Глава VII. Последствия Трагедии 12 апреля, укрепление власти Чана Кайши в Гоминьдане, приостановка и возобновление Северного похода.
Большая часть предшествующей главы была посвящена Северному походу НРА, в рамках которого за период с лета 1926 по весну 1927 Национальному правительству удалось радикально расширить зону своего территориального контроля и изменить баланс сил в Поднебесной. Очищен от милитаристских клик оказался практически весь Китай южнее Янцзы, к северу от реки также был создан крупный плацдарм. НРА освободила такие важнейшие города страны, как Шанхай, Нанкин и Ухань - последняя стала новым местом пребывания органов государственной власти и одновременно руководства двух сформировавших коалицию партий - Гоминьдана и КПК. Вместе с тем, штаб вооруженных сил во главе с Чаном Кайши остался в Наньчане.
Северный поход имел комплексную природу синтеза войсковых операций и революционного процесса, глубоко затрагивавшего не только политическую надстройку, но также и низовые основы китайского общества. Как в первом, так и во втором своём аспекте, к апрелю 1927 он сохранял огромный потенциал дальнейшего развития. В военном отношении Северный поход мог быть продолжен наступательными операциями в северной части Цзянсу и Шаньдуне с перспективой создания непосредственной угрозы Пекину. Что же касается перестройки китайского социума, то огромную роль тут играл начавшийся процесс ликвидации малых местечковых клик, а также укрепления профсоюзного и кооперативного движений, ослабления господства заграничного капитала.
К сожалению, единство антимилитаристского фронта Национальной партии и коммунистов оказалось разрушено. Амбиции Чана Кайши в сочетании с рядом других факторов (в том числе давлением из-за рубежа) привели к формированию в рамках НРА военного заговора и вооруженному путчу. Кратко о предпосылках и предыстории последнего мы уже говорили - теперь пришло время более подробно остановиться непосредственно на ходе событий. В частности - так называемой Шанхайской резне.
Трагедия началась в 3:00 12 апреля 1927, когда по сигналу корабельной сирены переодетые в форму НРА гангстеры атаковали опорные пункты красногвардейцев в районах Чжабэй, Нанши и Пудун. Фронт был далеко, нападения никто не ждал. Погибли сотни - и, что важнее, сработала задуманная Чаном Кайши подлая провокация. Красные по ошибке обстреляли настоящих солдат. Те в свою очередь не усомнились в информации, донесённой до них офицерами: КПК де готовила насильственное взятие власти. Бойцы 26-й армии НРА вступили в город и разоружили рабочее ополчение. При этом было ранено около 300 человек. 13 апреля тысячи рабочих и студентов вышли на улицы и направились к штаб-квартире 2-й дивизии 26-й армии, протестуя против действий Чана Кайши и его союзников. Они ещё не вполне понимали, что происходит… По демонстрантам открыли огонь - по разным данным погибли от 100 до 300 человек. Вскоре последовали массовые аресты и казни. Точных сведений о числе жертв Шанхайской резни 1927 года нет по сию пору. Подозрительных убивали без суда. Пускали пулю в затылок в переулках и подворотнях. Даже рубили головы. По некоторым данным число погибших достигло в итоге 10 000.
И нечто подобное происходило повсюду! Во всех городах и весях, контролируемых Национальным правительством. Это чем-то напоминало старинную операцию, предпринятую королём Франции Филиппом Красивым против тамплиеров. Распечатывались пакеты с секретными приказами. А затем тех, с кем вчера в общем строю били варлордов и сражались за единый свободный Китай, хладнокровно пускали в расход. Аресты и казни последовали в Кантоне, Сямыне, Фучжоу, Нинбо, Нанкине, Ханчжоу и Чанше. КПК понесла тяжелейшие утраты. Тем не менее, полностью разгромить и уничтожить её одним ударом Чану Кайши не удалось. И во многом - благодаря тому, что существенная часть Гоминьдана по-прежнему считала возможным придерживаться альянса с КПК, а главкома НРА закономерно видела путчистом-узурпатором. Национальное правительство в Ухани, в интересах которого Чан Кайши якобы действовал, осудило его. Министры-коммунисты сохранили места в правительстве Ван Цзинвэя. Сам премьер, а также вдова Сунь Ятсена Сун Цинлин публично объявили Чана Кайши предателем национальной революции. В свою очередь главком НРА вскоре создал альтернативное уханьскому правительство в Нанкине. Между войсками, верными Чану Кайши, и силами, сохранившими приверженность Ван Цзинвэю и уханьцам, начались боестолкновения. Движение, неизменно стремившееся объединить Поднебесную, раскололось само в себе. Северный поход приостановился - уже во второй половине апреля, пользуясь сложившимся положением, Чжан Цзолинь и его Армия Умиротворения нанесли контрудар, позволивший им вернуть большую часть провинции Аньхой и радикально сократить плацдарм южан к северу от Янцзы.
Солнце надежды, так ярко сиявшее над Поднебесной в весеннем марте 1927, закатилось, чтобы по-настоящему взойти вновь лишь более чем два десятилетия спустя. Война всех со всеми - грязная, подлая - оставалась единственной реальностью. Страшный репутационный удар получил Гоминьдан. Прежде одним из важнейших козырей в его политической агитации выступал тот факт, что Национальная партия при всех перипетиях, через которые ей пришлось пройти, сохраняла внутреннюю цельность. Эта спайка противопоставлялась своекорыстию и постоянным сварам северных варлордов со времён смерти Юань Шикая. Миллионы китайцев верили - партия Сунь Ятсена искренне радеет за страну, а потому её функционеры готовы вплоть до восстановления целостности Поднебесной отложить в сторону разногласия и фракционную борьбу в своей среде. Теперь Гоминьдан, разделившийся надвое прямо посреди Северного похода, не столь уж сильно отличался в глазах масс от тех политических прокладок, которые создавали для себя варлорды Севера. Собственно, Чан Кайши уверенно стал превращаться в подобие лидеров пост-бэйянских клик.
Условно в Китае после 12 апреля 1927 возникло три центра силы, но важно понимать - каждый из них ввиду разных причин имел зону «ядра», которую контролировал плотно, и «периферию», где своеволие местных руководителей могло проявляться существеннее.
Ещё до Шанхайской резни северян всё более уверенно начал подминать под себя Чжан Цзолинь и его фэнтяньцы. Летом, 18 июня, главком Армии Умиротворения, закончив ставшую откровенно смешной чехарду, станет президентом Китайской Республики. Ядром для него выступала Маньчжурия - провинции Фэнтянь, Гирин и Хэйлуцзян. Также уверенно держал он в описываемый период Чжили и столичный Пекин. А вот Шаньдун и Хэнань обладали определённой автономией. Первую держал Чжан Цзуньчжан, вторую - остатки Чжилийской клики. Наконец, фэнтяньцы делили с Гоминьцзюном Внутреннюю Монголию, а также обладали некоторым влиянием в Шаньси, но достаточно слабым.
Чан Кайши, избравший главной базой Нанкин, плотно контролировал части провинций Цзяньсу и Аньхой, расположенные южнее Янцзы, а также Чжэцзян и большую часть Цзянси. Именно он, пожалуй, обладал в своём регионе войсками и администрацией с наибольшей степенью централизации и единоначалия. Вместе с тем, открытым для него оставался вопрос провинций крайнего юга - изначальной базы Гоминьдана и НРА, которой те располагали до старта Северного похода. Кроме того, существовал риск брожения в отдельных воинских частях и городах - в первую очередь из-за действий левых агитаторов.
Наиболее сложной оказалась обстановка для изначального Национального правительства в Ухани. Его условным лидером выступал Ван Цзинвэй, но он не имел военного образования и дарований полководца, а в политическом плане на фоне раздвоения Гоминьдана начал сдавать позиции пусть и тяжко пострадавшим, но единым коммунистам. Альянс старой Национальной партии и КПК удерживал в качестве ядра провинции Хубэй и Хунань, оспаривал Цзянси, а также обладал влиянием на множество отдельных подразделений, рабочих объединений и политических ячеек по всему Китаю. Кроме того, именно этот блок мог рассчитывать на продолжение получения помощи от СССР, хотя логистика для советских поставок ввиду свершившихся перемен очень серьёзно осложнилась.
Ни одна из сторон китайского «политического треугольника» не имела возможности вести по-настоящему активные действия из-за тяжелейших внутренних проблем организационного толка. Даже начавшееся было достаточно успешно на фоне распада южан на два лагеря апрельское контрнаступление Армии Умиротворения остановилось ещё до достижения стратегического рубежа Янцзы, не говоря уж о возможности его форсирования. Наступил период оперативной паузы. И в ходе него проявились все преимущества современных политических структур по сравнению с квазифеодальными отношениями, царящими среди варлордов - обе половинки Гоминьдана успели сделать больше, нежели их северные оппоненты. Чан Кайши, о чём говорилось выше, сумел в кратчайшие сроки создать новое правительство в Нанкине и параллельно завершить чистки в подчиняющихся ему соединениях НРА.
В свою очередь в Ухани уже 27 апреля 1927 начался V чрезвычайный съезд КПК.
Компартии требовалось решить и сделать очень многое. Единый фронт рухнул. КПК больше не могла опираться на оргструктуры Гоминьдана, немыслимым стало весьма распространённое прежде двойное членство в обеих партиях. В тех провинциях, где теперь верховодил Чан Кайши, коммунистический актив экстренно требовалось перевести на подпольную работу. В том, что касается текущих, тактических задач, руководители КПК оказались в состоянии решить имеющиеся задачи с блеском. Во-первых, они совладали с тем вызовом, которым являлся созыв представительного съезда как таковой. 80 делегатов, работавших с 27 апреля по 9 мая, получили свои полномочия от направивших их 57 967 членов Компартии - полноценно учтённых и подсчитанных в самостоятельном качестве вне гоминьдановских рядов. Во-вторых, несмотря на стремление Чана Кайши изолировать Ухань, сперва съезд, а затем сформированные им ЦК и Политбюро, сохранили устойчивую связь с теми организациями, которые отныне действовали нелегально. И достаточно умело координировали их в процессе подготовки массовых восстаний, начавшихся летом. В-третьих, КПК стремительно развернула мощное наступление на агитационном фронте, умело пользуясь слабостями противника. В самом деле, что два других центра силы доктринально могли предложить Китаю? Северные варлорды - только порядок (в достижимость которого под их водительством уже мало кто верил). Чан Кайши - опять же, порядок, ставшие в его прочтении бессодержательной схоластикой Три народных принципа, а также жесткий национализм (с позиций которого критиковались красные - ведь всем известно, что ими управляет заграница в лице Коминтерна). Такие вещи, что называется, на хлеб не намажешь. Коммунисты, помимо порядка (подаваемого весьма конкретно: ликвидируем варлордов - станет безопасно) и национализма в его освободительно-антиимпериалистическом изводе, обещали Поднебесной «Чёрный передел» - пересмотр прав на земельную собственность. Деревня от таких лозунгов вспыхивала, как сухая ветошь, в то время как КПК больше не стеснялась в открытую их провозглашать.
Последнее было следствием проблемы более высокого, стратегического характера. Прежде не только пропаганда, но и конкретные шаги Компартии, а главное - её программа определялись альянсом с Гоминьданом. Как теперь вести себя по отношении к той части Национальной партии, что сохранила верность Уханьскому правительству? Придерживаться прежних договорённостей, или же пересмотреть их? Тесно примыкал сюда и другой вопрос: как оценить путч Чана Кайши? Объявить его предателем общего национально-революционного дела и наследия Сунь Ятсена, ненастоящим и самозваным лидером для Гоминьдана? Отщепенцем. Или выступить с той позиции, что подобный сценарий развития событий был изначально предопределён? Гоминьдан содержит в себе серьёзные внутренние изъяны, он, в конце-концов, буржуазная партия - и настал черёд КПК сменить его в качестве руководителя подлинно революционных сил? Оба варианта имели свои выгоды и издержки - а также сторонников и противников среди авторитетных в рамках Компартии лиц. Грубой ошибкой, во многом обусловившей последующие неудачи КПК, явилось с точки зрения автора этих строк принятие в качестве платформы некоего компромисса. Альянс с уханьским Гоминьданом не разрывался, тем более не был он устранён в качестве политической силы. Мало того, принятый съездом Манифест официально провозглашал: «Будем добиваться полного единства всех демократических сил под знаменем Гоминьдана! Укрепление Гоминьдана как союза революционных сил, есть основная задача пролетариата в данный период революции». В угоду правым в Национальном правительстве съездом не были окончательно сформулированы и формально закреплены требования по аграрной реформе. Однако параллельно всё тот же Манифест оценивал текущий политический момент как период революционного подъёма. Это стало индульгенцией для многих красных руководителей и активистов на местах, которые начали перетягивать на себя одеяло у гоминьдановской администрации. Почти не оглядывались на функционеров Национальной партии крестьянские союзы, рабочие объединения, а порой и вооруженные отряды красногвардейцев. В совокупности довольно большое количество признаков указывало и без того мнительному Ван Цзинвэю на то, что его намереваются постепенно оттеснить от рычагов реального управления. Между тем ещё в первых числах апреля он имел тайный разговор с Чаном Кайши, где тот, намёками обозначив свои планы в отношении КПК, предложил потенциальному партнёру видное место в рамках собственного режима.
