Марина Кротова
Кудрявый голубоглазый мальчик в коротеньких штанишках, лепивший вместе со мной песочные куличики моей младенческой радости, я помню резиновые застёжки на твоих чулочках, у меня были точно такие же, и помню твои сандалики и твою ночную рубашку – хотя я никогда её не видела, но я точно знаю, что она была такая же, как у меня: по голубому полю прыгали весёлые ушастые слоники. Конечно, ты лепил куличики лучше меня, у тебя был большой набор разных формочек, и пальцы твои были очень ловкие. А у меня было только две, пускай очень красивые, но только две формочки, и поэтому мои сооружения из песочных куличиков были не так затейливы, как я ни старалась.
Я злилась, краснела, пыхтела, завидовала тебе, но в конце концов поняла – не могла не понять! – что голова мальчика устроена всё-таки по-другому, гораздо сложнее, чем голова девочки, в ней гораздо больше широких и узких извилин, наполненных каким-то очень благородным веществом, гораздо более благородным, чем то, что наполняет извилины у девочек, и расположены они в голове у мальчиков в направлении более удачном для плавного течения мыслей. В мыслях же девочек всегда какой-то кавардак, какая-то сумятица, какая-то неразбериха. Это значило, что дамские извилины (мои, увы, в том числе) располагались как-то вкривь и вкось, прыгали, переплетались, душили друг друга – так что мысли девочек задыхались, ещё не успев толком родиться. Да, я, в конце концов, поняла, что ты – существо более совершенное: твои куличики никогда не разваливались, они лихо выстраивались друг за другом, создавая в нашей песочнице огромные лабиринты – с маленькими домиками, домами средней величины и небоскрёбами. Здесь были круглые площади, квадратные площади и треугольные площади, были прямые и слегка извилистые улицы, были набережные и мосты, и были даже крепости с башенками. И все это объединялось – легко и изящно – в Твой Город, заповедный Город, куда ты никого не пускал, особенно тех, кто хотел этого очень сильно. Я чувствовала это и старалась очень редко и очень тихо стучать в ворота Твоего Города только тогда, когда, как мне казалось, ты этого хотел сам, чтобы похвастаться своим очередным архитектурным достижением.
Я знала, что ты был не самым первым среди хвастунов, и даже не сто двадцать пятым, но так получилось, что именно я оказалась ближе других к Твоему Городу (это, конечно, произошло совсем случайно), а тебе очень хотелось показать его хоть кому-нибудь, чтобы этот кто-то понял, что внутри тебя живёт создатель, а вовсе не разрушитель песчаных холмов, и я, ужасно смущаясь и робея, пряча в карман две своих формочки, входила в Твой Город по твоему сдержанно-приветливому приглашению и начинала удивляться, и умилялась, и восторгалась – больше про себя, потому что была уверена, что ты всё равно не поверишь искренности моих восторгов. Ты тоненькой щепочкой вычищал из-под ногтей песок и старался особенно не смотреть на меня и не говорить мне лишних слов приветствия, ведь я была не настоящим мастером, не настоящим критиком, а просто случайной соседкой по песочнице, не такой уж талантливой, не такой уж бездарной. Просто у меня из-под платьица торчали резиновые застежки для чулок – так же, как у тебя они торчали из-под коротких штанишек. И сандалии у нас были похожи – только у тебя серенькие, а у меня красненькие. И во всём этом ты, может быть, увидел тонкий намёк Судьбы.
Однажды ты не пришёл в песочницу. Хотя накануне приглашал меня посмотреть новый дом в Твоём Городе. Я полдня смотрела на дорожку, ведущую в наш общий садик, но по ней бегали совсем другие мальчики и девочки. Они, может быть, были веселее тебя, у них было больше игрушек, один мальчик даже предлагал мне свой самосвал, в котором я могла бы возить песок, у самосвала был большой кузов, в него помещалась целая куча песка, но я отказалась от самосвала… Я смотрела на Твой слегка поникший за ночь Город, думала о том, где ты собирался построить свой новый дом, представляла себе, сколько в нём будет этажей и окон… А ты так и не приходил.
Ни с одним из тех мальчиков и девочек я не смогла любоваться потом песочным Городом. У них Его просто не было. Им и в голову не приходило, что такой Город когда-то мог существовать, что в нём такие круглые, такие квадратные площади, такие прямые, такие вьющиеся как змеи улицы, такие острые, такие стрельчатые башенки, такие купола, такие минареты. Этот Город был Твоим и больше ничьим. Неуловимый, окутанный туманной дымкой Город. Рассыпался, развеялся по ветру, поднялся высоко-высоко в белое прозрачное небо.
И день, и год, и век я пересыпала из ладони в ладонь тот золотистый песок. Без тебя… Ты появился из зарослей сиреневых колокольчиков, тихо звенящих под папоротником, которым покрылся весь наш садик, всё в тех же коротеньких штанишках, всё в тех же чулочках с резиновыми застежками.
– Ну что, и не надоело тебе пересыпать этот дурацкий песок? – спросил ты меня.
– Надоело, – ответила я, – но ведь ты помнишь, что у меня всего две формочки, а с ними Город не построишь.
– Какая ты глупая, – сказал ты, – глупая девочка. Ведь Город давно уже построен. Он – там, – ты поднял пальчик вверх. – И если ты не против…
Ты взял своей маленькой сильной рукой мою перепачканную песком руку.
Тот Город, который мы увидели вместе, был ещё прекраснее, чем тот, который ты строил когда-то. Не было ни в одном уголке Вселенной таких площадей, улиц, мостов и набережных. Мы шли по песку легко, не касаясь тверди, как будто летели. Теперь это был не только Твой Город, но и чуть-чуть Мой. И чем дольше мы шли по нему, взявшись за руки, тем понятнее, доступнее и пленительнее он становился для меня.
Я не знаю, пожалел ты меня с моими двумя формочками или те две формочки могли пригодиться и тебе, или ты просто знал, что я, по крайней мере, могу давать названия твоим улицам, что тоже не так уж мало – ведь моё Слово и твоё Дело вместе могли прославить Твой Город ярче, чем были прославлены все другие города на свете. В общем-то, мне было всё равно – пожалел-не пожалел, знал-не знал. Главным был наш путь.
И мы шли, шли, шли и шли, не уставая, а Город простирался вокруг нас, за нами, впереди нас… Я поняла, что он бесконечен, как бесконечны мы с тобой, как нет рождения и смерти, «до» и «после», начала и конца.
Ты улыбнулся. Большой сиреневый колокольчик тихо зазвенел над моим ухом.
Из книги "Воздухоплавательный парк. Прощание"
