Размышления на маргинесе Носовской конференции, прошедшей давеча в Курске
Непосредственным импульсом для этих заметок на полях послужила размещённая на сайте «Росписатель» статья Марины Масловой «СКОЛЬКО МЫ ЕЩЁ НЕ ЗНАЕМ!», посвящённая этой самой конференции. Прочитал эту статью: мысли начали в голове роиться – вот и решил их упорядочить.
Чем интересна эта статья – именно для меня? В том, что сочетает – примерно в равных пропорциях – с одной стороны, живые мысли, с другой – начётничество и официоз. То есть хорошее и плохое. Начнём с первого – хорошего.
Конечно, для меня не может быть безразлично цитирование моей заметки. Это тот момент, где я фокусирую внимание на весьма плодотворной мысли профессора Криволапова касательно фольклорной первоосновы «Усвятских шлемоносцев». И Марина развивает эту мысль уже в новом ракурсе. Что называется, дискурс задался (к чему я и стремился, когда писал заметку). Замечательно!
Чего не скажешь о фанфарах и дифирамбах: «Первая Всероссийская – состоялась. Событие это, несомненно, стало всероссийским не только по названию. Умелая организация мероприятия, многочисленность участников и высокий научный статус докладчиков (девять докторов наук)…» – Ну, надо же! Целых девять! Да ещё две дюжины кандидатов, лауреатов и членов – и всё с точными наименованиями докладов.
Не знаю как кого, а лично меня количественный фактор не впечатляет. Равно как и громкость степеней и званий. Меня интересует другое: кто какую мысль продуцировал?
Вот Криволапов выдал интересную мысль – я её уловил – Марина подхватила – отлично! А что другие? Дело ведь не в степенях и званиях, а исключительно в новом слове, в открытии. В чём же состоят открытия всех этих докторов с кандидатами? Увы, об этом молчок.
И, конечно, эта фанфаристость не могла не коснуться самого: «В преддверии 100-летнего юбилея великого русского советского и российского писателя», – такой формулировки раньше слышать не доводилось! А вот ещё: «Курский богатырь Евгений Носов – общенациональное достояние!»
Нет, я понимаю, что того требует конъюнктура, официоз … но ведь это не просто грубо, это не просто смешно (гигант мысли, отец русской демократии, особа, приближённая к императору), это ведь ещё и пошло. Неужели они это не чувствуют?
А то, что Носов – хороший писатель, блестящий стилист (в отличие от косноязычного Астафьева) – с этим никто не спорит. Но есть здесь одно но…
Присутствуя на завершающем конференцию «круглом столе», я поднял тост за… ноту «враг»!
– Понимаете ли, господа, недостаточно ноты царь и ноты премьер-министр, нужна ещё и нота враг. А вот у вас её и близко нету. Захваливание, зализывание – как друг друга, так и самого Носова – не есть гуд. Это то, чем занимаются плохие литературоведы. Плохие – значит те, кто не продуцирует плодотворных мыслей. Живые мысли требуются, а не переливание из пустого в порожнее…
И вот вам в качестве примера те мысли, которые возникли у меня после первого знакомства с его творчеством. Газета «Курск» от 2 октября 2016:
КИНО-СЕКРЕТ ЕВГЕНИЯ НОСОВА
Евгений Носов киногеничен. Не как актер, а как автор. В том смысле, что его произведения как будто специально созданы для перенесения в кино-пространство. К такой мысли приходишь, просматривая и анализируя фильмы, поставленные по его рассказам и повестям.
<…>
Так в чем же причина этой киногеничности? Да в том, что главное для этого автора не мысль, а образ. Он прежде всего художник-пейзажист, поэт-лирик. Он не мыслитель, а созерцатель.
«А утром Онегу уже не узнать: очнулась, зашумела, заходила широкими размашистыми валами. Под засвежевшим ветром порывисто летят тугие грудастые облака. Они рождаются где-то в одной точке горизонта и, растянувшись через весь небосклон лебедиными вереницами, опять слетаются по другую сторону в плотную синеющую стаю. Облака обгоняют теплоход, тенями накрывают встречные острова, и уже различимо, как на одном из них встают нерукотворным дивом седоглавые храмы».