Отчасти амбивалентной позицией Компартия была обязана руководящим указаниям Коминтерна. В ИККИ к весне 1927 весьма дорожили китайскими успехами, так что теперь в крушение столь долго и тщательно выстраиваемого здания не хотелось верить. Упуская из виду качественное изменение ситуации, зарубежные товарищи стремились помочь КПК тактическими ходами, выкладывая те козыри, которые ранее придерживались в рукаве. В частности по настоянию Москвы активизировался зависимый от неё Гоминьцзюнь. Ещё на рубеже 1926-1927 годов Фэн Юйсян сумел частично продвинуться из Внутренней Монголии в провинцию Шэньси. Теперь он предпринял форсированное вторжение в Хэнань с запада, создав угрозу её столице - Лояну. Это действительно отвлекло северных милитаристов и Армию Умиротворения, вот только последствиями в большей степени воспользовался Чан Кайши, а не уханьцы. 10 мая Первая и Шестая армии НРА форсировали Янцзы в провинции Аньхой. 16 мая Ли Цзунжэнь повел Седьмую армию к Хэфэю. Правительство Ван Цзинвэя, стремясь не упустить момент и не уступить сопернику, также во второй половине мая отдало своим войскам приказ пересечь Янцзы и продолжать наступление вглубь провинции Хэнань. Два Гоминьдана и две НРА, не взаимодействуя друг с другом, но параллельными курсами успешно продвигались на север, добивая последние остатки прежней Чжилийской клики! На короткий срок возникла иллюзия, будто вызванный Трагедией 12 апреля раскол, можно если не преодолеть, то по крайней мере отложить активное противостояние прежних союзников до завершения борьбы с пост-бэйянскими варлордами. Солдаты У Пэйфу дезертировали и массами переходили к победителям. Впрочем, вскоре на поле боя появились фэнтяньцы, и темпы продвижения южан тут же значительно замедлились. Действуя преимущественно в Цзянсу, они восстановили уверенный контроль над всем нижним течением Янцзы - и символически обстреляли Нанкин из артиллерии как раз в ходе проведения церемонии присвоения ему столичного статуса. Звонкая пощёчина для Чана Кайши!
В 20-х числах мая в Цзянсу и Аньхое шли ожесточённые бои. НРА в целом постепенно теснила неприятеля, сумев овладеть Бэнбу и продвинуться вдоль побережья моря, но окончательно исход противостояния здесь определили успехи сил Гоминьцзюня, взявших 28 мая один из крупнейших городов Хэнани - Лоян. Ощутив угрозу своему стратегическому флангу - на чжилийцев рассчитывать больше явно не приходилось, а смычка войск Уханьского правительства с Фэн Юйсяном становилась вопросом времени, Чжан Сюэлян отступил в Шаньдун. Подспудно он (и его отец) предполагали, что, если только не мешать им, два Гоминьдана очень скоро займутся друг-другом. И в этом отношении фэнтяньцы не прогадали…
Спорадические контакты передовых подразделений имели место и раньше, но 2 июня со взятием Сюйчжоу в северной Цзянсу и Чжэньчжоу в Хэнани сухопутный коридор между Народными армиями севера и правительствами юга возник окончательно. А для Фэн Юйсяна настало время делать определяющий выбор. Как Ухань, так и Нанкин обратились к нему за помощью, рассчитывая на лояльность. Шли переговоры. Фэн Юйсян встретился с Ван Цзинвэем в Чжэнчжоу 10–11 июня, а затем 19 июня отправился в Сюйчжоу - на рандеву с Чаном Кайши. Главком Гоминьцзюня имел все шансы стать тем, кто поколеблет чаши весов. И он, удивив многих, сделал выбор в пользу Нанкина. Вообще определённые тревожные сигналы Ван Цзинвэй и коммунисты должны были получить довольно давно. Сразу после Трагедии 12 апреля Фэн Юйсян лично запретил вести в подчиняющихся ему армиях Гоминьцзюня агитацию против Чана Кайши - весьма символичный шаг. Тем не менее, в Ухани понадеялись на зависимость Народных армий от СССР. Долгое время они буквально жили советскими ресурсами, а идеологически в 1925-1926 стояли скорее левее гоминьдановского мэйнстрима. Тот факт, что Фэн Юйсян сохранил влияние, авторитет, да, пожалуй, и жизнь (в северных кликах его откровенно ненавидели чжилийцы, а фэнтяньцы - относились с огромным недоверием), всецело являлся следствием доброй воли Москвы.
По совокупности факторов действия главкома Гоминьцзюня вполне можно оценить как предательство (очередное, но, к сожалению, не последнее в драматичном 1927). Почему же он, рискуя вызвать брожения у части своих людей, всё-таки поддержал Чана Кайши? Для начала, не стоит забывать, что Фэн Юйсян никогда не был коммунистом. Сочувствуя некоторым левым идеалам, понимаемым им через призму христианского социализма, главком Гоминьцзюня всегда выступал сторонником патерналистской модели, где рядовой состав/народные низы являются объектом, который воспитывают в «правильном духе» вышестоящие. Он служил Юань Шикаю, позднее - У Пэйфу. Чан Кайши был новой сильной фигурой в том же ряду, способной сдерживать порывы нации, пока та учится жить по-новому. Иными словами, тем, кто, вспоминая царившие в 1-й Народной армии порядки, описанные в прежней главе, станет прописывать не умеющему владеть собой китайскому обывателю целебные палки. Коммунисты, выступившие во второй половине весны 1927 в своей идейной полноте (и то в действительности не совсем) пугали Фэн Юйсяна готовностью сокрушить все традиционные иерархии, заменить их коллективными моделями и в целом создать горизонтали вместо вертикалей.
Во-вторых, Фэн Юйсяна тяготила его зависимость от Советского Союза. И как амбициозного человека с собственным политическим видением. И как китайского национал-патриота, которому априори претила послушность по отношению к иностранцам. И, наконец, как человека, который понимал: в той реальности, какую строит в Поднебесной Москва руками Фэн Юйсяна, для него же в итоге не найдётся места. Резко обрубив поддерживающие и одновременно связывающие нити, СССР выведет его из игры, как только в Гоминьцзюнь проникнут «настоящие левые», способные обрести необходимое влияние на солдатскую массу. Но даже доживи Фэн Юйсян на своём посту до общей победы антимилитаристских сил - что тогда? Да ничего. Какая-нибудь третьестепенная должность в НРА. Или отставка. Москва, а через неё КПК и Ухань, полагали Гоминьцзюнь своим активом - и, соответственно, не считали нужным открывать торг как таковой. А вот Чану Кайши свой отход от прежних покровителей было можно продать с изрядной выгодой. Благо диктатор сам являлся тем ещё оппортунистом, и маневрирование нового союзника его не смущало. Немного забегая вперёд, Нанкинское правительство присвоит Фэн Юйсяну в 1927 году звание маршала, а чуть позднее он и вовсе займёт в нём пост военного министра. Кроме того, Чан Кайши согласился ежемесячно предоставлять Гоминьцзюну 2 500 000 юаней с начала июля для покрытия военных расходов. Сложно сказать, что именно предлагали главкому Народных армий Ван Цзинвэй и остальные уханьцы 10-11 июня, но их куш определённо был значительно меньше.
Наконец, к 10-м числам июня Фэн Юйсян имел ряд поводов считать Уханьское правительство слабым, так или иначе обречённым на поражение. И в этом контексте - к чему ставить на проигравшего? Кроме того, Фэн Юйсяну кровь из носу требовалось продолжение Северного похода, окончательное закрепление Гоминьдана за Янцзы: иначе рано или поздно фэнтяньцы явились бы во Внешнюю Монголию предъявить ему счёт - и тот оказался бы очень длинным. Возобновится же он тем скорее, чем быстрее одержит верх кто-то из двух альтернативных Национальных правительств. Опять же выходит - лучше поддержать сильнейшего. Что конкретно выглядело в глазах Фэн Юйсяна признаком несостоятельности уханьцев? Ответ прост: сразу несколько вспыхнувших на их территории во второй половине мая вооруженных военных бунтов. Автор обошёл их вниманием, повествуя о событиях на фронтах борьбы против варлордов. Пора это исправить.
Первой 17 мая 1927 восстала в западной части провинции Хэнань 14-я дивизия НРА под командованием Ся Доуиня, вскоре получившая поддержку сычуаньского варлорда Ян Шэня. Их разбила на подступах к Ухани, куда те попытались прорваться, сохранившая лояльность правительству Ван Цзинвэя и Единому фронту 24-я дивизия члена КПК Е Тина. Однако параллельно 21 мая командир полка НРА Сюй Кэсян разоружил рабочие пикеты и изгнал коммунистов в Чанша - главном городе провинции Хунань. То же самое совершил в Наньчане командир корпуса НРА Чжу Пэйдэ. С учётом синхронности велик соблазн усмотреть здесь очередной заговор, инспирированный нанкинцами. Тем не менее, по всей видимости майские бунты явились прямым следствием ошибок, допущенных КПК, двойственно-компромиссной позиции партии. Держась альянса с ведомой Ван Цзинвэем половиной Гоминьдана, Компартия не решилась на единовременное взятие власти в Уханьской зоне. Соответственно не были проведены и какие-либо чистки в рядах НРА - но, естественно, на низовом уровне левые активисты (включая соответствующих людей в офицерском корпусе) не доверяли генералам, поставленным на свои посты ещё Чаном Кайши в ранге общего главкома. Не желали взаимодействовать с ними, особенно в подчинённой роли, и всевозможные ополченческие структуры, а их число множилось. Вооружались профсоюзы и крестьянские объединения. Начали возникать параллельные цепи командования, замкнутые на руководителей местных партъячеек КПК - а те этому только способствовали, ведь не зря же съезд объявил о «революционном подъёме»! Чувствуя, что почва буквально уходит у них из-под ног, некоторые военачальники-гоминьдановцы предпочли не дожидаться, когда грянет гром, и действовать на опережение.
Постепенно поняли, что двойственность не доведёт китайских коммунистов до добра, и в Москве. Ранее автор писал о той позиции, которую занимал Исполком Коминтерна. Однако не секрет, что у мирового коммунистического движения в описываемый период имелось и более высокое начальство. Темой Поднебесной заинтересовался лично Иосиф Сталин. И телеграмма, якобы посланная им 1 июня 1927, является одним из важнейших, а также самых загадочных эпизодов развернувшейся в Китае политической борьбы между Уханью и Нанкином. Дело в том, что автору этих строк данного документа попросту не удалось отыскать. Во всяком случае в интернете. В частности его нет на портале «Электронная библиотека исторических документов», где в целом китайское направление советской и коминтерновской политики представлено достаточно богато. Разумеется, нельзя исключать того, что где-то в неоцифрованных архивных фондах всё-таки лежит то самое конкретное сталинское послание от 1 июня 1927. Однако более вероятным мне представляется иное: в действительности англоязычные авторы, не имевшие доступа к первоисточникам, условно слили в единый документ переписку, активно шедшую на рубеже мая-июня 1927 между Москвой с одной стороны и советско-коминтерновскими представителями в Ухани с другой. Именно её итогом явился пересмотр отношения Сталина к ряду аспектов Китайского вопроса. Пожалуй, наиболее ярко и полно с моей точки зрения позиция вождя отразилась в его более позднем письме Бухарину и Молотову от 9 июля 1927 - к нему мы непременно ещё вернёмся.
