Сегодня день памяти великого И.С. ГЛАЗУНОВА. Народный художник СССР ушёл 9 июля 2017 года. В самом начале последнего года существования СССР я придумал обложку «Совсека» под своё интервью с живописцем. С провокационным заголовком. Воспроизведу здесь фрагмент.
Перед тем как переместиться на тесную кухню с диктофоном, я, ожидая, пока Илья Сергеевич утрясает организационные вопросы (он через несколько часов уезжал в Питер, а билетов все еще не было), праздно листал гигантских размеров «Книгу отзывов» на прошедшую в Казани выставку. Глазунову только что позвонили из Самары и сказали, что экспозиция собрала огромное число посетителей (более трех тысяч ежедневно). Мне это передано было как бы ненароком, позже, поскольку во время телефонного разговора я. делая вид, что не подслушиваю, сосредоточенно листал «Книгу» в поисках чего-нибудь небанального.
— Гадости про меня выписывает, — посмеиваясь, пожаловался Глазунов дочери, за шедшей в гостиную все с теми же оргвопросами.
Вяло ответив, что восторженных отзывов все же неизмеримо больше, я — от нечего делать — неторопливо переписал в свой блокнот очередную странную, на мой взгляд, запись: «Что Глазунов, что Маяковский. Пошло, господа».
Художники, которые модны, — шлягер. Вот сейчас мы слушаем шлягеры, я лично сам люблю такие песни, хорошие песни... — продолжает Илья Сергеевич разговор о моде.
А какую музыку вы любите? — я притворяюсь, что не въехал в аналогию; тем более что про ноты и тексты я люблю говорить больше, чем про живопись или архитектуру, что бы там ни твердили о гармониях шибко грамотные выпускники архитектурных вузов.
– Альбинони. У него одна вещь гениальная. Ну, я Вивальди очень люблю. Я люблю все совершенное. А классика в переводе значит «совершенно». И слово «мода» как раз, к сожалению, всегда соприкасается очень близко с понятием инспирированной идеологии. Потому что, допустим, в Европе в свое время был моден китайский стиль. Без каблуков туфли. Это Мао Цзэдун инспирировал. Одно время была русская мода, одно время — японская. А сейчас — Горби. Сейчас модно все то, что связано с настоящим Горбачевым, с понятием перестройки. Потому что, я должен сказать, мир очень много получил от перестройки. Если мы все потеряли, то мир все получил. Например, Германия. Я вообще удивляюсь, как можно было так просто и свободно, зачеркнув десятилетия, если не сказать, века истории, просто объединить эти земли. Какие будут последствия, мы посмотрим. И нет тут никакого национализма. Мир — это все-таки политика, а политика опять же переводится как «достижение цели».
А вы очень интересуетесь политикой? — я ответ знаю уже.
– Я интересуюсь политикой потому, что сегодня можно еще найти какую-то нить, с моей точки зрения. Если даже в искусстве мода — это уже понятие устаревшее, мода — это, я бы сказал, пережиток старого доброго времени. А сегодня искусство и вся жизнь — это оголтелая, непримиримая, запутанная политика.
То есть я промахнулся, меня интересовала тема давнишних выборов. Когда интервьюируемый проиграл экс-следователю Владимиру Олейнику. У них с Глазуновым интересы схлестнулись прелюбопытно. Ну да ладно, думаю я. Вернемся еще и к Олейнику тоже.
– Разные группы инспирируют определенные явления, которые, с моей точки зрения, отражают, естественно с точки зрения вечности, расстановку сил Добра и Зла. Сегодня, как никогда, это безумно интересно. Вот депутаты, это невероятное что-то, — тут я его понимаю, — многие депутаты весьма, мягко говоря, странные непрофессионалы. И то же самое все сводится к личным каким-то моментам обогащения, получения дач, квартир, денег. Я не принадлежал никогда ни к какой партии, группировке. Но меня, я бы сказал, загоняли в ту или иную обойму.
Вас в КГБ загоняли? Даже в этой книге отзывов студентка Казанского университета напомнила вам о вашей работе на КГБ, назвав «мастодонтом застоя», — произносится все это чуть сонно, добродушно.
– Вся моя работа на «органы»: несколько лекций прочел в Академии МВД по инициативе Крылова. Он хороший человек был.
Чурбанов, вы знаете, говорит, что Крылов слишком на Щелокова давил... И вообще сука был, царство ему небесное, — просыпаюсь я, заслышав знакомую, очень знакомую фамилию.
