без Ведающей - так лучше пусть и не берется.
Сына Лукерья Афанасьевна любила. Младший, последний, нежданный да желанный. В 48 годков родила, чуть к прадедам не ушла, да на полпути повернула: хотела видеть, как растет, как мужиком станет, хотела внуков от него поняньчить. Так хрепко хотела, что государыня- смерть отступила да век продлила.
А теперь Еремей на войну идёт. Сам. Негоже отговаривать, не мальчик.
Что может мать? Любить, да молиться. Ведающая мать могла больше. Лукерья Афанасьевна задумалась:
- Любишь сына моего, знаю. Вот любовью своей и заслонишь от от пули, от раны , от страха смертного. Пошли.
За окном тонким серпом серебрится месяц. Уютно ворчал огонь в печи. Пахло жилым уютом, человеческим теплом, что идёт от лада в дому , от покоя душевного да от любви домочадцев друг к другу.
Женщины вышли на крыльцо, и беспокойный ветер дохнул лесным духом в лицо. Ухнула сова, завозилась в хлеву скотина.
Росистая трава замочила подолы. Туман клубился у земли, густой, плотный, языками обнимал плетень, березы у бани и ближние к ней ели, словно охранявшие тропинку в лес.
Лукерья толкнула дверь в баню. Та заскрипела резко, протяжно. Танена вздрогнула и поежилась:
- Боишься? Коли боишься, ступай обратно в дом. Страх - тот же замок. На душе, на сердце, на сердцевине женской. Я сама.
- Ради мужа я самого черта не побоюсь, - голос Татьяны на удивление стал сильным и глубоким. Притворила за собой дверь, пальцы ловко вынули шпильки, тяжёлые каштановые волосы темным пламенем упали на спину.
Женщины разделись донага, и Танена про себя ахнула. Стара была свекровь лицом, но сильна и статна не по годам телом.
Лукерья одобрительно оглядела сноху: в зрелом цвету, не рыхла, не дрябла. И тем знанием, что дала ей судьба, поняла: будут у сына ещё дети. А значит, вернётся живым.
Зажгла свечи. Плеснула в деревянную лохань горячей воды, что осталась с утра. И родился заговор древний, как жизнь. Лукерья Афанасьевна кидала в лохань травы, шептала слова, смысл которых на земле понимали уже единицы. Заклинала сына от болезни, напасти, шальной пули, смертельной раны. А с кончиков пальцев в лохань лилась Сила. Сила материнской любви, что даёт жизнь, жертвует собой без остатка, любви, что не разорвать, не избыть, любви, что навсегда. Шептала, заклинала, становилась сердцем, душой, мыслями у левого сыновнего плеча:
- Закрой глаза, Тань. Представь, что у Еремы за правым плечом стоишь. Пусть помнит,что есть к кому и зачем возвращаться.
Произнесла и ахнула. Увидела, как сноха становится не позади, а чуть впереди мужа. Закрывая собой от смерти, от боли, от страха. О таком не просят, такое добровольно отдают.
Взяла за руку. Сила текла в лохань .Сила женской верности, преданности, самопожертвования.
Сила, на которой стоит земля русская. Сила, которая есть щит за спиной воина.
И пока есть такие женщины, жены и матери, стояла, стоит и будет стоять наша земля. Вопреки всему.
Лукерья вздохнула, смочила в отваре маленький кусок ткани, положила в мешочек из оленьей кожи.
Теперь она была спокойна. Сын вернётся.