Пока же стоит сделать акцент на ещё одном обстоятельстве. В наибольшей степени советскую политику в Поднебесной определяли к весне-лету 1927 два человека - Михаил Маркович Бородин и Манабендра Рой. Первый, большевик со стажем (член РСДРП с 1903 года), ещё в царские времена вынужденно прожил много лет в эмиграции, что, по-видимому, стало основанием для последующего привлечения его к дипломатической работе. В частности Бородин в 1919 стал первым советским консулом в Мексике. Именно там он познакомился с Манабендрой Роем, тогда индийским националистом, которому пришлось покинуть родину из-за антибританской деятельности в годы Первой мировой. Бородину удалось превратить своего нового товарища в марксиста, и с тех самых пор эта довольно необычная пара сохраняла между собой тесные дружеские связи, время от времени работая в тандеме. Летом 1920 Манабендра Рой приехал в РСФСР, получив с подачи Бородина приглашение выступить на II конгрессе Коминтерна, и остался там, став кадровым сотрудником ИККИ.
В 1927, ранее окончив Коммунистический университет трудящихся Востока, он был направлен на работу в Китай, где присоединился к уже находившемуся в Поднебесной с 1923 года и выступавшему политсоветником ЦИК Гоминьдана Бородину. Судя по тем данным, которыми располагает автор настоящего труда, руководство КПК и М. Рой категорически не сработались. Китайцы отнюдь не всегда были готовы ориентироваться на руководящие указания товарищей из Коминтерна, а те в свою очередь довольно резко критиковали некоторые принимаемые ими решения.
28 мая 1927 Рой направил Политсекретариату ИККИ и персонально И.В. Сталину комплексную Докладную записку о положении в Китае, где суммировал свои умозаключения и прогнозы по итогам бурных весенних событий. В ней он оценивал сложившееся положение весьма пессимистически. Так, Рой писал:
Имеются две перспективы:
1) Растущее господство милитаристских элементов над Гоминьданом и Национальным правительством; примирение с Чан Кайши; возвращение руководства националистическим движением феодально-буржуазным элементам; компромисс с империализмом; последующее подавление революции.
2) Стратегическое отступление для завоевания короткой передышки; подготовка к борьбе за устранение милитаристского господства над Гоминьданом и Национальным правительством; вооружение рабочих и крестьянских масс; создание революционной армии; реорганизация гоминьдановского руководства; установление демократической диктатуры путем захвата власти пролетариатом совместно с мелкой буржуазией и крестьянством.
КПК обвинялась Роем в безынициативности, неумелом политическом маневрировании, фатализме и иных грехах. Некоторые упрёки отчасти можно признать справедливыми, но возникают большие вопросы к самим коминтерновским советникам, которые, имея не так давно достаточно мощные козыри на руках, позволили положению Компартии скатиться до критического. Особую нервозность у Роя вызывало упоминавшееся выше восстание в Чанша, которое к 28 мая всё ещё не успели подавить. А также то, что коминтерновских советников не пустили в подготавливавшуюся для возвращения города ударную войсковую группу. Стратегически Рой (и, надо понимать, Бородин) предлагал сворачивание Северного похода и переход к принципу «спасаем то, что можно спасти».
Сталина всё вышеперечисленное совершенно не устраивало. Реакцией стал комплекс инструкций, который в общем виде может быть представлен так:
Прежде всего, не порывая формально с уханьским Гоминьданом, КПК должна была в ускоренном порядке сформировать собственные вооруженные силы, как объединив уже существующие отряды и группировки, лояльные коммунистам, так и мобилизовав дополнительно 20 000 членов партии и 50 000 революционных рабочих и крестьян.
Настаивать на проведении в подконтрольных Уханьскому правительству территориях широкой земельной реформы. Впрочем, делая уступки ремесленникам, купцам и даже мелким помещикам, а земля действующих военнослужащих вовсе должна была исключаться из запланированного передела.
Опираясь на пропагандистский эффект от официального объявления реформы, скорректировать в левую сторону курс Гоминьдана путём присоединения к партиям Единого фронта большого числа людей левых воззрений. КПК следовало активно продвигать новых лидеров из числа рабочих и крестьянской бедноты.
Учредить революционный военный трибунал, который запустит процесс чистки уханьской НРА от кадров, поставленных Чаном Кайши и в целом офицерства право-реакционных взглядов.
Задумка была дерзкой. По сути прежде явно занимавшая второе место в альянсе с детищем Сунь Ятсена КПК должна была коротким рывком добиться паритета в своих отношениях с уханьским Гоминьданом, но при этом не разрушить альянс полностью. Коммунистам требовалось пройти по лезвию бритвы между ещё одним расколом в собственном лагере, который вполне могла вызвать излишняя брутальность, и ролью ведомого, понимаемой Роем как «безынициативность и фатализм». Но, особенно с позиции послезнания, видно - Сталин и в самом деле был прав, считая, что настало время открытых карт и риска. В противном случае более цельный лагерь Чана Кайши приобретал решающее преимущество.
Рой получил «Майские инструкции» из центра в промежутке от 28 мая (отправка им Докладной записки) до 5-6 июня. Для простоты будем ориентироваться на встречающуюся в англоязычных источниках дату - 1 июня 1927. А вот дальше начинается самое интересное. Вне всяких сомнений, документы, содержащие Инструкции, предназначались сугубо для внутреннего пользования в рамках Коминтерна. Максимум, что Рой имел право сделать - это ознакомить с ними членов ЦК, а лучше - только Политбюро КПК. Ещё бы, ведь изложенная там программа носила характер если не заговора, то мероприятия, требующего скрытности как необходимого фактора успеха. В первую очередь, конечно, речь идёт о создании параллельной НРА второй армии. Между тем достоверно известно, что, не посоветовавшись с Бородиным или кем-либо другим, Рой раскрыл содержание сообщения Ван Цзинвэю. Иначе как грубейшей ошибкой это назвать сложно. Да, Рой мог не верить в организационные возможности КПК и её лидеров, считать, что, ознакомив главу Уханьского правительства с замыслом Сталина, он сумеет произвести эдакий политико-дипломатический блицкриг, по итогам которого Ван Цзинвэй вынужден будет проявить податливость в отношении нарастающего давления слева без острого конфликта. Но на практике именно из-за этого странного демарша Единый фронт оказался торпедирован окончательно. Ван Цзинвэй не стал протестовать сразу, однако лишь из хитрости. Внутренне он окончательно убедился: его хотят в самом скором времени лишить всякой реальной власти. И по-новому взглянул на старые тезисы Чана Кайши, пугавшего Гоминьдан внезапным мятежом красных, который главком де вовремя предупредил своим ударом. Ван Цзинвэй продолжил переговоры с СССР - в частности он запросил у Советского Союза 15 000 000 рублей помощи (Москва была готова дать только 2 000 000), однако на деле глава Уханьского правительства теперь лишь ждал подходящего момента, чтобы предать КПК, параллельно экстренно наводя мосты к нанкинцам и их лидеру. Резко снизилась степень влияния на дела всё того же Роя, а также Бородина. Последнего Ван Цзинвэй вовсе вознамерился, отыскав более-менее подходящий повод, выслать в СССР.
Как развивались бы события, если б Рой удержал язык за зубами? Сейчас очень сложно уверенно судить об этом. Есть, к слову, ещё один гипотетически возможный аспект болтливости индийца. Позднее, когда он возвратился в СССР, Рой выступил против Сталина, примкнув к Бухарину и «Правой оппозиции». Нельзя исключать того, что уже летом 1927 распоряжения Иосифа Виссарионовича он саботировал вполне сознательно. Автор отмечал выше: замысел, изложенный в Инструкциях, был рискованной игрой. Тем не менее, та стойкость, которую продемонстрирует КПК во второй половине 1927 и позднее под ударами тяжелейших испытаний, ярко демонстрирует жизненную силу партии, работоспособность и известную эффективность её аппарата. Как минимум часть соединений НРА, подчиняющихся уханьцам, на деле уже была глубоко проникнута лево-коммунистическими идеями - её кадры могли послужить основой второй, параллельной армии, о которой вёл речь Сталин. Такие фигуры, как Е Тин, Чжоу Энлай, Чжу Дэ и другие, занимали достаточно видные места в иерархии вооруженных сил Уханьского правительства.
Однако утечка информации, произошедшая по вине Роя, во многом связала им руки.
По совокупности к середине июня 1927 перед Ван Цзинвэем открывалась следующая картина. С одной стороны, КПК намеревается поставить под сомнение первенствующую роль Гоминьдана в Уханьском правительстве (а значит потенциально и его персональное положение), Рой не стесняется открыто излагать свои планы, угрожая премьер-министру, а число вооруженных левых отрядов множится. С другой коммунисты медлят, действуют половинчато - у них по-прежнему отсутствует полноценная армия, нет и политического трибунала, который подвесил бы над головой генералов уханьской НРА дамоклов меч чистки. Земельная реформа всё ещё находится в стадии обсуждения, а значит КПК пока не может с её помощью полновесно мобилизовать на свою сторону крестьянские массы - зато её популизм и нарастающий радикализм здорово обеспокоили торгово-промышленные круги. Нанкинское правительство чувствует себя достаточно уверенно, оно сумело перетянуть на свою сторону Гоминьцзюн - и, вместе с тем, Чан Кайши не закрывает перед Ван Цзинвэем двери для налаживания диалога. Москва - ценный партнёр, но сверх известного потолка из неё не выкачать, а более умеренная линия, которую может взять за основу воссоединенённый Гоминьдан, позволит ему заручиться поддержкой других внешних игроков: перспективы северных варлордов туманны, а англосаксы с готовностью сделают ставку на новую силу, если та даст им чёткие гарантии сохранения статус-кво в корневых вопросах.
Рискну предположить, что определяющее решение о разрыве с КПК было окончательно принято Ван Цзинвэем в первые дни 20-х чисел июня 1927. И с самого начала его план имел форму заговора. Премьер-министр предполагал не только исключить членов Компартии из правительства, на что он имел право, или даже изгнать их из НРА и всех органов военного и гражданского управления в целом, но уничтожить их физически. Открытости (глупой, но всё же) Роя и левых, Ван Цзинвэй противопоставил закулисную игру. 29 июня командиры уханьского гарнизона Ли Пинсянь и Хэ Цзянь, воспользовавшись как предлогом отдельными эксцессами, возникавшими на низовом уровне в ходе рабочих забастовок, разогнали профсоюзные организации и красногвардейские отряды в Ханькоу - крупнейшей составной части Трёхградья. При этом оба генерала публично заявили о своей антикоммунистической позиции. И, хотя теоретически Единый фронт всё ещё существовал, никаких мер правительством в их отношении принято не было. Более того, Ван Цзинвэй своим молчанием дэ-факто санкционировал действия Ли Пинсяня.
Естественно, вскоре последовала ответная реакция КПК. 4 июля во всё том же Ханькоу Компартия провела расширенное заседание Политбюро. Обсуждалось сложившееся положение в целом и «Майские инструкции». Примечательно то, что среди лидеров КПК преобладала скорее осторожная позиция. Генеральный секретарь Чэнь Дусю и поддержавший его Бородин настаивали на том, чтобы инструкции пока не выполнялись. Впрочем, против этого выступили отдельные радикальные элементы в партии. Идя на уступки Ван Цзинвэю, Политбюро Компартии постановило временно прекратить поддержку движению крестьян Хунани и Хубэя, направленному на начало «Чёрного передела». Правительство вновь стремились умиротворить ценой земельной реформы. Когда информация об этом дошла до Москвы, Сталин отреагировал весьма резко. Он уже не сомневался в том, что поиск точек соприкосновения с Ван Цзинвэем обречён на неудачу. Любые дополнительные уступки рассматривались им как ослабление КПК самой себя в преддверии предстоящей схватки. Не испытывая радости в связи с крушением Единого фронта, Сталин признавал его уже свершившимся фактом. И, как показали ближайшие события, обоснованно.
Здесь стоит вернуться к письму, направленному Сталиным Бухарину и Молотову 9 июля 1927. Политические оценки по Китайскому вопросу, данные руководителем СССР, достаточно красноречивы сами по себе, чтобы процитировать их без дополнительных комментариев:
…Вчера весь день читал новые материалы, привезенные фельдъегерем. Теперь я опасаюсь не того, что новые директивы посланы, а того, что они посланы с запозданием. Я не думаю, чтобы выход из Национального правительства и Гоминьдана мог облегчить положение компартии и "поставить ее на ноги". Наоборот, выход облегчит лишь избиение коммунистов, создаст новую разноголосицу и, быть может, подготовит даже нечто вроде раскола. Но другого пути нет, и - все равно - в конце мы должны были прийти к этому пути. Эту полосу нужно, обязательно нужно, пройти.