– Нет, Крылов — хороший человек. У него честь была. Он застрелился, когда его обидели. Харакири, можно сказать. Это подлец не сделает. Подумает: ну и черт с вами, мы ведь там зарабатываем деньги. Он был очень хороший... А что касается КГБ, то никакого отношения не имею.
Экс-генерал Калугин в одном из интервью упомянул о ваших связях с Комитетом во время разборок с книгой «КГБ».
– Какая книга? Джона Баррона?
Илья Сергеевич закуривает сигарету, которую уже минуту держал наготове (после того как приканчивает одну, другая тут же, словно пуля из обоймы, изымается из пачки).
– Я подал на Баррона в суд и выиграл дело. Журнал «Шпигель» написал: «юридический феномен». Впервые — это в «Шпигеле» было написано, в статье «Юридический феномен», — впервые гражданин СССР обратился в западногерманский суд, который никак не обвинишь, что это «рука Москвы», с тем, чтобы прекратить эти инсинуации. Потому что (хотя это совершенно забыто) бывшие советские (так называемые) деятели культуры, когда попали на Запад (художники, поэты, писатели), они настолько чувствовали, очевидно, свою потерянность, их съедала какая-то озлобленность к бывшим своим товарищам по камере, что когда я приезжал и они видели успех мой, то... Впрочем, сперва напомню, что они здесь говорили: «Кому нужно его искусство: царевичи, монархизм, религиозный мистицизм?» «С каждой картины на нас подозрительно поглядывает Христос» — в «Ленинградской правде» Шевчук написал.
Какой Шевчук? Надеюсь, не Юрий, лидер группы «ДДТ»? — я же говорю, мне все про музыку хочется.
– Да нет, есть такой Шевчук. Журналист? Черт его знает. Он теперь главный редактор какой-то вечерней газеты, кажется...
Ну не самая, наверное, злая публикация по вашему адресу.
– Да, была еще статья напечатана в «Вечерней Москве». У меня есть, могу показать. Таким, мол, людям, как я, нет места в советском искусстве. Это было давно. После этого меня как раз еще не принимали определенное количество лет в Союз советских художников. Так вот. когда я пересекал границу, то это — про церковность и мистицизм — не срабатывало, и потому они писали, что я — рука Москвы, КГБ. Хотели уничтожить. А ведь речь и там и сям идет о живописи. Но, чтобы уничтожить инакомыслящего, нужно прилепить ярлычок и по нему без промаха стрелять. Нет, чтобы сказать: мне не нравятся его глаза — или: знаете, у него что-то синий цвет не тот. Надо как-то обосновать войну, и это всегда идеология. У меня было всего три-четыре выставки в течение 20 лет. Меня долго зажимали. Снимали работы некоторые.
Кто снимал? — очень скучно без имен и конкретных адресов, я считаю.
- Представители Министерства культуры. Когда была эпопея грандиозная с «Мистерией XX века», был почему-то Налбандян и председатель Союза московских художников Попов. Попов посмотрел и сказал: «Ну, Глазунов спекся уже. Действующее лицо и главный герой — Солженицын». А Налбандян добавил: «Ну кто так Ленина пишет, ну кто так Сталина пишет?» (Коллегу своего Илья Сергеевич «цитирует» с восточным акцентом. — Е.Д.) И это не помешало ему в журнале «Огонек» сказать, что он мне помог с моими двумя выставками. И когда голосовали за мое выселение.
Из Союза? — это я не столько для себя уточняю, сколько для читателя.
– Да. Приравняли к ситуации «как у Солженицына». И тогда покойный Владимир Иванович Попов, который был замминистра культуры, и еще ряд людей обсуждали всерьез, что надо со мной разделаться. И Щелоков тогда присылал (у меня есть свидетели) своего ординарца, чтобы сказать: для таких, как вы, есть лагеря, а у вас ведь, намекал, есть еще и дети.
Он вам сам звонил? — по-прежнему пекусь я о подробностях, на которых держится едва ли не вся моя работа.
– Он звонил мне на Кузнецкий мост. До вечера мне дали возможность подумать. «Снимайте картину, и мы откроем вашу выставку». То, о чем я раньше думал, было выражено в этой работе. О чем сейчас все говорят: культ личности, то-се. Где была даже Голда Меир...
Далее Илья Сергеевич начинает сыпать именами людей, с которыми он встречался: Ив Монтан, Ивет Шур, граф Толстой. Вспоминает свой визит в Сорбонну...