Любительский перевод детективного романа кубинского писателя Леонардо Падура. Книга 1. Pasado perfecto / Безупречное прошлое (1991)
(Стр. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19 )
------------------------------------------------------------
(Воспоминания)
Мне никогда не нравилась эта форма. «Одетый таким образом, ты похож на заключенного», – заметил Алексис Янки. И это было правдой: гетры, шлем, фиолетовая футболка на желтом фоне цвета хаки, а брюки сзади были очень широкими, и мы не могли их заузить, потому что школьный учитель сказал: «Менеджер четко предупредил нас, что по окончании чемпионата все должно быть возвращено, и оно должно быть в том виде, как нам выдали». Эта дурацкая форма принесла нам прозвище: «Фиалки Ла Вибора». В чемпионе принимали участие несколько школ, и, как всегда, у нас был плохой результат по жеребьевке. Начиная со скандала с прорывом водопровода в школе нам катастрофически не везло: от места в жеребьевке до формы нам всегда доставалось самое худшее. Позже копнули глубже и обнаружили, во-первых, что мы возглавили рейтинг по экзаменам в результате мошенничества, а во-вторых, что мы выиграли соревнование по обрезке тростника, потому что кто-то в магазине продал нам тростник, нарезанный другими школами, и неизвестно, сколько еще всего обнаружили.
Поскольку Андрес, который был игроком на первой базе, больше не мог играть в бейсбол после того, как получил растяжение связок, и выбыл из молодежной сборной, то меня поставили прикрывать первую базу, хотя я был лишь восьмым в составе, перед Арсенио эль Моро, который вечно был последним.
Когда мы вышли на разминку, было темно и уже включили свет, а затем вышли парни из команды школы Ла Гавана, огромные темнокожие с такими руками, как будто они собирались нас выпотрошить, что они уже проделали с другими командами, но мы были самоуверенные и орали речевку. «Мы победим, черт возьми», – сказал Тощий, и даже я и Мавр поверили в это. Хуже всего было с нашей экипировкой, потому что стадион был свежевыкрашен, освещение было великолепным, и половина трибун была заполнена людьми из школы Ла Гавана, а другая половина жителями нашего квартала, и была огромная давка. Мы были в форме со шлемом и гетрами.
В нашей команде были: Тощий, Исидрито – наш питчер, бросающий мяч, я и Качито, нас называли мазилами, потому что все мячи, которые мы когда-либо отбивали, были за боковую линию. Из нашего класса пришли почти все, начиная с Тамары, которая возглавляла болельщиков. Участие в мероприятиях учитывалось, а бейсбол был занятием, который люди всегда предпочитали иному – например, посещению музея или выступлению школьного хора. Ученики придумали лозунг, который они выкрикивали каждый раз, когда мы выигрывали: «Фиолетовые, вперед за медалями», но противники изменили лозунг и кричали нам: «Фиолетовые фиалки», и это было отвратительно. Как бы то ни было, мне нравилось быть частью команды, играть при свете прожекторов и чувствовать, что я могу смотреть на вещи под другим углом: потому что наблюдать за игроками с трибун не то же самое, что быть игроком и видеть людей на трибунах. Это совсем другое.
– Подавайте мячи, парни, нам нужно выиграть, – кричал Тощий на скамейке запасных, когда игра вот-вот должна была начаться. Для него это никогда не было просто игрой, когда касалось бейсбола, у него даже вены на шее вздулись. – Мы отлично подготовились, верно?
И мне пришлось согласиться с ним, иначе у него случился бы припадок. Поскольку мы были на домашнем стадионе, то вышли на поле первыми, болельщики Ла Гавана начали свистеть, а наши – аплодировать. А я смотрел на трибуны и увидел иное – я увидел Тамару, размахивающую фиолетовым шарфом. И тут у меня пропало желание играть, потому что я увидел рядом с Тамарой бывшего президента Федерации учащихся. Рафаэль Морин смеялся своим обычным смехом, самодовольный и великолепный, как в тот день, когда он представился нам: «Я Рафаэль Морин». Он глядел на нас сверху вниз в своей яркой клетчатой рубашке, а мы были здесь внизу, одетые в эту форму, которая делала нас похожими на заключенных.