Но главное теперь не в этом. Главное в том, удастся ли нынешней Китайской компартии выйти с честью из этой новой полосы (подполье, аресты, избиения, расстрелы, измены в своей среде, провокации в своей среде и т.п.), выйти окрепшей, закаленной без того, чтобы расколоться, размельчать, разложиться, выродиться в секту или в ряд сект. Эту опасность вовсе нельзя считать исключенной, как нельзя считать исключенной возможность интервала между этой буржуазной революцией и между будущей буржуазной революцией - по аналогии с тем интервалом, какой был у нас между 1905 г. и 1917 г. (февраль). Более того, я считаю, что такая опасность более реальна (я имею в виду опасность размельчания Китайской компартии), чем некоторые мнимые реальности, которыми изобилует теперь Китай. Почему? Потому, что у нас нет, к сожалению, настоящей, или, если хотите, действительной компартии в Китае. Если отвлечься от середняков-коммунистов, представляющих хороший боевой материал, но совершенно не искушенных в политике, то что представляет нынешний ЦК Киткомпартии? Ничего, кроме "комплекса" там и сям подобранных общих фраз, не связанных друг с другом никакой линией, никакой руководящей идеей. Я не хочу быть очень требовательным к ЦК ККП (имеется в виду КПК авт.). Я знаю, что нельзя быть к нему очень требовательным. Но вот простое требование: выполнять директивы ИККИ. Выполнял ли он эти директивы? Нет. Нет. потому что он их либо не понимал, либо не хотел выполнять и надувая ИККИ, либо не умел их выполнять. Это факт. Рой обвиняет в этом Бородина. Это глупость. Не может быть, чтобы Бородин пользовался у ККП или ее ЦК большим весом, чем КИ. Сам Рой писал, что Бородин не явился на съезд ККП, т.к. он вынужден был спрятаться...
Иные (иные!) объясняют это тем, что виноват тут блок с Гоминьданом, который связывает ККП и не дает ей быть самостоятельной. Это тоже неверно, хотя всякий блок связывает так или иначе членов блока, что еще не значит, что мы должны быть против блоков вообще Возьмите пять прибрежных провинций Чан Кайши от Кантона до Шанхая, где нет никакого блока с Гоминьданом3. Чем объяснить, что агентам Чан Кайши удается больше в деле разложения "армии" коммунистов, чем коммунистам в деле разложения тыла Чан Кайши? Разве это не факт, что целый ряд профсоюзов отрывается от ККП, а Чан Кайши продолжает сидеть крепко? Какая же это "самостоятельность" ККП?... Причина, по-моему, не в этих факторах, хотя они и имеют свое значение, а в том, что нынешний ЦК (его верхушка) выковался в период общенациональной революции, он получил свое крещение в этот именно период, и он оказался совершенно неприспособленным к новой, аграрной фазе революции. ЦК ККП не понимает смысла новой фазы революции. В ЦК нет ни одной марксистской головы, способной понять подоплеку (социальную подоплеку) происходящих событий. ЦК ККП не сумел использовать богатый период блока с Гоминьданом для того, чтобы повести бешеную работу по открытой организации революции, пролетариата, крестьянства, революционных воинских частей, по революционизированию армии, по противопоставлению солдат генералам. Целый год сидел ЦК ККП на шее у Гоминьдана, пользовался свободой работы, свободой организации и ничего не сделал для того, чтобы превратить конгломерат элементов (правда, довольно боевых), неправильно называемых партией, в действительную партию... Конечно, внизу работа шла. И этим мы обязаны середняку коммунисту.
Но характерно, что не ЦК шел к рабочим и крестьянам, а рабочие и крестьяне шли к ЦК, и чем ближе подходили рабочие и крестьяне к ЦК, тем дальше отходил от них этот, с позволения сказать ЦК, предпочитая убивать время в закулисных беседах с лидерами и генералами из Гоминьдана. ЦК КП болтает иногда о гегемонии пролетариата. Но самое нестерпимое в этой болтовне - это тот факт, что он ни бельмеса (буквально - ни бельмеса) не понимает в гегемонии, убивая инициативу рабочих масс, разлагая "самочинные" действия крестьянских масс и сводя классовую борьбу в Китае к разглагольствованию о "феодальной буржуазии" (теперь окончательно выяснено, что автором этого термина является, оказывается, Рой).
Вот, где причина того, что директивы КИ не выполнялись.
Вот, почему я боялся пустить раньше времени такую партию в свободное плавание по "океан-морю" (разобьется, не успев окрепнуть...).
Вот почему вопрос о партии считаю я теперь основным вопросом китайской революции…
8 июля Коминтерн потребовал, чтобы все коммунисты вышли из Гоминьдана. 12 июля Чэнь Дусю был снят с поста генерального секретаря КПК. Исследователь Чжан Юфа предполагает, что намерением Коминтерна было вооруженное восстание, чтобы захватить руководство революционным движением у Гоминьдана. 13 июля КПК опубликовала заявление об официальном выходе своих членов из Гоминьдана и упрекнула Ван Цзинвэя в том, что он «открыто потакает контрреволюционерам». Это был демарш. Громкий, да - но ненасильственный. В этом отношении представляется сомнительным мнение некоторых исследователей, полагающих, будто КПК после 4 июля 1927 приступила к подготовке вооруженного восстания. Несравненно более логичным вариантом в таком случае стала бы тактика привлечения к себе минимального внимания до часа Х. Вместо того Компартия, условно говоря, кричала, хотя имела возможность говорить тихо. Нет. КПК ждала неизбежного, в большей степени заботясь уже не о настоящем, но о будущем - собственном образе в массах, который возникнет после разрыва с последним из партнёров и окончательными похоронами Единого фронта. Не выглядеть виновниками! Но коммунисты недооценили коварства премьер-министра...
15 июля Ван Цзинвэй провел собрание ЦИК уханьского Гоминьдана, во время которого он официально обнародовал содержание «Майских инструкций» (что-то пришлось бы ему изобретать, если бы Рой молчал!) и осудил решения КПК. Резюмируя, премьер объявил о том, что новые политические установки коммунистов делают сохранение Единого фронта невозможным. На словах Ван Цзинвэй декларировал приверженность ненасильственным методам «развода» - и это помогло ему приобрести дополнительную поддержку. Большинство членов ЦИК Гоминьдана выступило за разрыв. Единственным, кто протестовал и в знак этого покинул зал заседания, был Юджин Чен - представитель вдовы Сунь Ятсена Сун Цинлин. В конце концов, собрание приняло так называемую «Политику консолидации партии» - заявление с запретом двойного членства и требованием всем коммунистам, занимающим посты в администрации и армии, объявить о своем выходе из КПК под угрозой немедленного отстранения от должности.
Теоретически, процесс должен был пройти мирно. Больше того, Уханьское правительство направило в Москву послов для обсуждения того, как на двусторонней основе гарантировать свободу и безопасность коммунистов. Реально это был последний акт операции прикрытия. 16 июля Ван Цзинвэй, лицемерно апеллируя к декларации КПК от 13 числа, потребовал немедленно отстранить всех коммунистов, вне зависимости от их индивидуального выбора. Компартия была обвинена в «саботировании национальной революции». Де-факто с этого момента начались силовые действия. Снятие коммунистов с поста в большинстве случаев принимало форму ареста. Главное же - почти сразу началось и открытое, вооруженное подавление и разгром структур КПК в Ухани. Сигналом послужила информация об отъезде влиятельного Бородина, отозванного в Союз.
Узнав об этом, генерал Хэ Цзянь, для верности расстреляв из артиллерии здание, где располагался штаб коминтерновского советника, объявил в Трёхградье военное положение. Силы НРА приступили к зачистке города - причём в ряде случаев войска, проявлявшие особенную ретивость, просто объявлялись перешедшими на сторону Чана Кайши или даже вторгшимися в Ухань извне, что позволяло до поры Ван Цзинвэю снимать с себя часть ответственности. Помещения парторганизаций КПК брались штурмом, кадры арестовывались, а тех, кто пытался сбежать, чаще всего просто убивали. Главный военный советник Василий Блюхер едва избежал покушения и в итоге оказался вынужден бежать на подконтрольную Чану Кайши территорию - тот позволил ему и ряду других советских командиров эвакуироваться на родину через Шанхай.
События 15-16 июля не стали для КПК таким же страшным сюрпризом, каким некогда явилась Шанхайская резня. Большая часть членов ЦК и Президиум Компартии избежали ареста и гибели. Сумели уйти в подполье и многие рядовые активисты. Тем не менее, удар всё равно вышел тяжелым. От Ван Цзинвэя не ждали такой организованности - и жестокости. К 18 июля правительственные силы окончательно перестали чего-либо стесняться. То, что происходящее является намеренно избранной линией, полностью соответствующей видению Ван Цзинвэя, более не скрывалось. Ухань был наводнен антикоммунистическими, антисоветскими и антибородинскими пропагандистскими плакатами.
Вместе с тем, хотя уханьское правительство проводило чистку коммунистов, это не означало немедленного прекращения их конфронтации с Чаном Кайши. Последний официально до самого последнего времени именовался «главнейшим врагом нашей страны и партии». Невозможно было просто сделать вид, что это и весь Уханско-Нанкинский раскол - всего лишь недоразумение. Наконец, Ван Цзинвэй всё ещё не получил точных и надёжных гарантий собственного политического будущего. Тем не менее, стратегически после 15 июля 1927 реинтеграция Гоминьдана на правой, чанкайшистской платформе, стала неизбежна.
В отношении вооруженной силы Чан Кайши располагал большими возможностями, нежели уханьцы, ещё с апреля месяца - процент частей и соединений НРА, верных главкому, был выше, чем тех, которые сохранили приверженность премьеру. Нанкинский лагерь был внутренне монолитен. Ван Цзинвэй обладал существенно меньшими материальными ресурсами и не имел возможности распоряжаться ими столь же свободно, как Чан Кайши, ставший уже вполне полновесным диктатором. Казалось бы, он, находясь в сильной позиции, имел возможность диктовать свою волю второй половине Гоминьдана - или вовсе отказаться от всяких компромиссов с Ван Цзинвэем. Мощный удар, нанесённый в период событий 15-18 апреля, вполне мог положить Уханьское правительство на лопатки. Собственно, судя по всему нечто подобное Чан Кайши и планировал: дождаться начала внутреннего конфликта Ван Цзинвэя с коммунистами, который виделся ему неизбежным, а затем вступить в провинции уханьцев на правах восстанавливающей порядок силы. Тем не менее, в реальности обстоятельства сложились так, что Нанкину всё же пришлось учитывать желания своего старого-нового партнёра. Дело в том, что в первой половине июля свой ход сделал ещё один игрок. А именно Фэнтяньская клика - если её ещё есть смысл так называть.
В конце июня генерал У Пэйфу, перебравшийся в Сычуань, объявил о своей отставке - иными словами, отходе от дел. На фоне этого события и предшествующих наступательных операций Гоминьцзюня, Чжилийская клика окончательно прекратила своё существование, а все ещё сохраняющиеся её активы перешли к Армии Умиротворения Чжан Цзолиня. Вообще глава фэнтяньцев сумел радикально укрепить и консолидировать свою власть по сравнению с летом прошлого года. Когда Северный Поход начинался, Национальное правительство и НРА были сплочены, а клики варлордов - разобщены. Теперь ситуация обернулась едва ли не полной противоположностью прежнего положения. После весенних побед Чан Кайши снял львиную долю войск из приграничья Шаньдуна и перебросил их на правый берег Янцзы, нацеливаясь на Ухань. Но немедленно действовать он не желал - по описанным выше причинам. Плод в виде противоборства Ван Цзинвэя и КПК ещё не созрел. Таким образом, на некоторый срок ударные соединения НРА были выведены из игры. И Чжан Цзолинь поспешил этим воспользоваться. Наступление Армии Умиротворения началось на рубеже 10-х и 20-х чисел июля, когда всё внимание Чана Кайши было приковано к Ухани. В этом отношении глава фэнтяньцев и президент Севера избрал момент идеально. Атака развивалась успешно и стремительно - прежде так быстро наступать в рамках текущего противоборства умели только южане. К 24 июля Армия Умиротворения отвоевала Сюйчжоу. 9 августа контрнаступление северян достигло Бэнбу, а вскоре Чан Кайши пришлось отдать приказ отвести за Янцзы все войска в восточных провинциях. Больше половины Цзяньсу и Аньхоя вновь оказались под контролем Пекина, Нанкин опять показательно обстреливала артиллерия. Наконец, но не в последнюю очередь, в начале августа свой контрудар попыталась нанести КПК. И, что любопытно, он тоже пришёлся в большей степени по Чану Кайши.
