Первый раз я попал в Баку лет 15 назад. Историю местной архитектуры знал тогда плохо, зато воспринимал ее открытым сердцем.
Вижу на Баилове стильное здание больницы – не то корабль, не то самолет.
– Ух, – говорю, – какие к вам модные конструктивисты заезжали!
– Да это, – скромно мне отвечают, – местные мастера сработали, Дадашев и Усейнов.
Спускаемся с холма, у входа на фуникулер волшебное здание в сталинском стиле.
– Ого, – говорю, – как у вас нежно строили в такие суровые времена!
– Это Дом ученых, – поясняют мне, – архитекторы Дадашев и Усейнов.
Я про себя подумал, что так ловко в двух совершенно разных стилях в Москве разве что Алексей Щусев мог.
Дальше – больше. Проезжаем гостиницу «Москва». Я радостно цокаю языком:
– А какие 1960-е годы у вас стильные – легкие, изящные!
– Да это, – говорят мне, – архитектор Усейнов.
«Надо же, какая распространенная фамилия!» – думаю я.
Наконец, около здания Математического института, где метро «Академия наук», я признаю:
– Даже постмодернизм в Баку выглядит на редкость достойно!
И иронично спрашиваю:
– Наверное, архитектор Усейнов?
А мне абсолютно спокойно отвечают: «Усейнов, Усейнов».
Дальше мне, видимо, полагалось записать в блокнот: «Усейнов» по-азербайджански означает «архитектор»... В тот приезд я не увидел собственный дом зодчего – а это чистой воды баухаус, Германия, 1920-е годы. Чтобы советский зодчий построил себе такую виллу, да еще в глухие 1970-е (когда за подобное низкопоклонничество перед Западом могли и посадить), да еще в Бузовнах, на Абшероне, – это просто фантастика. Хотя смотришь на старую черно-белую фотографию, где еще ГАЗ-24 перед входом, – нет, все абсолютно естественно.
О чем это говорит? Феномен творческого долголетия? Но для архитекторов это скорее норма. Считается, что у них зрелость только в 50 наступает, а расцвет – так и вовсе к 60 годам. Ну а дальше – кто сколько успеет. Но вот обрести зрелость в 30 и не утопить ее в маразме к 80 – это действительно что-то из области загадочной неславянской души.
Феерическая продуктивность? Ну, с инженером Лагутенко, построившим в СССР миллионы пятиэтажек, соревноваться все равно сложно. Но, как правило, имена тех, кто много строил, забыты, а у гениев на десять проектов – одна реализация. Усейнов же построил почти 200 зданий – из 250 спроектированных!
Творческая разносторонность? Тоже понятно: что же зодчему – складывать карандаши, если стиль изменился? Если рок-н-ролл мертв, а он – еще нет? Хотя, конечно, таких феноменов, как американец Филип Джонсон, который был бескомпромиссным модернистом в 1950-е и таким же ярым постмодернистом в 1970-е, все равно немного. В СССР же – кроме Усейнова – не было вовсе. Ни один конструктивист не прославился в сталинские годы, и ни один классицист не прогремел в хрущевскую оттепель. Разве что 1960-е и 1980-е как-то сопрягались в творчестве советских зодчих, да и то поздние постройки модернистов-шестидесятников кажутся жалкой пародией.
Усейнов же не просто «отметился» везде. В каждом из четырех этих стилей он создал нечто выдающееся. И таких примеров не знает даже мировая архитектура. Хотя самые яркие его работы – это все-таки те, что сделаны в 1940–1950-е годы. Отметем соблазн истолковать это очевидным образом: архитектура в нашей стране всегда была заложницей политики. Поэтому в 1940-е Усейнова крыли за «формализм», в 1960-е – за «украшательство», а в 1970-е – опять за «отход от национальных традиций». А он продолжал строить.
Я не слишком много знаю об этом человеке – и это, пожалуй, даже хорошо. Помня, как все было устроено в советском государстве, догадываешься: чтобы продержаться на плаву полвека, надо было обладать специфическими личными качествами. А он стал академиком в 45 лет, 30 лет возглавлял Союз архитекторов республики и был даже членом Президиума Верховного Совета АзССР… Карьера его была ослепительна, правда, половину своей творческой жизни он был не целым, а 1/2 великолепного дуэта, прецедентов которому советская архитектура опять же не знает.