Но это была лучшая игра в моей жизни. В тот день Исидрито выпил два литра чистого молока, он сказал, что это полезно для здоровья, и бросал он отлично, но пукал при каждом броске.… Он начал валить противников из школы Ла Гавана и ему почти никто не мог противостоять, а если и пытались, то тоже не помогало, потому что промахивались. И мы были в ударе, питчер из Ла Гавана был силен и выбил нас семь раз подряд, а болельщики на трибунах постепенно затихли, игра стала по-настоящему серьезной и сохраняла свой накал до последних подач.
Итак, счет был ноль-ноль до восьмого раунда, когда настала очередь Тощего бить, который был пятым игроком, и он провел удар выше линии и стал вторым. Что тут началось... Люди начали кричать: «Фиалки, Фиалки!..», и Тощий тоже орал: «Черт возьми, мячи сюда!..», пока судья не отругала его за то, что он бранился. Рука судьбы вела Исидрито, потому что он хоть и был шестым игроком, но ни разу не промахнулся, и стал первым, а Паулино де Торо, который был седьмым, отдал мяч в руки Яго, который с огромной скоростью отбил. Затем настала моя очередь бить.
Меня потряхивало, мои ноги дрожали, а мои руки вспотели, и все кругом молчали, даже Тощий, который хорошо меня знал, не орал на меня, и я думаю, он решил, что подачам конец. Тогда я плюнул руки и натер их грязью, вспомнил, что должен отвести биту назад, поднять локоть и крепко сжать её. Когда я начал делать замах, наступила мертвая тишина, и Яго нанес в мою сторону прямой удар быстрым мячом. И тут я подумал: «Ну, вот и финал…», отвел биту назад, поднял локоть, крепко сжал, закрыл глаза и замахнулся… И тут начался такой крик, черт возьми! Я отбил его!
Я пробил по самому центру, вот так, по-настоящему жестко, как никогда в жизни не отбивал, и я увидел, как будто в замедленной съемке, как мяч летел... летел, пока не врезался в ограждение под табло. И я тогда побежал изо всех сил, потом крик, радость, Тощий тоже забил, а затем побежал до третьей базы и подхватил меня. И даже Исидрито, который не разговаривал со мной с того дня, как мы подрались, расцеловал меня от волнения, и вся команда пришла обнять меня, потому что я это заслужил.
В разгар моего счастья и триумфа публики я посмотрел на трибуны, чтобы увидеть её, и почувствовал, что умираю: Тамара и Рафаэль ушли…
В девятом раунде Ла Гавана забила дважды и обыграла нас со счетом два к одному, но это была лучшая игра в моей жизни.
------------------------------------------------------------
Прежде чем постучать в дверь, Конде посмотрел на часы: десять минут пятого. Если бы она задремала в сиесту, то уже проснулась бы. «Возможно, она смотрит воскресные фильмы», – подумал он и еще понял, что он точно не знает, зачем пришел, или же, наоборот, слишком хорошо знает, но не хочет об этом думать. Бутафорские статуи покоились в тени дерева, возможно, намеренно посаженного среди бетонных домов, а вокруг них аккуратно подстриженные живые изгороди создавали красочную и привлекательную атмосферу леса. Он вспомнил, как сказал Маноло, что этот дом не для полицейских, и острая ностальгия, которую вызывает у него этот дом, стала настолько сильной, что сдавила виски и грудь. Он был рад, что выпил с Маноло перед тем, как нажать кнопку звонка на двери дома Тамары, так он будет чувствовать спокойным и расслабленным.
В огромном доме зазвенел звонок, и пока ждал, он закурил сигарету и поправил на поясе служебный пистолет, так и не привыкнув к его весу. Она, наконец, открыла дверь и, улыбнувшись, сказала ему:
– Ого, гроза города. Я смотрела фильм прошлой ночью, и мне стало так жаль полицейского. В последнее время все полицейские, которых я вижу, грустят. Хотя тот в фильме не очень похож на тебя, – и уступила ему дорогу, чтобы он мог войти.
– В последнее время я совсем не похож на себя, – ответил Конде. Тамара закрыла дверь, и они прошли в гостиную. – Ты хочешь посмотреть остальную часть фильма?