Планирование коммунистами массовых восстаний в подконтрольной Нанкину части Китая стартовало ещё в мае месяце. Левое подполье в целом ряде крупных городов накапливало оружие и готовилось выступить параллельно с действиями той части НРА, которая осталась верной Уханьскому правительству, или будущей новой отдельной армии Компартии. Июльские события одновременно нарушили текущий процесс и подстегнули его. Новым планом КПК стало по сути повторение заново пути, пройденного Сунь Ятсеном. Компартии предстояло создать базу на крайнем юге страны - в Гуанси и Гуандуне, откуда позднее, укрепив свои силы и получив морем дополнительную помощь от СССР, она должна была начать собственный Северный поход против «новых милитаристов». Вероятно, в реалиях конца лета 1927 замысел априори являлся утопией. Тем не менее, определённые силы и ресурсы у КПК ещё были. В том числе верные ей соединения уханьской НРА.
В 2:00 ночи 1 августа 1927 года они - 20 000 солдат и офицеров под руководством Чжоу Эньлая, Чжу Дэ, Не Жунчжэня, Е Цзяньина, Линь Бяо, Чэнь И, Лю Бочэна, Хэ Луна и Е Тина (все, кроме Чжоу Эньлая и ушедшего к тому времени из жизни Е Тина, первыми получат впоследствии звание Маршал КНР, а 1 августа 1927, хотя тогда данное название не использовалось, символически считается в современном Китае датой основания НОАК) атаковали с разных сторон город Наньчан.
Последний был избран сразу по нескольким причинам. Во-первых, его географическое положение превращало Наньчан, наряду с Чанша, в ключевую точку на дорогах, ведущих в провинции крайнего юга. Во-вторых, в городе имелись существенные по китайским меркам запасы военного снаряжения. В-третьих, Наньчан имел символическое значение как, условно говоря, первая столица Чана Кайши, где до перемещения в Нанкин располагался его штаб. Изнутри нападение поддержали дружины рабочих и коммунистов. Спустя четыре часа боёв Наньчан был взят, атакующие захватили 5000 единиц стрелкового оружия и около 1 000 000 патронов. Созданный ими Ревком, в состав которого условно вписали и ряд гоминьдановских деятелей левого толка (например, Сун Цинлин), хотя реально они в событиях и не участвовали, опубликовал декларацию о верности заветам Сунь Ятсена и задаче создания новой революционной базы в провинции Гуандун.
Наньчанское восстание послужило факелом, бикфордовым шнуром - но вскоре признаки пожара стали заметны по всему Китаю. Условно выступления можно разделить на три типа. Первый - с участием проникнутых левыми идеями частей НРА: таковых было меньшинство, но они по понятным причинам являлись самыми громкими и масштабными. Второй - с участием аффилированных с Компартией рабочих дружин и заранее сформированных подпольных отрядов: эти проходили в разных городах, представляли определённую угрозу, однако сталкивались с серьёзным дефицитом оружия и проблемами в организации. Наконец третий - крестьянские восстания: массы жителей деревни утратили доверие к Гоминьдану, но по-прежнему желали Черного передела и ради него готовы были участвовать в «настоящей революции», по крайней мере на своём локальном уровне. Такие бунты были практически повсеместными, но крайне скверно организованными и испытывающими жестокий дефицит буквально всего. КПК лишь с огромным трудом могла отчасти стыковать между собой эти три волны. Тем не менее, в своём совокупном действии они создали для противников Компартии заметные проблемы. И, если крупнейшее из восстаний первого рода - Наньчанское - имело место на территории уханьцев, то среди спровоцированных им бунтов второго и третьего рода львиная доля приходилась на нанкинские провинции.
Подавление Ревкома в Наньчане стало по существу первой совместной операцией двух половин Гоминьдана и НРА после апреля 1927. Отдельные подразделения уханьцев стали появляться в районе города 3 августа, а к 5 числу совокупные силы противников коммунистов уже весьма существенно превосходили их численно. В этих условиях генерал Хэ Лун, главнокомандующий защитников, допустил серьёзную ошибку. Ориентируясь на непроверенные данные он, вместо того, чтобы обороняться в городе, организовал прорыв большей части своих войск (до 15 000) в южном направлении, где, якобы, уже возник крупный освобождённый район в Гуандуне. Это решение явилось большим просчётом коммунистов и с военной, и с политической точки зрения. Больше всего восстаниям, тут и там вспыхивавшим по всей Поднебесной, не хватало единого координирующего и направляющего центра, общего ориентира. Десятки групп, создавая локальные кризисы, были бессильны без поддержки товарищей породить нечто большее. И в этих условиях… Да, Наньчан был блокирован, его связь со внешним миром носила ограниченный и спорадический характер. Тем не менее, о нём знала страна. Даже не имея общего командования, разнообразные повстанцы в своих действиях исходили бы из того, что главным центром их устремлений должен являться Наньчан, туда стекались бы отовсюду ручьи, сливаясь в мощный поток. С момента прорыва колонны Хэ Луна и до образования базы в Гуандуне (на деле так и не состоявшегося), некая центровка коммунистических восстаний оказалась априори невозможна - потенциальная точка притяжения теперь находилась в непрерывном движении.
С чисто военной точки зрения Хэ Лун недооценил значимость фактора снабжения, помноженного на время. В Наньчане, как отмечалось выше, имелись определённые запасы вооружений. Жесткая оборона несла в себе риски - после начала штурма выбраться из города стало бы крайне сложно, а бои, несомненно, оказались бы тяжелыми и кровопролитными. Тем не менее, у верных КПК частей НРА в подобном случае имелась бы мощная точка опоры. Защищаться в плотной застройке и с достаточным количеством патронов и снарядов можно было довольно долго - до тех пор, пока подтягивающиеся к Наньчану группы повстанцев не поколебали бы вновь чаши весов. Вместо этого после прорыва 8-10 августа колонна Хэ Луна начала затяжной марш, продлившийся порядка 50 суток - без тылов, посреди пустоты. Итог был закономерен. Начинало его армейское соединение силой в дивизию. Закончил пусть крупный, но, тем не менее, всего лишь отряд партизан.
К судьбе колонны Хэ Луна и в целом КПК мы ещё вернёмся ниже, а пока поговорим вновь о Чане Кайши. К августу 1927 он обнаружил, что важным (возможно, ключевым) компонентом успехов Северного похода на первом его этапе являлась революционная энергия масс. Теоретически Армия Умиротворения существенно уступала НРА в численности, а на тыл последней работала экономика таких важнейших хозяйственных центров, как Шанхай и Нанкин. Резко укрепились как власть и авторитет Чана Кайши, так и его финансовые возможности: весомая часть торгово-промышленных элит оценила апрельскую расправу над коммунистами, да и в целом видела в амбициозном лидере перспективу. К Нанкинскому правительству примкнул Гоминьцзюнь. Тем не менее, взятие Пекина южанами представлялось к исходу лета куда более отдалённой и смутной перспективой, чем даже в декабре 1926. Боевой дух войск Чжан Цзолиня и его главного оппонента практически сравнялся. Миллионы китайцев больше не усматривали принципиальной разницы между северным и южным диктатором. То послание единства и обновления, которое Сунь Ятсен и его наследники несли со времён Синьхайской революции, за апрель, май и июнь 1927 оказалось вываляно в грязи. Массы людей, не веря в перемены общекитайского масштаба и не надеясь на них, переориентировались на решение собственных локальных проблем на местах. Что, к слову, сближало их с повесткой коммунистов, поскольку речь чаще всего шла о недостатке земли и всевозможных вмешательствах со стороны мелких варлордов, влившихся в НРА (и значит ответственность за их поведение теперь, как минимум отчасти, возлагается населением на главкома), однако оставшихся по существу прежними, благо сдерживающая партийная узда ослабела. Исчез динамизм. Местечковые вожди больше не опасались перетряски кадров с опорой на ослабевшие и дезориентированные гоминьдановские структуры - и, тем более, активистов КПК.
Чан Кайши мог бы смириться с этим. Чтобы удерживать фронт по Янцзы и несколько плацдармов за рекой боеспособных сил хватало. Поэтапное решение наиболее острых вопросов на Юге, компромисс с Чжан Цзолинем, Армия Умиротворения и НРА становятся эдакими аналогами пост-бэйянских клик в начальной фазе их существования, избирается какая-нибудь устраивающая обоих лидеров дутая фигура на пост президента. А потом начинается неспешная игра длиной эдак в десятилетие. Причём глава фэнтяньцев, не раз демонстрировавший качества блестящего интригана и переговорщика, будет чувствовать себя в ней как рыба в воде. И всё же это - сравнительно безопасный путь. Однако Чан Кайши не желал отказываться от погони за полной, истинной победой. От Северного похода и безусловного единовластия. Кроме того, восстановление морального авторитета Национального правительства и его неуклонного продвижения вперёд являлось пусть косвенным, но мощным средством борьбы со внутренней нестабильностью Юга. Сейчас только КПК предлагает массам нечто заманчивое и крупное. Но Чан Кайши опять поднимет на пьедестал прежнюю мечту - и это поспособствует борьбе с мятежами лучше, чем любые рейды вооруженных отрядов по деревням. Заглохший двигатель нужно перезапустить! А с этой целью Чану Кайши требовалось срочно реинтегрировать уханьский Гоминьдан. Ван Цзинвэй был не против компромисса при условии гарантий для себя лично. Однако среди уханьцев имелись и те, кто смотрел на перспективу подчинения главнокомандующему нанкинцев и его милитаризированной версии Национальной партии со значительно большим скепсисом. И тогда Чан Кайши решается на финт, политический манёвр, не имевший прецедентов в новейшей истории Поднебесной и ставший зримым подтверждением того, что у этого человека при всех его недостатках действительно были стальная воля и глубокое политическое чутьё.
Что служило основным камнем преткновения во взаимоотношениях Ухани и Нанкина? Судьба коммунистов? Определённо не после событий июля 1927. Доктринальные расхождения? Они имелись, но достаточно слабые - ничуть не меньшими были разногласия между правым и левым крыльями Гоминьдана ещё в 1925-1926, но тогда это отнюдь не приводило к расколу партии. Проблема лидерства? Да, это уже куда ближе. Однако Ван Цзинвэй не мог рассчитывать в реалиях лета 1927 занять действительно прочную позицию на вершине и понимал это. С ним удалось найти общий язык. Уханьская половина Гоминьдана не столько хотела видеть на месте руководителя партии некоего конкретного человека, сколько была обеспокоена тем, как именно завладел штурвалом Чан Кайши. Что ж, вот оно! Его критикуют за авторитаризм и антидемократизм? Но Чан Кайши в апреле 1927 спасал революцию в понимании Сунь Ятсена и Национальную партию! А теперь, когда задача в основном выполнена, если его фигура превратилась в камень преткновения, мешающий Гоминьдану двигаться вперёд, он… готов уйти! Отказаться от всех постов!
Судя по всему, заключительные переговоры с Ван Цзинвэем прошли 10-11 августа - как раз тогда, когда стало ясно, что коммунисты не сумели и не решились превращать Наньчан в свою полноценную столицу и центр притяжение левых сил, куда при определённых условиях могли бы перебраться и некоторые функционеры уханьского Гоминьдана. Теперь же, когда эта угроза ушла в прошлое, можно было разыграть партию. Благо Ван Цзинвэй в общем понял и принял отведённую ему роль… Итак, председатель Уханьского правительства согласился воссоединиться с Нанкином. Однако в обмен потребовал, чтобы Чан Кайши ушел в отставку со своего поста главнокомандующего НРА. Ну а тот сенсационно согласился. Соответственно далее события разворачивались следующим образом. 12 августа 1927 отставка Чана Кайши состоялась как официальный факт. 19 числа правительство Ухани публично провозгласило своё примирение с правительством Нанкина. Примерно месяц спустя, 21 сентября, Уханьский политический совет Национальной партии сделал заявление о том, что переезжает в Нанкин и упраздняет все находящиеся вне его органы управления. Процесс растянулся почти на всю осень. Тем не менее, уже в сентябре раскол Гоминьдана по существу был преодолён. Национальное правительство вновь стало единым.
Но что же Чан Кайши?