ДВОЕ
Он родился в 1905 году, 19 апреля, а за четыре дня до него родился Садых Дадашев. Подружились они в школе, где Микаил, в детстве много болевший и лепивший из пластилина домики, заразил друга архитектурой (хотя тот вообще-то мечтал стать инженером). В 1922 году они дружно поступили на архитектурное отделение инженерно-строительного факультета Азербайджанского политеха. Дадашев стал лаборантом библиотеки, и друзья получили неограниченный доступ к знаниям – в основном, понятно, в ночное время. Четыре года юные зодчие обмеряют Дворец Ширваншахов, благодаря чему обретают то знание, а точнее, наверное, чутье, которое позволит им стать «первыми зодчими советского Азербайджана». В 1929 году они окончили институт и поступили в «Азгоспроект».
Как они работали в четыре руки? Энергичный и коммуникабельный Дадашев был скорее Ильфом («бегал по редакциям»), а застенчивый и робкий Усейнов – Петровым («сторожил рукописи»). А если серьезно, то известно, что Дадашев чертил генпланы, планы и разрезы, Усейнов – фасады, детали и перспективы. То есть отвечал в дуэте за красоту. Произнеся это опасное слово, следует задаться вопросом: что же это была за красота? Лучше всего они сформулировали сами в статье «Наши искания» (1940). Комментируя свой проект школы, они пишут: «Мы не только решали функциональную задачу, максимально упрощая план и заполняя заданную кубатуру максимумом простора, света и воздуха. Выделяя объем пятиэтажной части с легким венчающим этажом и карнизом, дающим большую тень, со стройным портиком входа, вводя орнамент в наличники окон и дверей, мы хотели создать новый образ советской радостной школы. Хотя в этой школе нет стрельчатых арок, нам думается, что каждый азербайджанец воспримет это здание как выражение национальной архитектуры».
Так уж сложилось, что вопрос, которым им пришлось мучиться всю жизнь (увы, жизнь друга оказалась недолгой – Дадашев умер в 1946 году), был вопрос о национальном в архитектуре. Или, говоря современным языком, конфликт глобального и локального, традиционного и актуального. Как сочетать современное (а значит, модное везде) со своим, местным, родным? Советская власть придумала формулу: «национальное по форме, социалистическое по содержанию». Никакого ответа формула, конечно, не давала, но даже этой своей невнятностью проблему фиксировала четко. Тогда это был важный политический вопрос: как развиваться республикам в рамках СССР? Но он не утратил актуальности и сегодня, став уже всеобщим: как не утратить своеобразия в рамках глобализма? И нужно ли это? И в чем оно?
Тема эта неизбежно кончается политическими спекуляциями. А то, что сформулировано в этой статье, – искренний и точный профессиональный ответ. Национальное – это не только декор и орнамент, но и то, что связано с климатом, укладом, обычаями. И эти простые и даже прагматичные сюжеты проходят через все творчество Усейнова, по-разному воплощаясь. Везде есть тема ниши, лоджии, крайне актуальной в бакинском климате, – прячется ли она за сталинскими аркадами или за ажурной оградкой модернистских балкончиков. Везде есть карниз, дающий тень на фасад; то там, то тут возникает плоская эксплуатируемая крыша; бесконечно варьируется балкон – пока не становится главным формообразующим элементом в гостиницах 1960-х годов…
Конечно, орнамент – тоже. Более того, бывают случаи, когда нужно дать яркий образ страны, – и тут он очень кстати. Павильон Азербайджана на Всероссийской сельскохозяйственной выставке 1939 года оказался едва ли не самым эффектным среди всех национальных павильонов. Здесь были и стрельчатая арка, и национальные узоры в стенных панно, рельефах, кружеве парапетов… А главное, он был необычайно изящен в пропорциях – вот где пригодились обмерные штудии! Но вот что пишут авторы: «Ни в одном памятнике Азербайджана нет принятых нами пропорций колонн, такого вылета карниза, плоских потолков с верхним светом». То есть образ страны решен не как набор цитат, а как метафора, ставшая результатом не только усвоения материала, но и творческой его переработки».