– Нет, я уже видела его около трех месяцев назад. Рафаэль принес этот фильм, но поскольку мне было скучно... – и она устроилась в мягком кресле, таком же, как у него, – я немного вздремнула. Прошлой ночью я спала очень плохо.
Шторы задернуты, и в комнату едва проникал снаружи холодный свет. Он поискал пепельницу и, наконец, обнаружил металлическую пепельницу с крышкой, чтобы прятать пепел и окурки. Пепельница была раздражающе чистой и блестящей, и он два или три раза щелкнул крышкой, прежде чем спросить:
– Кто убирает в этом доме, Тамара?
– Одна сеньора, подруга мамы. Он приезжает два раза в неделю. А что?
– Ничего, просто я испачкаю пепельницу.
Она улыбнулась, почти печально.
– Ничего нового не выяснили. Верно, Марио?
– Нет, все также, Тамара, – солгал он, не испытывая ни малейших угрызений совести, и задался вопросом, много ли правды знает его школьная подруга.
– Я так и предполагала. Моя свекровь позвонила мне сегодня утром и рассказала, что вы приходили. Бедняжка, она позвонила мне в слезах.
– Этого следовало ожидать. Я поговорил с Фернандес-Лореа, и он подтвердил мне, что твой муж отличный сотрудник. А потом с Гарсией, представителем профсоюза, и все отзывались только положительно о твоем муже. Ничего нового я не выяснил.
– Хоть это хорошо, – сказала она, и её миндалевидные глаза загорелись ярче. Но он понял, что она не будет плакать. – Ты всегда копаешься в чужом грязном белье, верно?
– Что мне сказать на это? Я ведь тоже знаю Рафаэля, и прости меня, но я видел, как он делал многие вещи, которые мне были совсем не по нраву.
– Какие вещи? – спросила она и начала теребить непослушную прядь.
– Ладно, это глупости, не волнуйся, в конце концов человек бывает предвзятым.
– И что тебе рассказал Альберто?
Он заметил её портрет работы художника Портокарреро, украшающий одну из стен гостиной. На краю он прочитал надпись: «Вальдемира, от твоего друга Рене», и решил, что ему нравятся тона, которые мастер использовал при окрашивании волос, она выглядела более холодной и неживой, и отметил для себя, что она также смотрела на мир доверчиво-нежными глазами.
– Ничего нового, правда. Сейчас мы объявили в розыск некую Зойлиту, которую никак не найдем. А завтра проведем обыск на предприятии, посмотрим, что там получится.
– Что ты хочешь найти, Марио?
И она скрестила ноги и внимательно посмотрела на его, как будто он внезапно стал очень чужим человеком, которого она никогда раньше не встречала. Но он мог смотреть только на её ноги и платье, и короткий белый пуловер, открывающий почти всю переднюю часть её бедер.
– Почему ты ушла в тот день с бейсбола?
– О чем ты? – она удивилась.
– Ни о чем… Я хочу найти твоего мужа и выяснить причину его исчезновения... и я хочу понять, что ты чувствуешь.
Она приложила усилие и справилась с непослушной прядью, а затем на мгновение откинула голову на спинку кресла.
– Я совершенно растеряна и много думала, – сказала она и затем встала. Он увидел, как она пошла по направлению к библиотеке, и, только глядя как она идет, понял, что он почти стыдится своей одержимости этой женщиной. Она вернулась с бутылкой Ballantain's и двумя стаканами, затем придвинула столик к креслам и налила два большие порции напитка каштанового цвета, и безошибочно узнаваемый запах дуба ударил Конде в нос.
– Чего ты боишься, Тамара?
– Боюсь? – спросила она и снова посмотрела на него. – Ничего, Марио. А ты?
Он ощутил сухое тепло виски и подумал, что должен снять пиджак.
«Я боюсь всего, каждой мелочи: что, может быть, Рафаэль мертв и его уже нет на свете; или что он появится, и все вернется на круги свои; что годы проходят мимо меня, сводя на нет всякую вероятность того, что я когда-нибудь осуществлю свои мечты; что Тощий умрет, а я останусь один и буду чувствовать себя еще более виноватым; что табак убьет меня; что я плохо выполняю свою работу. И одиночества, я очень боюсь одиночества… И того, что я влюбился в тебя, а ты жена Рафаэля. И ты живешь в таком идеальном и чистом мире, жизнью о которой я грезил всю свою жизнь», – подумал он и посмотрел на портрет, такой идеальный и отстраненный, и понял, что уже не может остановить поток воспоминаний.