Бывший главком НРА уехал сперва к себе на малую родину, а затем на некоторое время вовсе перебрался в Японию. Однако это всё ни в малейшей степени не означало, что Чан Кайши действительно отошёл от дел. Те же левые гоминьдановцы, которые поверили в это, едва ли могли ошибиться сильнее. Временное самоустранение Чана Кайши не только не ослабило, но существенно укрепило его диктатуру, поскольку она окончательно стала основываться не на институтах, функционирование которых как минимум теоретически определяется волей масс и зиждется на принципах представительства, а на неформальных связях. Некогда Юань Шикай последовательно двигался по пути приобретения всё более высокого статуса в государственной административной иерархии. Уперевшись макушкой в потолок, он попытался пробить его путём возвращения к монархии - и тем вызвал взрыв возмущения как масс, так и элит, не желающих утверждения режима передачи власти в рамках одной фамилии. Наследники Бэйянской армии и её командующего постепенно освоили нехитрую науку создания закулисных центров силы при условных зиц-председателях в президентском кресле - причём чем дальше, тем больше их значение снижалось. Этой тенденции - уходу истинной власти в тень - противостояла линия Сунь Ятсена. Его стремление к гласности и всеохватному демократизму политического процесса являлось одной из первооснов идеологии Гоминьдана, нашедшей своё отражение во втором из Трёх народных принципов. Теперь Чан Кайши стал могильщиком для замыслов и видения отца нации, которому на словах всецело хранил верность, шагнул дальше, чем когда-либо осмеливались северные варлорды. Да, осенью 1927 он юридически являлся никем. Тем не менее, ни одно серьёзное решение не могло осуществиться помимо его воли. ЦИК Гоминьдана заседал в Нанкине - пускай. Национальное правительство возглавлял Тан Янкай - история едва помнит его имя. Назначенный Чаном Кайши генералитет НРА помнил, кто на деле является их хозяином. Вооруженные силы оставались тем инструментом, который прежний главком в любой момент мог опять взять в руки - и счистить сталью и свинцом всё, что налипло на временно покинутый им трон, сжечь в пороховом огне любые бумаги.
Имелся ли в действиях Чана Кайши элемент риска? Да. Но связан он был в первую очередь не с тем, что у него отсутствовали некие закреплённые в законе полномочия в той или иной сфере, а с возможностью появления конкретного претендента в армейской же среде на место «предводителя корпорации», выразителя её коллективных интересов. Однако на такой случай у него имелось несколько перестраховок. Во-первых, никто не обладал такими связями среди офицерского корпуса НРА как он, некогда руководивший Академией Вампу.
Во-вторых, Ван Цзинвэй и некоторые другие уханьцы получили гарантии от Чана Кайши лично - разумеется, никак не закреплённые в письменной форме. Стоило кому-нибудь, вроде Фэн Юйсяна, или Бай Чунси, выступить с претензией на лидерство, как перепуганные политики первыми бросились бы призывать прежнего руководителя, правила игры которого им знакомы и понятны. Наконец, где бы он ни находился, Чан Кайши продолжал держать руку на пульсе событий, активно контактируя со множеством людей, сохраняющих место в легальной пирамиде власти.
Антракт завершился в декабре месяце. Чан Кайши, чуть ранее возвратившийся в Поднебесную из-за границы, был вновь назначен главнокомандующим НРА - как раз к тому моменту, когда Юг и его вооруженные силы изготовились к возобновлению Северного похода. Вскоре к военным постам добавились и политические. В феврале 1928 IV пленум ЦИК Гоминьдана вновь ввёл Чана Кайши в руководство партии. Замысел полностью оправдался - лидерство главкома после его точно рассчитанного самоустранения никто не осмеливался хоть в чём то оспаривать. Попутно за время своего отсутствия Чан Кайши успел решить ещё две задачи. Во-первых, он как частное лицо, а потому непублично провёл зондаж позиции Токио. В июне 1927 на фоне очевидных пробуксовок Северного похода и кризиса единства Гоминьдана Япония попыталась было обозначить свой интерес: в провинции Шаньдун, то есть на возможном пути следования НРА далее к Пекину, появились отдельные подразделения Квантунской армии - под предлогом защиты японских граждан и их имущества в Циндао. Понятно, размер контингента был невелик, но главное тут - сигнал, символический смысл. В ноябре месяце Чану Кайши удалось убедить Японию в том, что, сочтя Национальное правительство ослабленным на средне, а то и долгосрочную перспективу, элиты империи Восходящего солнца просчитались. И лучше им не усугублять ошибки.
Во-вторых же Чан Кайши сумел до некоторой степени дистанцироваться от той кампании террора, которая развернулась к югу от Янцзы в рамках процесса подавления многочисленных коммунистических и левых выступлений. Мы оставили повествование о действиях КПК на прорыве колонны Хэ Луна из Наньчана. Хотя сам он как таковой прошёл достаточно успешно, коммунистам почти сразу «сели на хвост». Непрерывно преследуемая противником, колонна Хэ Луна двинулась через восточную Цзянси и западную Фуцзянь в общем направлении на Гуандун: как думал её командующий к своей новой базе, на деле - в никуда. Примерно на половине пути арьергард во главе с Чжу Дэ - всего около 4000 человек - пришлось отделить в качестве отряда прикрытия. Остальные двинулись дальше. Эпопея колонны Хэ Луна подошла к концу возле Шаньтоу 29-30 сентября 1927. Она всё таки добралась до моря - и там стало очевидно: помощи или хотя бы передышки здесь не будет. Последней надеждой участников похода явилась попытка, взяв город с ходу, закрепиться в нём. Однако Хэ Лун и его товарищи переоценили возможности левого подполья Шаньтоу, на выступление которого очень рассчитывали. Стремительным ударом войти в город не вышло - зато подразделения коммунистов потеряли время. Они оказались в ловушке, между молотом и наковальней в лице подступающих сзади соединений НРА и Шаньтоу. Последовала короткая схватка, чьим итогом был разгром и диссоциация колонны. Часть бойцов погибла, иные оказались взяты в плен. Около 1 000 человек во главе с Е Тином пробились на территорию Хайлуфэнской республики - одного из многочисленных временных образований, возникавших в охваченных восстаниями областях. Больше всех, пожалуй, повезло Чжу Дэ, которому удалось сохранить до половины своих сил, соединившихся в итоге с 8 000 отрядом крестьян-повстанцев в южной Хунани.
Ещё более драматично складывалась судьба большинства городских восстаний рабочих и подпольщиков. Попытка КПК побороться за Чанша обернулась кровавой баней. За 20 дней в столице Хунани было казнено более 10 000 коммунистов и сочувствующих. Это был один из самых страшных, однако в целом типичных эпизодов резни, разворачивавшейся по всему южному Китаю осенью 1927. Оценки числа жертв носят примерный характер из-за фрагментарности и неполноты информации, особенно в той части, которая касается сельской местности. Там с одной стороны имелись такие районы, где мятежи перманентно шли многие месяцы, лишь ненадолго прерываясь очередной карательной кампанией. С другой же соединения НРА, особенно те, что состояли из армий вчерашних малых варлордов, нередко были рады раздуть любые локальные эпизоды неповиновения в нечто масштабное, чтобы получить предлог для очередной акции устрашения, всегда сопровождавшейся не только насилием, но и грабежом. Считается, что в целом за годы, предшествовавшие войне с Японией, в ходе белого террора Гоминьдана было убито более 1 000 000 человек, в основном крестьян. Вместе с тем, только за период 1927-1930 и в одной лишь провинции Хунань погибло порядка 300 000 человек. К идеологическим аспектам в некоторых южных регионах добавились также чистки по этническому принципу. Целые семьи таких народностей, как хакка и шэ, включая детей, были убиты в Цзянси, Фуцзяни и Гуандуне. Молодых женщин часто насильственно продавали в дома терпимости. Поднебесная успела пережить многое за время, прошедшее с момента окончания Синьхайской революции. Тем не менее, репрессий подобного масштаба Китай не знал, пожалуй, ещё с эпохи Маньчжурской династии. Стоит ли удивляться желанию Чана Кайши несколько отстраниться в публичном пространстве от зверств, которые, впрочем, конечно же творились с его санкции?
Возвращаясь к судьбе КПК, в первую очередь белый террор сказался именно на коммунистах. Партия была по существу разгромлена. Из 60 000 её членов к исходу 1927 выжило только 10 000. К зиме нарушилась прежде не дававшая сбоев система единого управления. Партаппарат как нечто цельное перестал существовать, зачастую не проводились отчётно-выборные собрания. Мы помним, что V съезд КПК прошёл в Ухани в апреле-мае 1927. VI состоится в июне-июле 1928 в изгнании в подмосковном селе Никольское. VII - аж в 1945 году. Вместе с тем, трагедия Компартии, проредив и перетасовав кадры, дала возможность проявить себя и открыла дорогу наверх для некоторых новых лидеров. Среди них был и человек, которому предстояло стать одним из самых известных китайцев за всю историю. Мао Цзэдун. В частности, именно он руководил восставшими крестьянами в горах Цзинган - сравнительно небольшом массиве, расположенном в западной части Цзянси. Туда же в конечном счёте прибыла к апрелю 1928 группа солдат и повстанцев Чжу Дэ.
Мао Цзэдун родился 26 декабря 1893 в селе Шаошань уезда Сянтань провинции Хунань неподалёку от столицы провинции, города Чанша. Отец Цзэдуна, Мао Ичан (1870—1920), принадлежал к мелким землевладельцам, и семья его была достаточно обеспеченной - по крестьянским меркам.
Юный Мао получил классическое китайское начальное образование в местной школе, которое включало в себя знакомство с учением Конфуция и древнекитайскую литературу. Учиться мальчику скорее нравилось, а вот предмет не вызывал особой симпатии. «Я знал классику, но не любил её», — признавался позже Мао Цзэдун. Страсть к чтению и нелюбовь к классическим философским трактатам юноша сохранил и после того, как в 13 лет бросил школу (причиной тому были суровые методы воспитания, применяемые учителем, который часто бил учеников) и вернулся в отчий дом. Мао Ичан встретил сына с воодушевлением, надеясь, что тот станет ему опорой в ведении хозяйства. Однако его ожидания не оправдались: юный Мао всё свободное время проводил за чтением книг. Постепенно конфликт между практичным отцом с его узкими горизонтами и романтичным сыном стал нарастать.
В конце 1907 — начале 1908 года Мао Ичан попытался женить своего старшего отпрыска. В невесты будущему Председателю была выбрана его троюродная сестра — Ло Исю. Мнения будущего мужа особенно никто не спрашивал. Соответственно, по словам Мао Цзэдуна, жену он не принял и жить с ней отказался. Больше того. Вскоре после свадьбы Мао сбежал из дома и около полугода провёл в гостях у знакомого безработного студента, жившего в Шаошани. Он продолжал увлечённо читать: на это время приходится его знакомство с классической китайской историографией — «Историческими записками» Сыма Цяня и «Историей династии Хань» Бань Гу. Впрочем, при всей напряжённости отношений с отцом, когда осенью 1910 года юный Цзэдун потребовал от родителя денег на продолжение образования, Мао Ичан не смог отказать и обеспечил сыну обучение в Дуньшанской начальной школе высшей ступени. Здесь он познакомился с географией и стал читать работы по зарубежной истории. Мао мог писать хорошие сочинения в классической манере, был прилежен и, как обычно, много читал. Главными же книгами для него в то время стали издания, рассказывающие о китайских реформаторах, таких как Лян Цичао и Кан Ювэй. Их идеи конституционного монархизма оказали огромное влияние на школьника Мао. В ту пору он полностью принимал взгляды лидеров реформаторского движения. Не удивительно, что во время Синьхайской революции молодой Мао, успевший перебраться в Чанша из Дуншани, на короткое время примыкает к армии губернатора провинции.
Впрочем, через полгода он покинул ряды военных, чтобы продолжить обучение - на этот раз в Первой провинциальной средней школе в Чанше. Но и здесь он не задержался надолго («Я не любил Первую школу. Её программа была ограниченной, а порядки ужасные»). Мао посвятил себя самообразованию и полгода занимался в Хунаньской провинциальной библиотеке, основное внимание уделяя географии, истории и философии Запада. Однако недовольный беззаботной жизнью отпрыска Мао Ичан прекратил высылать деньги, пока сын не обретёт достойное занятие. В итоге весной 1913 юноша был вынужден записаться в студенты только что открытого Четвёртого провинциального педагогического училища города Чанша.
