Найти тему

Дикие ирисы. Не сон.

Сегодня приснился сон с её собственным тру.пом.
Последнее время, лет 10, стали сниться странные сны. Но совсем недавно они стали запоминаться и долго держаться послевкусием. Он стоял в её комнате, она хотела сдать его безвозмездно на пользу медицины. Но её у него украли. Хотя и откуда он взялся, она не запомнила, – кажется, просто обнаружила его утром, стоящим деликатно в комнате напротив двери, не мешая ходить в ней и в неё, и из неё. Он стоял трогательно беззащитный, и она переживала, что его всё не заберут, а вдруг начнёт пахнуть, но он и не пах, а только потихоньку нежно синел, просвечивая всеми жилами. Ну, вот, кажется, забрали: пришла с работы – двери распахнуты, всё на месте – его нет. Ей даже стало грустно. Не всё запомнилось подробно (а после хотелось вспоминать его беспомощную прозрачность) – потому что традиционно проснувшись среди ночи «на горшок», она несколько раз проговорила «куда ночь, туда и сон». Потом поправила себя, что ещё бы нужно поспать: «Куда ночь, туда и сновидение», заснула и увидела еще более дурацкий сон, но уже без тр...пов.

Была весна.

По её версии вёсен бывает три, а ещё есть пред-весна – первый вздох весны в разное время января.

Весна врывается в тело и душу волнениями, томлениями, сомнениями, желаниями – не всегда, а большей частью никогда не уместными в текущей жизни. Обычно Лиля никак с ними не боролась. А вот сейчас, на вторую весну, на новый город, старую д...прессию, новую работу и прежнюю бессонницу, она пошла-таки к вр...чу. Вр...ч выписал табл...ки. Сначала она пила всё, и «клевала носом» целый день. Потом решила, что это слишком, и стала пить только пол дозы сно.творного. Этого хватало, чтобы видеть красочно запоминающиеся сны. Просыпаться было грустно, но она была счастлива, что спит. Легкий поф...гизм был только на пользу её излишне восторженному весеннему состоянию. Ну, не зря же их сочиняют, эти табл...ки.

Она довольно часто проходила мимо этого странноватого здания то ли двух, то ли трёх этажей: круглого, как маленький цирк, с прозрачной крышей. Здание было не сказать заброшено, «находилось под муниципальной защитой». Вокруг круглого дома был заборчик и даже охранник, и все же он ждал более осмысленного состояния. Вид у него был ранимый и покинутый. Кем и когда, не известно. От него веяло какой-то невостребованной то ли нежностью, то ли радостью. Ей хотелось ему как-то помочь. Ей вообще всегда хочется доделать что-то недоделанное, подправить неказистое, помыть немытое, прибрать неприбранное. Если удастся, и «несбывшееся воплотить» тоже.

  В который раз стало жаль, что юность ушла на попытки понять смысл пути человечества – изучение истории, в то время как у неё всегда были явные склонности к архитектуре и способности дизайнера. Но согласитесь, зачем строить дома, если так остро не понимаешь, зачем в них жить и рожать других людей, чтобы они тоже жили, не зная зачем. Уже позже она догадалась, что некоторые из них вполне могут и знать.

Впрочем, какие её годы?

Лиля возвращалась в офис, щурясь на слепящее в кружевах льда мартовское солнце, вспоминая то сон, то круглый дом, который тоже был похож на чей-то сон. Она работала на радио, менеджером по продаже рекламы.

...Вообще, на радио она попала не случайно. Это был её по всем правилам искусства отдавать заказы во Вселенную: в легкой непринужденной манере:

(«А подать нам сюда...» – нет, не так;
«А не пустить ли, в самом деле...» – совсем не то; 
«А вот бы…» - не совсем то…)
осознанный заказ, -
«Вот если на радио поработать, то тогда, пожалуй, я бы согласилась…» - что-то в этом роде.

Это был ещё и мысленный ответ её горячо любимой, но допекшей уже её многочисленными и настойчивыми советами, подруги Динки, которая сама была журналисткой в некоторых воплощениях, и была убеждена, что у неё, Лили, «дар слова», повыше её собственного и его нужно непременно направлять на благо людям. Динка советовала прийти в какой-нибудь журнал и настойчиво доказать свой дар.

 У Лили не было ни малейшего желания вообще кому-то что-то доказывать (нынче, наверное, это считается слабостью, но она позволяла себе такую роскошь, как некоторые позволяют себе не иметь смартфон), – тем более в журнале.