(Воспоминания)
В тот самый день, когда его жизнь изменилась, Марио Конде задумался о том, как складываются судьбы людей. Несколькими днями ранее он прочитал роман Тортона Уайлдера «Мост через реку Сан-Луис» и подумал, что он тоже мог быть одним из тех семи человек, которых судьба свела вместе на старом мосту в Перу в момент среди миллионов моментов, когда мост рухнул. Все семеро упали в пропасть, и его преследовал образ семи человек, летящих над кондорами, и занимал ход полицейского расследования, в ходе которого другой человек искал причины невозможного совпадения судеб этих мужчин и женщин, которые никогда раньше нигде на земле не встречались и только в этот момент собрались, чтобы умереть на мосту через реку Сан-Луис. Он зашел в кабинет Факультета психологии, чтобы сказать, что покидает университет, и в этот момент он не думал о судьбе. Его встретил заместитель декана и спросил, уверен ли он в своем намерении бросить учебу, и Конде подтвердил, так как у него не было выбора. Декан попросил его подождать пятнадцать минут и затем пришел с человеком, представившимся капитаном Рафаэлем Акостой, который начал с того, что спросил:
– В чем дело, парень?
Конде подумал, что попал на допрос.
– Дело в деньгах, мне нужно срочно найти работу.
– И почему бы тебе не приложить усилия? – спросил его капитан, после чего Конде совсем растерялся.
– Мне нужно работать, – повторял он, – и меня уже не волнует тема моего диплома.
Они начали говорить о многих вещах, и Конде перестал бояться, а потом капитан Акоста предложил ему поступить в полицейскую академию, тогда бы Конде смог закончить учебу и уже получал бы зарплату с первого месяца.
– Я не член партии, – сказал Конде.
– Неважно, мы знаем, кто ты.
– Я никогда не был лидером, – сказал он, – я спокойный человек и люблю музыку «Битлз», – и уже сам подумал, что снова это не имело значения. – И я никогда не думал о том, чтобы стать полицейским или о чем-то подобном. Какая будет от меня польза?
– Ты всему научишься позже, – настаивал капитан Рафаэль Акоста, – поступай к нам, а учиться сможешь в вечернем университете той профессии, которая тебе нравится. Даю тебе время подумать.
– Да, – сказал Конде и, не долго раздумывая, согласился.
«Это судьба?» – спрашивал он себя с тех пор, потому что никогда не предполагал, что станет полицейским и уж тем более, что станет хорошим полицейским, как про него говорили коллеги.
Нужна трезвость суждения, как его учили, много здравого смысла, и его отправили на переподготовку, а после окончания академии он пошел в аналитический отдел, чтобы классифицировать дела, методики работы, виды преступлений. Он запирался со старыми делами в читальном зале и перечитывал документы, анализировал и думал до тех пор, пока у него не болела голова, после чего рождалась необычная логика, связывающая две отдаленные и разрозненные ниточки в расследовании давних дел о преступлениях. Это и есть судьба? В те времена он не мучался вопросами и с удовольствием вспоминал первые дни в полиции, когда он мог обойтись без униформы и носить джинсы, или даже отрастить бороду и усы, как у Старика. Он чувствовал, что отправился в мир вершить правосудие и был полон иллюзий. Те далекие дни эйфории вскоре уступили место рутине, которая и есть обычная работа полиции. «Правда жизни», – как он позже скажет новичкам, повторяя лозунг старого Хоррина, и приобретет умение начинать каждый день сначала, даже если нет сил.