В 1917 в журнале «Новая Молодёжь» была издана первая статья Мао. Взгляды его ещё были совершенно эклектичны и неустойчивы. Так, в училище Мао с друзьями создал общество «Обновление народа», программа которого была «смесью конфуцианства с кантианством». В 1918 по приглашению своего любимого учителя кантианца Ян Чанцзи, назначенного профессором этики Пекинского университета, Мао перебирается в столицу, где в библиотеке того же университета работает ассистентом Ли Дачжао, ставшего позже одним из основателей Компартии Китая. С этого момента у вечного студента и отличающегося нелюбовью к физическому труду молодого повесы начинает постепенно меняться мировоззрение и система ценностей. Кроме того, в Пекине молодой Мао нашёл свою любовь — Ян Кайхуэй, дочь Яна Чанцзи, которая впоследствии стала его первой настоящей женой.
Покинув Пекин в марте 1919, юный Мао путешествует по стране, занимается углублённым изучением трудов западных философов и революционеров, живо интересуется событиями в России и принимает активное участие в организации революционной молодёжи Хунани. Зимой 1920 он посещает Пекин в составе делегации от Собрания провинции Хунань, требующей снятия коррумпированного и жестокого губернатора Чжан Цзинъяо. Делегация не добилась сколь-нибудь значимых успехов, однако в скором времени Чжан потерпел поражение от У Пэйфу, и был вынужден оставить Хунань. 11 апреля 1920 Мао вновь покинул Пекин, вскоре прибыв в Шанхай. Именно там летом-осенью 1920 завершается процесс становления Мао Цзэдуна как марксиста и коммуниста. В июле 1921 Мао принял участие в учредительном I съезде КПК, по итогам которого стал секретарём Хунаньского отделения КПК и в этом качестве уехал в Чанша. Параллельно Мао устраивает свою личную жизнь. Ло Исю давно скончалась от дизентерии, так что её бывший муж официально вторично женится на Ян Кайхуэй, в октябре 1922 у молодой пары родится первый сын.
Возможно именно необходимость строить семейную жизнь и быт привела к тому, что политические успехи Мао Цзэдуна в данный период оказались скромными. Так, по причине крайней неэффективности организации рабочих и вербовки новых членов партии в июле 1922 Мао отстранили от участия во II съезде КПК. Позднее ему удалось восстановить поколебленные позиции. В том числе - на фоне дебатов о возможности построения Единого фронта с Гоминьданом, где Мао занял сторону победивших приверженцев намечающегося альянса. На III съезде КПК он был введён в состав ЦИК партии из девяти членов и пяти кандидатов, вошёл в узкое Центральное бюро (Политбюро) из пяти человек, а также был избран секретарём и заведующим организационным отделом ЦИК. Казалось бы, весьма сильная и прочная позиция. Между тем на деле авторитет Мао всё ещё оставался не столь уж велик. Хватало и недоброжелателей. Судя по всему, Мао уже тогда конфликтовал с первым секретарём Чэнем Дусю. Заворготдела ЦИК активно работал в конце 1923 - начале 1924 годов, участвовал в I съезде Гоминьдана, взаимодействовал с парторганизациями Хунани и других регионов центрального Китая. Тем не менее, в конце 1924 года Мао вернулся в родную деревню и на какое-то время отошёл от дел. Этот период его жизни сильно мифологизирован. Считается, что к тому времени Мао был истощён физически и морально, нуждался в отдыхе. Действительно он сам подал в отставку с поста секретаря оргсекции ЦК КПК и попросил отпуск в связи с болезнью. Вместе с тем, трудно не усмотреть в произошедших переменах признаков опалы. По версии таких исследователей, как Юн Чжан и Холлидей, Мао сместили с поста против его воли, вывели из ЦК и не пригласили на следующий съезд КПК, запланированный на январь 1925.
Как бы там ни было, 6 февраля 1925 Мао Цзэдун прибыл в родной Шаошань, где и оставался до самого начала Северного похода. В 1926-1927 его политическая деятельность в большей степени была связана с Национальной партией, нежели с КПК. Мао был избран делегатом III пленума ЦИК Гоминьдана, где активно выступал по крестьянскому вопросу.
В апреле 1927 его, уже считавшегося в своей сфере достаточно авторитетным человеком, назначили в Центральный земельный комитет Национального правительства. Мао определённо был самым радикальным из пяти членов этого органа. Он призывал крестьян не платить за аренду земли, настаивал на конфискациях и «Чёрном переделе». Постепенно опора на сельское население стала для Мао принципиальным доктринальным пунктом. В ходе V съезда КПК, прошедшего после Шанхайской резни и раскола Гоминьдана, он решительно отстаивал проведение масштабной земельной реформы, видя в ней сильнейший козырь левых в борьбе со всеми их врагами. Когда грянули июльские события, Мао успел уже отчасти восстановить позиции в рамках Компартии (что во многом было связано с ослаблением и отстранением с лидерского поста Чэня Дусю), но в руководящую группу не входил.
Впрочем, в той грозной и отчаянной обстановке, что сложилась для КПК во второй половине лета, все прежние нюансы внутрипартийной кухни стремительно теряли смысл. Именно Мао, имея в качестве главной ударной силы несколько верных коммунистам полков НРА, должен был в начале сентября организовать восстание в окрестностях Чанша и штурм города. Как уже говорилось выше, затея провалилась. Так называемое «Восстание осеннего урожая», стартовавшее 9 сентября 1927, было заведомо обречено.
Противник оказался осведомлен о намечающемся ударе и ждал его. В решающий момент, когда Чаншу предполагалось атаковать с трёх направлений, дезертировал 4-й полк. С городской герильей беспощадно расправились. Отметим также на полях, что у Мао не имелось никакого боевого опыта. В подобных условиях стоит не обвинять его в неудаче, а скорее поздравить с тем, что ему удалось успешно отвести от Чанши довольно существенную часть своих людей.
Встав во главе свободного района в горах Цзинган, Мао быстро проявил ключевые черты того управленческого стиля и стратегии борьбы, которых он придерживался впоследствии.
Первым принципом выступала ориентация на долгосрочные поэтапные действия. Революционный энтузиазм и размашистые смелые операции хороши тогда, когда противник уже морально надломлен. Сыграл ли тут свою роль личный печальный опыт с Чанша, или более общие соображения, но Мао Цзэдун раз и навсегда отказался от «кавалерийских наскоков» с расчётом на авось, придерживался предельной трезвости в оценке обстановки - и требовал того же от других. Дополнительную роль сыграло и понимание будущим Великим Кормчим человеческой психологии, особенно крестьянской. Небольшие акции в знакомом окружении, даже неудачные, не приведут составленные из местных жителей боевые группы к по-настоящему острому кризису боевого духа. Близость дома, той поддержки, которую можно в нём получить - и одновременно связанных с ним насущных проблем, укрепит стойкость: бежать буквально некуда. А вот, потерпев поражение в сравнительно крупной битве, увидев и осознав истинные возможности врага, вместо не столь уж страшных мелких групп, слабо обученный ополченец может впасть в панику - и выти из борьбы. Ничтожные по общекитайским меркам и в сравнении с возможностями НРА, партизанские отряды красных практически не чувствовали на практике этой разницы потенциала, решая те задачи, которые были им по плечу. Нередко - даже добиваясь численного превосходства. И постепенно приобретали необходимый опыт в сочетании с уверенностью в себе. Позднее Мао произнесёт следующую яркую максиму:
Наша стратегия состоит в том, чтобы одному биться против десяти, наша тактика — в том, чтобы десяти биться против одного. Это — один из основных законов, обеспечивающих нам победу над врагом.
Второй принцип Мао: забота об укреплении собственного лагеря, своих возможностей и ресурсов, стоит превыше всего прочего, включая гипотетическую возможность нанести ущерб противнику. Поход Хэ Луна был дерзким, продолжительным и как будто опасным, но в реальности за возможность действовать цельным крупным подразделением - и, соответственно, гипотетическим шансом нанести НРА серьёзное поражение, ударная колонна коммунистов платила собственным неуклонным, каждодневным ослаблением. У неё попросту отсутствовал тыл, не имелось того относительно безопасного пространства, где измотанные или разбитые подразделения могли получить пополнение и отдых. Как следствие, большая часть имеющих опыт обученных бойцов, которые принесли бы революционному делу много больше пользы, служа наставниками и каркасом для новых повстанцев-ополченцев, полегла напрасно. С точки зрения Мао это было хуже, чем преступление - грубейшая ошибка. Сбережение людей, особенно тех, что могут составить ядро, вокруг которого будут группироваться другие, осторожность, рачительность, умение и готовность до поры отступить - вот что противопоставлял человек, которому суждено было впоследствии встать во главе Поднебесной, и рискованным полевым сражениям, и отчаянным городским восстаниям. А ещё - гибкость и учёт конкретных реалий места и времени. Если сохранение за собой прежней тыловой базы начинало создавать крупные риски, Мао после определённого уровня издержек решительно и без сожалений бросал её. «Враг наступает — мы отступаем, враг остановился — мы тревожим, враг отступает — мы преследуем».
Третий принцип - теснейшая связь военного и политического аспектов борьбы, причём не на уровне деклараций, а вплоть до отдельных тактических решений. Строительство административного аппарата, социально-экономические преобразования, создание новой инфраструктуры - всё это не только не откладывалось на некую перспективу «до победы», но было неразрывно соединено с боевой работой. Пусть трудности, временные меры, импровизированные заменители того, что должно когда-нибудь появиться в будущем, но каждый вооруженный отряд должен создавать вокруг себя зону иной жизни, охватывая своими действиями возможный максимум сфер и ниш. Отнимать у режима пространство не только в буквально-географическом смысле, но, что важнее, в представлениях и повседневной практике людей. Именно это Мао Цзэдун имел в виду, когда позднее сказал: «Всё то, против чего враг борется, мы должны поддерживать, а против всего того, что враг поддерживает, мы должны бороться». Ничего не дожидаясь и никого не спрашивая, Мао немедленно начинает в Цзинганшане земельную реформу, тем самым одновременно формируя в глазах крестьян видимость собственной силы, а также создавая то достояние, которое они отныне будут готовы защищать и, даже если режим отберёт обретённое, стремиться с помощью коммунистов постепенно, исподволь, восстановить статус-кво. Отряды Мао чаще атаковали местных кулаков и латифундистов, чем гарнизоны НРА. Не удивительно - именно такие операции приносили им куда больше поддержки и новых ресурсов. В свободном районе имелись своя соцсфера - школы, взаимопомощь. Пусть селянин раз в месяц кланяется официальной власти в городе - все остальные дни он будет взаимодействовать с КПК. Глобально Мао стремился не столько бороться против власти Гоминьдана, сколько проводить свою политику так, как будто её вовсе нет. Пусть НРА воюет и даже побеждает - действия красных отрядов должны прежде всего разрушить ткань прежних, традиционных, или стремящихся прийти им на смену буржуазно-капиталистических отношений. И тогда, когда гарнизоны уйдут, или всё же дадут слабину, а однажды это произойдёт неминуемо, КПК доведёт своё дело до конца, быстро отбросив и без того разрозненные остатки старого. Улучшать жизнь своих людей, ухудшать - противника! Постоянно. Всеми способами - и речь отнюдь не только о диверсиях и вылазках. В конце-концов даже более качественное питание - это тоже для кого-то фактор выбора.
Вот в самом общем виде доктрина Мао Цзэдуна. Со временем из всего вышеперечисленного вырастет маоистская школа Народной войны - стратегия партизанских действий, остающаяся актуальной и поныне. Окончательно оформится она уже в годы Японо-китайской, но основы, разумеется, были заложены ранее. Именно с ними КПК и её Красная, а позднее Народно-освободительная Армия добьётся победы в Большой гражданской войне в Китае.
Впрочем, до этого ещё очень далеко. В начале зимы 1927, хотя Мао Цзэдун и считался многими левыми новым главнокомандующим, его фронт борьбы против Гоминьдана всё же не стал окончательно ключевым. Основная ставка существенной частью руководящих кадров Компартии и особенно её иностранными союзниками в лице Коминтерна и СССР, по-прежнему делалась на крайний юг Поднебесной. Там, в Кантоне, вспыхнуло в 10-х числах декабря 1927 давно запланированное массовое восстание. Одобренное Сталиным и организованное при участии опытных эмиссаров ИККИ, таких как Гейнц Нойман, Виссарион Ломинадзе и Эдмондо Пелузо, оно опиралось на выступление подготовленного костяка верных левым идеям подразделений НРА и рабочих порта Гуанчжоу/Кантона. В 3:30 утра 11 декабря 1927 Военно-революционный комитет Кантона, созданный тайно четырьмя днями ранее, отдал приказ вооруженным отрядам рабочей Красной гвардии и солдатам учебно-инструкторского полка (15 % личного состава которого ранее были коммунистами) о начале восстания. Благодаря эффекту внезапности к 6:00 большая часть города была в руках ВРК. Оказался захвачен арсенал - оружие из него раздали присоединившимся к восстанию рабочим. Также восставшие взяли здания Главного управления полиции города и военной комендатуры. Коммунисты объявили о создании собственного правительства — Совета народных комиссаров во главе с Су Чжаочжэном и Чжан Тайлэем.