 «Дар слова», если буквально, то «речи», закрепился за Лилей с подачи преподавателя русской словесности, как та любила себя величать, Мальвины – как из класса в класс передавалось её прозвище, удивляя (и тем крепче прилипая) несовместимостью образа с неимоверно разраставшимися с каждым годом бёд.рами. Мальвина сметала ими тетради и учебники с парт, ибо, достигнув размера прохода между рядами, бё...ра продолжали победоносно расширяться дальше.

«Суходолец, у тебя такой дар речи, тебе обязательно нужно на филологический!» - внезапно, болтая с Динкой на перемене, слышала Лиля Мальвинино требовательное восхищение.

Два профессора-академика в Университете, каждый сам по себе, тоже хвалебно комментировали её опусы, как и их защиту, фразой:

"Кто ясно мыслит, тот ясно излагает".

Это её сумбур в голове в сухом остатке выглядел ясным? Её мыслям ещё многие годы предстоит расти до своего изложения.

 Лиля честно примеривала на себя Динкину идею. Но если следовать букве идеи, то радио подходило скорее: дар речи и слова нужно говорить. И, слушая своё любимое радио, она и отправила в Канцелярию судеб и случаев, свой «факс».

Это было накануне Нового года.

     ***

На Старый Новый год, на ту самую пред-весну, она случайно увидела в интернете объявление о кастинге на место менеджера по продаже рекламы.

Провинциальная редакция московского радио отличалась сугубо коммерческой направленностью, какой бы эксклюзивно интеллектуальной, высоко эстетской и душевно культурной не была московская редакция. Здесь радостно и даже гордо и счастливо купаются в лучах этого ореола. Но ореол подсвечивают.

Она сначала не понимала, потом нашла слово – и ей стало легче, потому что поняла себя – тусовочные  отношения. Она  не привыкла. Менеджер по продажам из неё не успел выйти. Она то и дело мыслила, может, и вправду ясно, но не совсем о том. Например, придя в магазин товаров для конного спорта, она долго слушала взволнованный рассказ девушки о лошадях и местных наездниках. И подумала, что можно было бы сделать хорошую добрую передачу об этике конного спорта, и вообще об отношениях к животным, да и к людям, ну, и т.п. В общем, не совсем то, что от неё ждали.

Вот и сейчас ей захотелось разузнать об этом круглом доме. Она опять отправила непринужденный заказ: а вот бы его доделать, что бы это могло быть?

Она довольно часто проходила мимо этого странноватого здания то ли двух, то ли трёх этажей: круглого, как маленький цирк
Она довольно часто проходила мимо этого странноватого здания то ли двух, то ли трёх этажей: круглого, как маленький цирк

Она поняла, что им не нужны программы про людей, лошадей и заброшенные круглые дома (тоже чью-то мечту), про отношения и секс, про чувственность и депрессию, про весну и осень. Вернее, им хватает того, что приходит из Москвы. И ещё им не нужны звонки слушателей, которые критикуют, потому что «с критикой звонят только дураки или нездоровые люди» (а ей показалось, что тот позвонивший мужчина был очень интеллигентен, вежлив и очень любил и это радио и свой город и хотел их более гармонично совместить). Что "культуру уже и Москва сворачивает, и везде чувствуется коммерциализация". Это она ухватила довольно быстро, а тут ещё весна.

Совсем весна.

Ей стало грустно.

Ещё она поняла, что им не так уж нужны лишние «яркие творческие эмоциональные личности», - как охарактеризовал её тогда зимой начальник, выбравший двоих, её и молодого парня, из 28 претендентов, им нужен прибыльный продажник рекламы. А она не понимала, куда применять эту яркую творческую эмоциональность, десятки раз в день обзванивая предполагаемых клиентов и повторяя одно и тоже.

А может, она его неправильно поняла, потому что не успела ничего спросить.

Служить идее она была согласна, и вполне могло бы и получиться, будучи вдохновлённой и окрылённой, приносить и кое-что в кормушку. Служить сугубо кормушке из идеи: чем больше в неё положишь, тем больше и тебе перепадёт, ей было невыносимо скучно. Спрашивается, какая разница? Но – большая. Ещё одна роскошь, доставшаяся по наследству, чего ж с ней поделать. Приходится носить с собой.

Ей дали три дня на размышление. Ей по-прежнему было грустно. А тут субботник.

Через некоторое время оказался довольно сухой и тёплый апрель и на заборчике появился плакат с призывом добровольцев на субботник. В пятницу вечером – первый день – пришло несколько человек разгребать, несмотря на вполне себе хорошую охрану неизбежно забредающий мусор и хлам.

 Она поняла, что он не поймет её про субботник, и больше не отпустит (3 дня истекли)...

продолжение

Друзья, ваша подписка и лайк очень помогут развитию канала. Благодарю!