И логично, что именно здесь впервые появились длинные тонкие колонны с капителями в виде сталактитов, которые Дадашев и Усейнов мыслили как часть нового ордера. «Почему портик должен быть только с классическими колоннами, а не может быть создан новый, азербайджанский ордер?» С этой нешуточной, по-революционному авантюрной задачей они пытались совладать еще в 1934 году, участвуя в самом важном в истории Азербайджана архитектурном конкурсе – на здание Дома правительства в Баку. Но получили лишь вторую премию (здание построили московские зодчие Лев Руднев и Владимир Мунц) – и, кажется, неслучайно. Имперский размах классицизма, в котором они спроектировали здание, плохо вязался с духом восточной легкости, плавности, изящества – всего того, что так удачно воплотилось в павильоне ВСХВ. Но москвичи уехали, а они остались «главными на районе».
ЧЕТЫРЕ ЭПОХИ МИКАИЛА УСЕЙНОВА
Уже в 1936 году Дадашев и Усейнов проектируют жилой дом на 200 квартир, который неожиданно превращается в здание ЦК и Совмина Азербайджана. В нем уже есть тот элегантный изгиб, который определит образ Дома ученых, но еще нет того упоения деталями. Детали становятся и ключевой темой кинотеатра «Низами»: ниши, колонны, пилоны, карнизы, порталы, руст, рельефы, лопатки, башня… Но суть опять не в этом, а в том, что они сумели создать образ нового дворца – демократичного, городского, живого. В нем нет монументальности, он асимметричен и динамичен. А кинотеатр на крыше – что это как не отзвук афинской демократии? Правда, вместо традиционного белого камня, о котором мечтали авторы, дом был покрыт терразитовой штукатуркой – она тогда стала модной, невзирая на свою непрактичность. «Это внесло в образ здания дополнительную пестроту и дробность», – пишет критик, но в то же время прозвучало как тонкая ирония в адрес желто-белых дворцов русского классицизма.
Следующие десять лет – что ни дом, то песня. Музей Низами – тончайший синтез архитектуры, скульптуры и декоративно-прикладного искусства; дом «Бузовнынефти» – сказочная крепость – как гимн победе; жилой дом на проспекте Нефтяников – превращение фасада в трехмерную инсталляцию… Последний шедевр – Публичная библиотека имени Ахундова. Она, конечно, во многом развивает темы Музея Низами (арки, глубокие ниши с выходящими оттуда статуями), но то, что там было декоративным приемом, здесь становится конструктивным. Кажется, что это вообще не дом, а римский акведук: арки, арки, арки…
Но тут эпоха кончается, и на Усейнова обрушивается шквал критики за «бутафорство». Как и все перегибы, этот привел к диковатым последствиям: здание Академии наук осталось не только без башен со шпилями, но вообще голым – без декора, без скульптур, карнизов, герба… Мастер в растерянности, семь лет он ничего не строит. Делает памятники. Вургун, Физули, Рудаки, Ленин, но по-настоящему необычен лишь Маркс – эдакий задумчиво бредущий Сократ… Но и этот тяжкий период не проходит бездарно. В проекте Дворца техники Усейнов пытается создать еще один новый ордер. В свете актуальных тенденций индустриализации и типизации – упрощенный. Колонны – столбы, антаблемент – балка плюс схематичная стрельчатая арка. Проект не пошел, но через какие-то 20 лет, в эпоху постмодернизма, этот ордер Усейнову пригодится. Потрясающее чутье.