Если бы не судьба, он бы не раскрыл то дело, которое валялось в ожидании только для того, чтобы именно он его раскрыл, потому он бы сказал «нет» капитану Акосте. Если бы не судьба, то его отец не умер бы до того, как он закончил учебу, и по воле судьбы он изучал психологию, а не литературу. По воле судьбы он поздно заболел ветрянкой, хотя должен был подхватить её несколькими годами ранее, как все остальные дети в квартале, и поэтому ему понравилось читать книги Хемингуэя. А потом он не стал пилотом, потому что его исключили из военного училища за то, что он оскорбил товарища, который безжалостно насмехался над его желанием летать. И так до самой бесконечности, в которой он может быть и не родился бы на свет, потому что первый из Конде – дедушка Теодоро не стал бы воровать и никогда бы не оказался на Кубе.
Вот почему он был полицейским, и судьба привела его в жизнь Рафаэля Морина и в твою жизнь, Тамара, настолько далекую от его собственной жизни, что трудно было поверить, что они когда-то были равными. Но жизнь изменилась, как меняется все, и он больше не был ни безответственным, ни сумасшедшим. Он просто был печальным, как всегда, безнадежно грустным, одиноким и сентиментальным, без жены и детей, возможно, навсегда осознающим, что его лучший друг может умереть, а он не может ему ничем помочь, и несущим одиночество. Из того пистолета, который был у него на поясе, он выстрелил только один раз за пределами полигона, но даже не попал в цель, потому что не мог ни в кого выстрелить, хотя стрелял метко.
Но он помнил, что его жизнь изменилась именно в тот день, когда ему задали вопрос, и у нее был был выбор – сказать «да» или «нет». И он согласился. «У меня был выбор, Тамара».
------------------------------------------------------------
– Налей мне еще, – просит он и снова смотрит на нее. Она слушала его, потягивая виски, и ее глаза затуманились. Она налила еще раз обоим, прежде чем заговорить.
– Я тоже боюсь, – почти шепотом донеслось из глубины кресла. Она опустила прядь своих волос на глаза, как будто привыкла жить с этим, видеть её раньше чего-либо на свете.
– Чего боишься?
– Ощущения пустоты внутри. Того, что в конечном итоге я лежу на спине и говорю о хлопке и шелке; того, что живу не своей жизнью; того, что думаю, что у меня есть все, потому что я привыкла иметь все, и есть вещи, без которых, как мне кажется, я не смогу жить. Я всего боюсь, и даже сама себя не очень хорошо понимаю, и, наверное, хотела бы, чтобы Рафаэль был здесь, чтобы все оставалось как раньше; а, может быть, я хотела бы, чтобы он никогда не появлялся, чтобы попытаться что-то сделать самой, без Рафаэля, без папы, без мамы, даже без моего сына… И в этом нет ничего нового, Марио, я давно так себя чувствую.
– Хочешь, я тебе кое-что скажу? Теперь я вспомнил, что сказала тебе цыганка Сандина, когда прочла твою руку. Ты же помнишь?
– Конечно, я никогда не забывала: «У тебя будет все, и у тебя ничего не будет». – Могло ли это с тех пор быть у меня на ладони? Была ли это моя судьба, как ты говоришь?
– Я не знаю, потому что насчет меня она ошиблась: мне она сказала, что я пройду долгий путь и умру молодым. Она принял меня за Тощего Карлоса, а возможно и нет, возможно, это мы ошиблись… Тамара, хватит ли у тебя духу убить своего мужа?
Она сделала большой глоток, затем встала.
– Почему все должно быть так ужасно сложно, мой грустный полицейский? – спросила она и остановилась перед ним. – Каждая женщина рано или поздно испытывает желание убить своего мужа, и ты должен это знать. Но в итоге почти никто не решается на это. А я тем более, я слишком труслива, Марио, – заявляет она и делает шаг вперед.
Он схватил свой бокал, прижал его к животу, стараясь не касаться ее бедер. Он чувствовал, как дрожат его руки и что дышать осознанно стало для него трудным процессом.
– Ты так и не осмелился сказать мне, что я тебе нравлюсь. Почему ты даже сейчас не говоришь мне это?
– Как давно ты поняла?
– С незапамятных времен. Не принижай женскую интуицию, Марио.
Он откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза.
– Думаю, я бы осмелился, если бы Рафаэль не опередил меня семнадцать лет назад. После этого я уже не мог. Ты даже не представляешь, как я влюбился в тебя, сколько раз я мечтал о тебе, как я себе представлял себе нас с тобой вместе… Но сейчас все это не имеет никакого смысла.