С самого начала его положение не отличалось прочностью. Значительная часть населения Гуанчжоу поддерживала коммунистов, однако хватало и людей с противоположными взглядами, а прежняя администрация, верная заветам Чана Кайши, не стеснялась пользоваться для организации провокаций услугами криминала. Новое правительство было «официально признано» на массовом митинге 12 декабря - и сразу же во время возвращения с него Чжан Тайлэй был убит неизвестными. Под контролем Гоминьдана остались некоторые городские окраины. Восстание организовывалось в режиме строгой секретности - как следствие, многие пролетарии оказались неподготовленными к вооружённой борьбе. Рабочие железнодорожного и речного транспорта, влияние коммунистов среди которых было ослаблено в ходе предыдущих репрессий Гоминьдана, были вынуждены перевозить солдат правительственных войск. Впервые - и это весьма характерно, позволили себе открыто вмешаться на стороне НРА иностранные государства. В городе были высажены японский, английский и американский десанты. Вскоре японцы при поддержке корабельной артиллерии заняли район Чанти. Американский корабль «Сакраменто» и английский «Мореон» осуществляли доставку войск Гоминьдана в район восстания. Правительственные силы широко прибегали к тактике устрашения - и уже 13 декабря сломили так и не ставшее по-настоящему сильным и организованным сопротивление красногвардейцев.
Действия НРА в Кантоне отличала предельная бесцеремонность и жестокость. За связи с восставшими были расстреляны пятеро сотрудников советского консульства (вице-консул А.И. Хассис, секретарь В.А. Уколов, делопроизводитель К.С. Иванов, шифровальщик Ф.И. Попов и переводчик П.П. Макаров). Своих же, китайцев, убивали и вовсе без счёта. Корреспондент одной из пекинских газет, очевидец кантонских событий, свидетельствовал:
Не успел я выйти на улицу, как увидел труп убитого рабочего дружинника. Он лежал лицом вверх, весь в грязи, на шее — красный галстук. Лоб был пробит пулей. Туча мух жужжала над ним… За развалиной, рядом с леском, на улице, встретил колонну грузовиков, заваленных трупами. Камни, ружья и бамбуковые мечи были раскиданы повсюду… В парке видел десять трупов, судя по всему, на этом месте только что состоялась казнь… Почерневшие пятна крови на асфальте бросались в глаза. Вонь от трупов стояла невообразимая. Расстрелы продолжались...
Ревком успел провести ряд мероприятий, направленных на эмансипацию женщин - после поражения повстанцев солдаты принялись хватать всех молодых коротко стриженных девушек как «коммунисток». Убивали их изобретательно, с огоньком - в том числе в буквальном смысле. Журналисты видели, как одну из них сожгли заживо, облив её керосином. Про сексуальное насилие и говорить не стоит.
Поражение КПК было полным. Советская печать (в «Правде» вышла соответствующая статья Чичерина) возложила вину за кантонскую катастрофу на правительство Великобритании. В Китае «козлом отпущения» был назначен генерал Е Тин. Его обвинили в провале восстания, несмотря на то, что он — как и другие военные командиры — указывал на очевидную неподготовленность красногвардейцев к сражениям с правительственными войсками. И даже в предательстве. Не выдержав несправедливых нападок, один из лучших красных командиров Китая отправился в изгнание в Европу и вернулся в Поднебесную только десятилетие спустя.
К началу второй половины зимы 1927-1928 годов с коммунистической угрозой Нанкинскому правительству оказалось в основном покончено. В сочетании с возвращением Чана Кайши на ведущее место в системе публичной власти это знаменовало скорое начало нового этапа Северного похода. Он возобновился в апреле 1928. К этому времени НРА была реорганизована в четыре «коллективные армии» - по существу являвшиеся объединениями фронтового уровня. Первая коллективная армия состояла в основном из первоначальных сил НРА во главе с «людьми Вампу», которые теперь базировались в районе Нанкин-Шанхай. Вторая коллективная армия - из Гоминьцзюня Фэн Юйсяна. Третьей армией командовал Ян Шаньси. Четвертой - Ли Цзунжэнь. Совокупная численность ВС Национального правительства простиралась до 1 000 000 штыков. При этом большинство солдат происходило из армий бывших региональных варлордов.
1 апреля Вторая и Третья коллективные армии НРА начали наступление на границе провинций Хэнань и Шаньдун, а также вдоль ж/д линии Пекин-Суйюань. Официально о возобновлении Северного похода Чан Кайши объявил 7 числа. Стратегия атакующих была незатейливой, но эффективной - сковать неприятеля хуже обученными и оснащёнными, но многочисленными войсками, попутно выявив его слабые места, а затем нанести сокрушительный удар лучшими силами. По прошествии примерно 10 суток боёв в дело была введена из-за спин товарищей Первая коллективная армия НРА, которая вторглась в Шаньдун вдоль железной дороги Тяньцзинь-Пукоу (пригород, а ныне район Нанкина). 16 апреля ею был захвачен Тэнчжоу. Параллельно Фэн Юйсян продвинулись в Шаньдун с запада, заняв Цзясян 15 числа и взяв тем самым неприятеля в стратегические клещи.
Не следует думать, что противник НРА сидел сложа руки. Общее руководство соединениями Армии Умиротворения в Шаньдуне осуществлял хорошо знакомый нам Сунь Чуаньфан. Он довольно разумно посчитал, что основная угроза исходит от Первой коллективной армии - и нанёс по ней мощный контрудар. По его итогам южане оказались отброшены к железной дороге Лунхай, то есть за пределы провинции - в северную часть Цзянсу. Вместе с тем, резервов на то, чтобы столь же решительно контратаковать Фэн Юйсяна, у Сунь Чуаньфана уже не хватало. Контрвыпад против Второй коллективной армии завершился безрезультатно, а сама она вскоре продолжила продвижение вперёд, создавая всё более существенную угрозу уже не только флангу, но и тылу шаньдунской группировки северян, а также коммуникациям, связывающим их с Пекином. Как следствие, Сунь Чуаньфан, оставив юг провинции и опорный пункт в городе Цзинин, отошёл в центральную часть Шаньдуна к 21 апреля. Отступление давалось частям Армии Умиротворения непросто. Из-за сложностей со снабжением солдаты Сунь Чуаньфана порой недоедали, американские наблюдатели отмечали, что у значительной их части неисправна, либо вовсе отсутствует обувь. Естественно, это, помимо прочего, сказалось на боевом духе и способности к организованному манёвру, благо перемещались подразделения преимущественно пешим порядком. Тем не менее, обрушения фронта обороняющихся из-за морально-психологических факторов на сей раз всё-таки не произошло - слишком многое успело измениться в Китае по сравнению с весной прошлого года.
Вообще сражения апреля 1928 были одними из самых масштабных в рамках того этапа Большой гражданской войны, который связан с Северным Походом НРА. И их результат можно назвать двояким. Обе стороны в целом продемонстрировали, что они сильнее, чем могли бы ожидать скептики. О том, что войска Пекинского правительства не дрогнули и не побежали, несмотря на довольно непростую оперативную обстановку и ряд недочётов, весьма осложняющих жизнь бойцам, говорилось выше. Но и южане выступили на уровне, неприятно удивившем некоторых наблюдателей. После всех расколов, невзирая на сохраняющуюся активность КПК и прочих левых повстанцев в своём тылу, Нанкинское правительство совладало с большинством организационных трудностей. В целом оно явно готово было и дальше, действуя активно и с позиции силы, двигаться к своей стратегической цели - установлению единовластия в Китае.
Подобная перспектива вызывала противоречивые чувства у держав, извлекавших выгоду из коллективной эксплуатации Поднебесной. С одной стороны Чан Кайши продемонстрировал делом то, что ему по силам купировать потенциально страшнейшую угрозу не только коммерческим интересам иностранных государств в Китае, но и всему Версальско-Вашингтонскому миропорядку - не допустил утверждения власти коммунистов в самом многолюдном государстве планеты. Диктатор успел зарекомендовать себя договороспособным человеком. Он весьма удачно и быстро наладил взаимодействие с администрацией Шанхайского сеттельмента в ходе подготовки Резни 12 апреля, твёрдо и деятельно защищал с момента размежевания с левым Гоминьданом права и собственность зарубежных инвесторов. И продолжал это делать после воссоединения с уханьцами. С другой стороны миллионная НРА, показавшая, что она может сражаться из без советников-иностранцев (а военспецы из СССР, разумеется, прекратили своё сотрудничество с Национальным правительством), вызывала известное напряжение. В ней всё ещё хватает людей лево-националистических взглядов, таких, как Фэн Юйсян, способных поднять вопрос о пересмотре Неравноправных договоров и принципов взаимодействия Поднебесной со внешними игроками вообще. Наконец, чревато рисками было и чрезмерное укрепление самого Чана Кайши. Державы успели привыкнуть к выгодному режиму «управляемого хаоса» в Китае, где, поддерживая более сговорчивых претендентов на власть, они могли периодически устраивать «аукционы лояльности», выбивая себе новые уступки. Сейчас главком НРА слишком резко возвышался над всеми в рамках южного лагеря - и не хотел искать компромиссов с более-менее равновелики Чжан Цзолинем. Соответственно, имело смысл несколько унизить слишком уж широко шагающего Чана Кайши. И в этом смысле стоит сказать несколько слов о действиях, предпринятых весной 1928 Японией.
Формальным поводом оставалась забота о безопасности подданных империи в Циндао. Вместе с тем, никаких боёв в апреле месяце ни в самом городе, ни возле него не велось. Тем не менее, узнав об отступлении Сунь Чуаньфана, японцы начали демонстративно перебрасывать на поездах войска Квантунской армии из Циндао в Цзинань, к которому с двух сторон подступали Первая и Вторая коллективные армии НРА. К 29 апреля стиснутый клещами атакующих группировок, столичный город Шаньдуня оказался полуокружен. Большая часть сил Армии Умиротворения вышла из него, чтобы занять оборону по северному берегу Хуанхэ. Тем важнее становилась роль японцев, сосредоточивших в Цзинане отряд в 3 000 штыков, и настаивавших на том, что они примут все необходимые меры для защиты почти 2 000 гражданских выходцев из страны Восходящего солнца, проживающих в городе или бежавших туда из других частей Шаньдуня. На рубеже апреля-мая 1928 войска НРА всё же вступили в пределы городской черты. 2 числа на место прибыл персонально Чан Кайши - проводить переговоры. Командующий японцев - Хикосукэ Фукуда - как будто согласился вывести своих людей и сдать занимаемые ими кварталы в обмен на личные гарантии безопасности для гражданских со стороны диктатора Юга. Тем не менее, ранним утром 3 мая в Цзинане произошли перестрелки между отдельными отрядами НРА и квантунцев. Намечавшийся вывод войск оказался сорван. Напряжение нарастало, чтобы 8 мая прорваться полномасштабной атакой, предпринятой японцами. Последние не только внезапным ударом вышвырнули противника из города, но устроили совместно с «неожиданно» оказавшимися вновь в Цзинане частями Сунь Чуаньфана показательную расправу над гоминьдановскими кадрами и просто сочувствующими им людьми. В ходе инцидента японцы убили комиссара Гоминьдана по иностранным делам Цая Гунши, нескольких дипломатов и около 5000 китайских гражданских лиц.
Всё это стало для Чана Кайши крайне обидной и болезненной пощёчиной, но, тем не менее, стратегически на дальнейшем развитии операций НРА сказалось довольно слабо. Первая коллективная армия продолжила свой марш на север, обойдя Цзинань, чтобы 13 мая захватить Дэчжоу. Вторая - двинулась вдоль ж/д Пекин-Ханькоу. Наконец, 3-я коллективная армия НРА Ян Сишаня выступила вперёд со своей базы в Шаньси. И на сей раз их общей стратегической целью был Пекин.
О том, как завершался Северный поход, а также дальнейшей судьбе Чана Кайши, Гоминьдана и всей Поднебесной, мы будем говорить в следующей главе.
Автор - Иван Мизеров
Мой телеграм: https://web.telegram.org/k/#@zametkiMizerov