Творческий метод Евгения Носова состоит в том, чтобы о ничем не примечательных, казалось бы, событиях, или же о явлениях, предметах, которые мы видим каждый день, суметь рассказать так, чтоб читатель не мог оторваться. А для этого нужно проникнуть в жизнь как она есть, ни много ни мало в самую суть вещей. То есть развить в себе созерцательность высшей степени. При этом и сами люди рассматриваются здесь как органичная часть ландшафта.
«К старым своим знакомым Савоня и вправду захаживал на мостик и покуривал там на влажной высоте среди барометров и компАсов и даже, случалось, угощался капитанским коньяком, который отпивал маленькими глотками, и все посматривал через стопку на блеклое олонецкое солнце, удивляясь золотой игре пития».
Итого, произведения Евгения Носова доведены до такой степени изобразительного, образного совершенства, что при их чтении тут же возникает картинка. Но, конечно, и режиссер, взявшийся переводить их в кино-пространство, должен быть конгениален. Как то было в случае с Папастергиу и Никоненко.
Кроме того, у Евгения Носова поразительное созвучие со временем. Это автор «эпохи застоя». Но не в смысле кризисных явлений в экономике, а в том понимании, когда жизнь как бы застыла – и представляет собой великолепный объект для изображения. Раздолье для художника-пейзажиста. Это состояние замедления и остановки времени позволяло ему достичь ощущения цельности мироздания, цельности жизни, что особенно полно проявилось в главном его произведении – повести «Усвятские шлемоносцы».
Характерно, что о войне он пишет, не изображая её непосредственно. Потому как война, через которую он прошел лично, в его понимании есть разрушение мира – и как спокойствия, и как единства. И потому это катастрофа.
«Усвятские шлемоносцы» являют собой повесть о разрушении Целого, как органичного самодостаточного мира. В центре повествования – деревенский конюх Касьян (который, как говорится, мухи не обидит). Его внутренний мир полностью соответствует миру внешнему, а вместе – мир внешний и мир внутренний – это и есть Целое. Когда внутри этого находишься, то ничего как бы и не видишь. Смотришь и не видишь. Когда же Целое нарушается и разрушается, тогда всё вдруг и открывается. И вот когда в этот мир пришла война – даже еще не сама война, а весть о ней, – Касьян смотрит на ускользающее Целое широко раскрытыми глазами – и видит его как в первый и последний раз.
Вот такие были мысли 7 лет назад – о киногеничности, об остановке времени и пространства… Ну а нота-враг? Что ж, попробуем…
Чего нет у Носова? Почему, например, двухтомник Колосова я прочитал с поразительной скоростью, почему повесть Дубова «Беглец» буквально проглотил и затем ошарашенный оставался до вечера? Почему ничего подобного не возникает при чтении Носова? Вернее, возникает, но что-то другое.
Да потому что у Носова нет динамичной фабулы и нет термоядерных идей, которые будоражат, возбуждают, заставляют проглатывать страницу за страницей. Ему это не присуще – да ему это и не нужно, поскольку у него иная природа.
Это созерцатель, а значит писатель тихий, в его природе – стремление к тишине. И в этой природе – в укоренённости и неподвижности – одновременно его сила и его слабость – это ведь как посмотреть.
Не забывайте, что находитесь на рыбачьей тропе. Рыбалка же не выносит шума. А вы, господа, своими громыханиями – дифирамбами, овациями, фанфарами – всю рыбу распугаете.
Да, это главный курский писатель, но почему? Да потому что он как домовой, как «гений места», который может существовать только здесь и больше нигде. В отличие от того же Колосова, или Воробьёва, или Николая Полевого. И по этой же причине его почти не знают за пределами региона.
Да и не всё у него равнозначно: есть сильнее, есть слабее. Та же «Овсяница» – как и многое из раннего, вещица довольно хлипкая, сентиментальная, нет ещё здесь его фирменной отстранённости, невозмутимости…
Вот вам и нота «враг»… получите и распишитесь. Но это для тех, чей слух настроен не на фанфары с дифирамбами, а на инфра- и ультра-звук. То, что можно услышать, общаясь с природой, как это делал он сам.
Так что птиц мы, конечно, покормим, а вот кормить плохих литературоведов – хоть трижды докторов, – отдавать им на съедение хорошего писателя Носова – не будем!