Возвращение мастера происходит по необычной спирали. Сначала он окликает хвостик своей молодости и строит элегантную больницу в духе постконструктивизма (парк имени Кирова, 1961), а затем движется еще глубже – в 1920-е. Фейерверк великолепных гостиниц: 1963-й – «Азербайджан», 1965-й – «Абшерон», 1967-й – «Москва». Но если конструктивистские проекты Усейнова не несли никаких местных примет, то на этом этапе именно особенности климата определяют облик зданий. Они превращаются в один сплошной балкон, и глубина фасада – это то, что выгодно отличает модернизм Усейнова от унылых коробок, заполнивших Советский Союз. Особенно хороша была «Москва» – экзотическая смесь корбюзианства (пластина на стилобате, четкая графика лоджий, всефасадность) и грядущего «сияющего модернизма»: колонны, витражи, панно, золото. И важное ноу-хау – уютный тенистый дворик-патио. Простому и ясному облику зданий отвечала их демократичная экономичность (в основном одноместные номера), что обусловило их печальную участь в новые времена.
Но и адресность архитектуры не была для Усейнова проблемой. В 1972 году он спроектировал первые в Баку пентхаусы – в башнях-близнецах позади Дома правительства. Любопытно, что тема парных башен возникла у него одновременно с нью-йоркскими «близнецами». Узел связи на улице Гаджибейли – это уже параллель с творчеством русского современника – великого Леонида Павлова. Фасады решены каскадами: стена превращается в сплошную волну из треугольных эркеров. Удивительно, как таким простым ходом он соединяет современность (сплошное остекление) и традицию (эркер). Связанные по рукам и ногам стройкомплексом, зодчие мало что могут позволить себе в 1970-е, но даже сухой функционализм получается в Баку радостным – во многом благодаря облицовке местным светлым известняком (корпус института «Азнефтехим»). Последний шедевр эпохи – Главпочтамт. Некоторый перебор пафоса в интерьере (мрамор, травертин, мозаика) не вызывает раздражения, поскольку это сугубо демократичное здание, не горком какой-нибудь. Здесь самый большой в СССР письменный стол: его каре ограждает мини-садик. Для той поры – на редкость остроумная находка, и ужасно жаль, что здания больше нет.
Времена снова меняются. Та же композиционная схема, что присутствовала в шестидесятнических гостиницах, нагружается национальным орнаментом – в проекте зданий ЦК и Совмина. Тот же стилобат, те же пластины, только вместо горизонталей сплошных балконов возникает вертикальная тема стрельчатых арочных окон. Это характерная примета наплывающей «культуры два» – замена горизонтального вектора вертикальным. Стрельчатая арка становится идеей фикс: она разверстывается на три этажа (проект дома на проспекте Ленина), проектируется из сборного железобетона, проникает и в метро (сказочная пещера станции «Низами»)… Все последние годы Усейнов мучительно пытается построить нечто знаковое – один и тот же образ почти без изменений кочует из проекта в проект, называясь то Дворцом дружбы народов, то Музеем в Нахчыване, то, наконец, воплощаясь в здании Института механики и математики на проспекте Нариманова (1983). Национальная инструментовка сопровождает почти классический периптер – и тут нельзя снова не вспомнить Павлова, который на излете советской эпохи построил Музей Ленина в Горках. «Мой Парфенон» – как он его называл.
Удивительным образом четыре эпохи истории страны отразились в четырех периодах творчества Усейнова. И, окидывая взглядом его путь, чувствуешь в смене этих периодов такую же естественность, как в смене времен года. Была дерзкая и яростная весна конструктивизма, смывавшая все старое и отжившее. Было лето классицизма – цветение, яркость, жара. Была осень модернизма – ясная, прозрачная, чистая. И была морозная зима постмодерна. Всё было – и всё он благодарно принимал. Его открытость и широта не были «беспринципностью». Свое предназначение он видел не в том, чтобы стать мастером какого-то стиля, а в том, чтобы стать мастером места. Он им и стал. Баку ХХ века – это город, который построил Микаил Усейнов.
Статья опубликована в журнале «Баку» № 18 в 2010 году.
Читайте еще:
Рваные башмаки Мары Барской: к 120-летию актрисы и кинорежиссера
Алиш Лемберанский – первый мэр в СССР
Текст: Николай Малинин
Фото: Фото из архива Аси Тагиевой / графика Сергея Снурника