– Почему ты так уверен?
– Потому что с каждым днем мы все больше отдаляемся друг от друга, Тамара.
Она покачала головой, сделала еще один шаг вперед и коснулась его колен.
– А что, если я скажу тебе, что хотела бы переспать с тобой... прямо сейчас?
– Я бы подумал, что это еще одна твоя прихоть и что ты привыкла иметь все, что хочешь. Почему ты так поступаешь со мной? – он спросил, потому что уже не мог бороться, у него стучало в груди и пересохло во рту, стакан вот-вот мог выскользнуть из его влажных рук.
– Разве ты не хотел, чтобы я это сказала? Разве не это ты хотел от меня услышать? Ты всегда будешь бояться?
– Я думаю, что да.
– Но я знаю, что я все еще нравлюсь тебе и что ты не собираешься отказываться от меня.
Он посмотрел на нее и поставил стакан на пол. Он чувствует, что она другая женщина, она изменилась, и от нее веет ароматом женщины и страстью. И он подумал: «А ведь это шанс сказать ей - нет».
– А что, если я скажу тебе нет?
– У тебя снова будет шанс вершить свою судьбу – сказать «да» или сказать «нет». Тебе нравится принимать решения, верно? – спросила она и сделала последний возможный шаг вперед, тот, который окончательно сблизил их.
Ее запах был неотразим, и он знал, что она желаннее, чем когда-либо. Он видит под пуловером её желанное тело, и видит себя в свои тридцать четыре года, сидящим на краю жизни со своими давними разочарованиями. Она оставила ему мало места для принятия решения, и он посмотрел на непокорную прядь её волос, на ее влажные глаза, и понял, что должен сказать «нет» навсегда, и не смог этого сделать. «Я не хочу этого делать, я не могу, я не должен»… Он чувствует абсурдную пустоту, и это была еще одна форма страха. «Бесполезно идти против судьбы», – подумал он.
Не касаясь друг друга, они пошли в холл и поднялись по лестнице, ведущей в комнаты на втором этаже. Она шла впереди и открыла дверь, они проникли в сплошной полумрак, который вращался вокруг аккуратно застеленной кровати с коричневым покрывалом. Он не понимал, где находится, в её комнате или нет, его мыслительные возможности были исчерпаны, и когда она подняла полувер над головой, то наконец он увидел тело, о котором так мечтал последние семнадцать лет, и ему показалось, что она на самом деле еще красивее, чем он воображал. И он понял, что никогда не смог бы сказать «нет», потому что так сильно желал эту женщину. И ему было наплевать, даже если в этот самый момент появится Рафаэль Морин, чтобы увидеть их, и с его лица сойдет его вечная улыбка.
Он курил и пытался сосчитать лампочки на люстре. Она знал, что убил еще одну свою мечту, но должен принять на себя тяжесть последствий. Удивительная Тамара, лучшая из женщин, спала рядом сном беззаботной любовницы, и ее тело касалось тела Конде. «Я не хочу думать», – сказал он себе, – «Я не могу провести всю свою жизнь в размышлениях», – и тут раздался звонок телефона, и Тамара вздрогнула в постели.
Она неуклюже попыталась влезть в свой пуловер и наконец добралась до коридора, где все еще звонил телефон, затем вернулась в комнату и сказала ему:
– Поторопись, это тебя, – и она казалась растерянной и одновременно обеспокоенной.
Он обмотал полотенце на талии и вышел из комнаты. Тамара пошла за ним следом до двери и наблюдала, как он разговаривает.
– Да, кто это? – спросил он, затем слушал больше минуты, прежде чем добавить, – пришлите машину, и я сразу приеду туда.
Он положил трубку и посмотрел на женщину. Потом подошел к ней, хотел поцеловать, но сначала пришлось повозиться с ее непослушной прядью.
– Нет, Рафаэль еще не появился, – сказал он, и они начали целоваться долго и неторопливо, пока губы не начали болеть. Это был лучший их поцелуй, и он сказал:
– Мне нужно ехать в участок, нашли Зойлу. Если это как-то связано с Рафаэлем, то я позвоню тебе позже.
(Продолжение следует...)
Фото - Гавана